На Востоке (Роман в жанре «оборонной фантастики») - Павленко Петр Андреевич (бесплатные онлайн книги читаем полные .txt) 📗
— У вас не будет времени установить сейчас связь.
— Да, теперь уже нет. — Командир продолжал глядеть в узкий гладок щита на то, что творилось на стенке мола. — Я дам вам шлюпку и двух раненых. Останетесь живы, запомните имя нашего корабля: миноносец сто восемнадцать, командир Якуяма-четвертый.
Он пожал руку Осуде, кивнул Евгении и снова приник к бойнице рубки.
Но мокрому и скользкому штормтрапу они свалились в шлюпку, вышли в море и не могли вспомнить, через сколько часов или лет встретили подводную лодку.
Евгения закричала:
— Ура, товарищи! Ура! Да здравствует советская власть!
С лодки задали несколько вопросов и приняли шлюпку к борту.
— Да здравствуют подпольщики! — кратко приветствовал их командир и, ни о чем не расспрашивая, спустил в свою маленькую каюту.
Тотчас раздалась команда к погружению. Свежая волна, гулко бившая корабль и лихо качавшая его узкое тело, осталась вверху.
Евгения легла на кровать командира. Осуда сел за письменный столик, положив голову на руки.
На стенах каюты висели цветные японские гравюрки ж акварели, изображавшие чудесные реки и горы, рыбачьи лодки и маленькие острова среди моря. Япония была красиво изображена на них. Она сияла счастьем, радостная голубая страна. Осуда рассматривал ее с нескрываемым восхищением.
— Нет, в самом деле, — сказал он, — неужели сотни поколений японцев для того делали рай из островов, чтобы погибнуть в этом раю? Когда в стране из десяти ребят выживают трое, можно говорить, что страной правит чума. У нас четыре миллиона девочек-проституток, половина наших женщин не способна рожать детей. А как прекрасно здесь жить, как легка могла быть здесь жизнь!
В каюту постучались. Вошел командир с двумя краснофлотцами.
— По нашему обычаю, — медленно, чтобы японские гости могли понять его, произнес командир, — дорогих гостей встречают делегацией. Но, к сожалению, у нас с собой нет ни цветов, ни вина. Мы извиняемся, — ничего, кроме жизней, не захватили с собой в этот поход.
Евгения схватила командира за руку, потом быстро и страстно поцеловала его в губы.
— Еде учились, где так хорошо язык узнали? — восхищенно спросил ее командир, растерявшийся оттого, что его слова поняты так просто, так энергично.
— Вы не брат парторга на стройке двести четырнадцать? — спокойно спросила Евгения у командира. — Нет? А похожи… Ты меня не помнишь, а я у вас трассу держала на АНТ-девять, — сказала она, легко переходя на «ты» и, плача и смеясь, поочередно всех обнимая, стала рассказывать историю своих странствий, поминутно спрашивая: — Ну, кто жив из наших, не знаете? Кто погиб?
— Что в мире? — спросил командира Осуда.
Гоциридзе подвел его к карте Европы.
Отряды разноцветных флажков торчали над ее пространствами. Здесь начиналась борьба народов, классов, режимов и партий. Поле битвы простиралось над многими ее странами, и самые жестокие битвы проходили по землям маленьких, хилых и бедных стран.
Сражения окружали Германию. Это были то сражения армий, то забастовки рабочих, центров, то восстания отдельных городов.
— Они еще могут выиграть пять-десять сражений, но войну выиграем мы, — сказал Осуда, переходя к карте Азии, издания 1935 года. — Она устарела, как бюллетень погоды. — заметил он, улыбаясь и кивая головой на синие и красные линии, которыми Гоциридзе ежедневно исправлял границы советских областей Китая.
Провинция Сычуань, из которой в 1935 году красные китайские армии начали второе собирание китайского государства, лежала сегодня в далеком тылу войны. Война спускалась от нее на восток, к океану, по рекам. Реки Китая были партизанскими, повстанческими, советскими. Повстанческими и советскими становились караванные пути, города и уезды на этих путях. Советскими становились порты, фабрики и заводы, и было ясно видно даже на этой старой карте, как росло с юго-запада на восток пространство красного Китая.
— Да, война будет долгой. Надо думать о будущем мире, как о ребенке, который еще не зачат! — сказал Осуда.
