Фантастика и фэнтези польских авторов. Часть 2 (ЛП) - Земянский Анджей (серия книг TXT) 📗
Унтер-офицер чувствовал, что слова пояснения и утешения – это единственное орудие, которым он может помочь парню. Начал он, как только взялись копать. Говорил он как человек, ценящий слова, потому что не произносит их слишком много. Он не заливал парня потоками эрудиции, не блистал красноречием, не упивался звуками собственного голоса. Шлиебекс делал длинные паузы между словами и еще более длинные – между предложениями, словно бы составлял всякую фразу в голове до того, как ее высказать. Сначала он говорил о причинах, затем о том, что, нажимая на спусковой крючок, солдат защищал своего командира, о том, что на войне нельзя предполагать, что у потенциального неприятеля оружие не заряжено, затем – о случае, потом – об ответственности. Фрицек слушал, не перебивая. Он был умным парнем и прекрасно понимал все аргументы своего командира, вот только никак не мог с ними согласиться. Он до сих пор слышал непонятные последние слова туземца. Вот если бы он мог ему все объяснить! Попросить прощения! Изложить, что выстрелить должен был! Но вместо этого, он осознавал, что охотник умирал в уверенности, что глядит в глаза коварного убийцы.
Только, вне всякого сомнения, слова командира помогли. Фриц чувствовал себя паршиво, но физический труд вырвал его из оцепенения, в которое привели его гипнотизирующие слова и сверлящие, черные глазки лапландца. Шлиебекс специально заставил его заняться предпраздничными хлопотами, чтобы не оставить слишком много времени на размышления. И как только они согрелись кофе, приказал Фрицеку заново выскрести деревянный пол, не пропуская ни малейшего уголка, проветрить постель, вычистить печку, посыпать золой ступени и дорожку к метеооборудованию, нарубить новых дров, покрасивее – смеясь про себя, он приказал выбирать ровные поленья, исключительно березовые, чтобы "по крайней мере, в праздник, все выглядело, как надлежит".
Когда парень закончил, во дворе снова царила темнота. Нужно было вновь запустить агрегат, снять метеорологические показания и по радио передать их в центр. Фрицек накинул тулуп и вышел во двор, держа в руке бумажку и карандаш. Дизель не хотел запускаться – парень глянул на термометр: двадцать восемь градусов ниже нуля. Что поделаешь. Он натаскал сосновых щепок, отвалил снег из-под устройства, смял старый номер "Фёлькишер Беобахтер" и развел небольшой костер под двигателем. На эти четверть часа он с охотой спрятался бы в дом, но знал, что Шлиебекс взбесился бы, увидав, что рядовой оставил огонь под агрегатом. Пришлось ждать, подпрыгивая и размахивая руками, чтобы хоть немного согреться. Наконец он коснулся ладонью двигателя – тот был уже теплый. Тот запустился сразу же, выплюнул дымовое облако, но потом работал мерно. Электрическая лампа над станцией какое-то время еле светилась, но когда Фриц увеличил обороты двигателя, ярко разгорелась. Парень записал данные – температура, давление, влажность; измерил толщину снежного покрова, хотя снег давно уже и не падал, после чего вернулся в избушку. Он подал листок Шлиеебексу. Унтер-офицер, как обычно покрутив носом над тем, что молодой пишет как курица лапой, замечательным готическим шрифтом перенес данные в книгу, после чего запустил радио, современный, четырехламповый передатчик "Телефункен". Он передал сообщение, обменялся парочкой праздничных вежливых фраз и выключил аппарат. Фрицек тяжело поднялся – в его обязанности входило выключение генератора после окончания передачи, но унтер-офицер удержал его.
- Оставь, пускай работает. Сегодня же Сочельник, послушаем передачу по "Дойче Велле".
Фрицек вновь сел за стол. Чувствовал он себя не самым лучшим образом. В висках пульсировала кровь, в глаза будто кто-то насыпал песку. Шлиебекс заметил, что парень весь горит. Приложил ему ладонь ко лбу.
- Прекрасно, только горячки не хватало. Заползай в койку. Этот Сочельник, бедняга, проведешь в постели.
Фриц послушно сбросил мундир и лег в кровать. Он пытался заснуть – но как только закрывал глаза, видел лицо умирающего лопаря. Так что он только лежал, отогреваясь под периной. Саксонец тем временем заварил чай, подумал секунду и, вынув из шкафчика бутылку, влил в обе кружки по рюмке шнапса. Он подал парню горячий чай, глянул на часы – восемнадцать ноль-ноль, пора. У них был отличный приемник, "Сименс", с зеленым глазком индикатора, в элегантном корпусе из орехового дерева.. Шлиебекс повернул рукоятку и, осторожно покручивая ее влево и вправо, из шумов и тресков выловил знакомый голос диктора "Немецкой Волны". Радиопередача в Сочельник была, видимо, наиболее трогательной из всех передач года. Шлиебекс никогда бы в этом не признался, но никакая из речей Führera не вызвала в нем такого наплыва патриотизма и любви к Германии, как общее пение "Тихой Ночи", вместе, изо всех мест, где только ни находились немецкие солдаты. Тогда он размышлял о собственных Kameraden, сражающихся на всех фронтах этой войны, от скованных льдами российских пустошей, через пески африканских пустынь, тихие глубины Атлантики, небо над Англией, вплоть до их забытой всем миром избушки на краю Норвегии. Что касается молодого силезца, унтер вообще сомневался, чувствует ли себя парень немцем. На силезском Wasserpolnisch[85] он наверняка разговаривает намного лучше, чем по-немецки. И еще он был уверен в том, что проблемы национальной тождественности Фрицеку вообще по барабану. Он глянул на парня, который, тем временем, погружался в апатию, не засыпая, уставился в потолок.
Началась радиопередача. Вначале диктор провел короткую беседу про историю немецких праздничных обычаев. После этого – стандартное сообщение о ситуации на всех фронтах. Ja, ja, natürlich, подумалось Шлиебексу. В прошлом году по радио объявляли победу Германии, в этом – убеждают нас в том, что мы не имеем права победу отдать, через год будет, что мы просто обязаны победить, через два – что не имеем права понести поражения, а через три... Эх, один Господь знает. Наконец диктор объявил, что начинается традиционное, ежегодное исполнение "Stille Nacht" солдатами всех фронтов. "Первый куплет споют солдаты наших оккупационных войск в Париже. Париж, вы меня слышите?" В динамике раздались трески, затем внезапно утихли и прозвучал мягкий голос с явным берлинским акцентом. "Люди, тихо, мы в эфире". На фоне: едва слышимый смех, звуки передвигаемых столовых приборов, чокание рюмками. И наконец динамик заполнил первый куплет праздничного песнопения, исполняемый веселыми, фальшивящими голосами...
Stille Nacht! Heilige Nacht!
Alles schläft; einsam wacht
Nur das traute hoch heilige Paar.
Holder Knab' im lockigten Haar,
Schlafe in himmlischer Ruh!
Внезапно Фрицек выгнулся дугой, словно через него пропустили высокое напряжение, и страшно захрипел. Шлиебекс подскочил к парню, но, еще перед тем, как смог положить ему ладонь на лоб, молодой силезец провалился в беспамятство.
□□□□□
В Париже в шесть вечера было уже темно. Падал легкий снежок, подгоняемый пронзительным, холодным ветром. На rue имени Дюмон Дюрвиля, мореплавателя, обогнувшего весь земной шар, но погибшего в одной из первых железнодорожных катастроф, снег покрывал стекла припаркованных в ряд служебных мерседесов и адлеров. Вдоль нео-барочного фасада гостиницы "Мажестик", расположения штаба германских оккупационных войск во Франции, шло трое молодых солдат. По причине соседства столь серьезного заведения, они старались вести себя прилично. Часовой у входа усмехнулся про себя – чрезвычайно правильный, спокойный и ровный шаг выдавал, что ребята уже успели где-то выпить, и вот теперь они напрягают всю силу воли германского воина, чтобы по ним ничего не было видно.
Хорст, Бруно и Фриц не только неумело скрывали опьянение от двух бутылок коньяка, но и с трудом сдерживали фыркание. Они сидели в квартире Бруно, как Фрицек выдумал совершенно новый способ провести Сочельник – они пойдут в бордель! Абсурдная идея поначалу парням понравилась, тем более, когда Хорст начал агументировать, что, как когда, но на праздник офицеры в публичный дом не отправятся, так что не случится, как всегда, что для солдат останутся одни только старые и позорные бляди. Они выберут себе самых красивых девиц, возьмут по бутылке шампанского, весело нажрутся и отправятся наверх... Уже через четверть часа они ретиво маршировали по парижской мостовой, вопя во все горло: Vor der Kaserne, Vor dem großen Tor, Stand eine Laterne, Und steht sie noch davor, последующих куплетов они не знали, так что бесконечно повторяли первый, меняя темп и вместе выкрикивая припев: Wie einst Lili Marleeeeeen. Притихли они только возле штаба, прошли мимо него и свернули в пперечную улочку, где расхохотались. Потом шли дальше, покачиваясь, невинно цепляя немногочисленных прохожих и строя глупые рожи уважаемым парижанкам, неодобрительно поглядывающим из-за занавесок. В конце концов они остановились у дверей, ничем не отличающимися от других. Но парням они были хорошо известны. Никто из них не признался, что никогда еще не был в средине, даже не предполагая, что коллеги могут точно так же врать. Так что сейчас у всех были отважные и задиристые мины бывалых салонных львов. Бруно, самый старший из них, нажал на кнопку электрического звонка, Хорст, вынув из заднего карман брюк гребешок, причесал свой густой чуб, а Фриц незаметно стащил с пальца обручальное кольцо. Дверь им открыла бандерша – одетая с вызывающей элегантностью, балансирующей на грани кича, потасканная женщина. Для своей профессии она была буквально архетипичной, хотя парни не могли этого знать, ведь это была первая владелица подобного заведения, которую они видели, опять же, они понятия не имели, что такое "архетип". Женщина смерила ребят взглядом и умело оценила их скромные, лишенные каких-либо отличий мундиры. Мальчишки рассчитывали на то, что в Сочельник, по причине небольшого спроса на такого рода услуги, они воспользуются девушками, как правило, предназначенными для офицеров. Только madamoiselle[86] Леру была женщиной опытной и деловой, и она не занималась благотворительностью; магия праздника не настраивала ее хоть в чем-то более дружески к окружающем миру. Парни получат таких девиц, на которых они смогут себе позволить.