Шла крестьянская война, жестокая и мрачная, полная сутолоки, тщетного упрямства и мелочности, отяжеленная боязнью больших масштабов, ослабленная уездным патриотизмом. Какие-то маленькие города, не имевшие значения в ходе войны, торжественно провозглашали себя народными городами и существовали как таковые, а важные пункты еще находились в руках манчжуро-японцев, и не было пока никого, кто бы сумел собрать вооруженный народ в места важнейших сражений.
Но имя Чэна уже мелькало то тут, то там. Шанхайское радио пугало страну Ю Шанем. Гиринское радио оповещало о гибели Ван Сюн-тина.
Объявлена была крупная премия за поимку Тай Пина, премия за поимку хунхуза с кличкой «Безухий».
— Если объявлена премия, значит, живы, — сказал Осуда. — Замечательно! Я вех всех знаю и надеюсь на них. А что у вас на границе?
— Армия Кондратенко взяла Юкки, вклинилась в приморскую Корею.
— Хотите отрезать Манчжу-Го и Корею от моря?
— Возможно.
— А на северо-западе?
— Монголы остановили движение японской армии на своих рубежах.
— Так. Значит, наши Наполеоны остаются пока что наедине с Китаем?
— Еще не совсем.
— Так. Нашему народу на смерть везет, на жизнь везенья нет. В Шанхае как?
— Шанхай становится особым участком фронта.
Осуда покачал головой, улыбнулся, провел рукой по жестким волосам.
— Знаете, ваши страшно бомбили нас, — сказал он тихо. — Это тяжело и… трудно переносимо с непривычки. К списку погибших советских летчиков мы прибавим кое-кого из своих ребят.
Он хотел говорить без устали, но командир позволил ему лишь перемолвиться с Валлешем о Шанхае и велел лечь. Осуда был очень плох. Его била нервная лихорадка. Он бредил. Япония сидела у его изголовья, и он вел с нею разговор чести, вскакивал, грозил ей смертью. Ему снилось все, что никогда не случалось с ним: любовь, дети, счастье. Он нянчил детей, напевая им тихие песни. Вдруг его тащили на расстрел, ставили к стенке. «Да здравствует красная Япония!» кричал он и падал с кровати.
Евгения поняла, что о манчжурской поездке ему не следует и мечтать. Он умирал от усталости, от истощения.
Ляоелин, в японском тылу, был взят накануне Чэном. Партизаны бешеным галопом гнали застигнутые врасплох японские гарнизоны. Чэн продвигался с северо-запада, с востока нажимал Ю Шань. За одну ночь было взято пространство в девяносто километров. Его выжгли дотла.
Японцы отступали к Гирину.
Население двух уездов грузило на арбы содержимое провиантских баз; торговля консервами шла от передовых цепей до штаба Чэна. Мужики не покидали сражения ни днем, ни ночью. Они сливали бензин из брошенных танков, вывинчивали гайки в машинах и разбирали на куски железнодорожные станции.
Шла армия термитов, голодных и бешеных от ненависти. Пленных не наблюдалось.
К исходу второго дня, ворвавшись в предместья Гирина и не осилив его укреплений, партизаны залегли вокруг города, изверившись в быстрой и дешевой победе. Но народ из окружающих деревень все еще прибывал без конца, не зная о неудаче. Под кузовами разбитых машин открылись меняльные пункты. Старьевщики грузили на ослов вороха кровавой одежды, которую они скупали за папиросы, и можно было видеть довольных и веселых раненых, увозящих с собой зеркала, связку кур или ящик патронов.
Но Гирин взять было трудно. Японцы подвозили резервы со всех, сторон, торопясь подавить восстание в самом его начале.
Сражение это было задумано Чэном как народное. «Страну нельзя держать вдали от полей сражения», писал он Тану еще месяц назад и настоял на ударе в тылы противника силами всех партизанских групп, несмотря на сдержанное равнодушие Ю Шаня и протесты Тай Пина. Партизанские армии Чэна еще не были подготовлены для побед в большой войне. Они умели переносить поражения, знали, что такое организация, но превращались в толпу людей, которым нечего делать на поле боя, как только видели раскрытые склады и слышали запах мяса, жаренного на штыках.
