Анахрон. Книга первая - Беньковский Виктор (книги онлайн без регистрации полностью TXT) 📗
…Да, история с регистрацией Ярополка была не из славных. Сигизмунд тогда работал днем и ночью, ковал “Морену” — пока что в виде ларьков да этикеточного издательства. Наталья почти сразу выскочила на работу — помогать муженьку строить светлое капиталистическое будущее. Мать Натальи вышла на пенсию и рьяно взялась помогать молодым. Лучше бы она этого не делала… В результате нести документы в загс и регистрировать сына было поручено теще.
Имя подбирали долго, ссорились и спорили. Наталья хотела как-нибудь красиво — Денис, Эдуард. Сигизмунд настаивал на продолжении польской линии — Казимир, Станислав. В результате сошлись на славянской версии — Ярослав.
Долго втолковывали бабушке: Ярослав. Бабушка записала на бумажку, взяла паспорта и пошла в загс. В загсе бабушку долго корили: почему, мол, мать не пришла. Потом нехотя взяли паспорта, книгу записей актов гражданского состояния, нацелились авторучкой. Недовольно осведомились: как младенца назвать.
Деморализованная и забывшая дома очки бабушка с перепугу брякнула:
— Яро…полк!
Потом дивилась: ни до этого, ни после этого историей не интересовалась и жизнь Ярополка Окаянного не трогала ее ни в малейшей мере. Более того, не знала тещенька никакого Ярополка Окаянного. И вот — на тебе! — всплыло.
— Ничего, Гошенька, вот будет Яренька паспорт получать — и поменяет имя, — заискивающе говорила вечером теща кипящему от ярости зятю (Наталья давилась хохотом). — Говорят, можно менять и имя, и фамилию…
— И отчество, — гневался Сигизмунд.
Как в воду глядел. Сотряс катаклизм семейство Моржей — и… Того гляди, вырастет — отчество сменит.
…Мать настаивала:
— Что ты вдруг про “Сигизмунда”-то заговорил, а?
— Да так… Дед приснился. Будто водку с ним пью, — сказал Сигизмунд первое, что пришло в голову.
Мать переполошилась. Велела в церковь сходить.
Сигизмунд поспешно стал сочинять дальше:
— Да нет, все нормально. Мы с ним будто в старом доме, под Лугой, на даче, водку пьем…
— Ой, ой… — тихо всхлипывала на том конце провода мать — боялась.
— Ну вот, потом дед захотел курить, на крыльцо пошел. Я говорю: погоди, я с тобой. А он мне строго так: нет, мол, еще рано тебе со мной, Гошка. И канул.
Мать потихоньку успокаивалась. Вздыхала.
— Ты все-таки сходи, вреда ведь не будет…
— А дед что, крещен был? — спросил Сигизмунд.
— Да что ты все про него! Ну да, крещен, конечно.
— В католической, а?
— В латинской, — поправила мать строго. — Поляк же…
— А ты?
— Я, Гоша, двадцать лет в партии состояла… — ответила мать. И добавила вдруг: — В латинской, конечно.
— А меня вы тоже в латинской крестили?
— Ты у нас православный, — печально молвила мать. — В деревне прабабушка Дуня, царствие ей небесное… Хорошо хоть так… А шведы-то твои…
— Норвежцы? В лютеранской, — нашелся Сигизмунд.
— Тьфу, я не про то. Съехали?
— Нет. Сейчас в пароходство умчались. Ругаться. А Олав Карлссон — баптист…
— Ну ладно, Гошенька, ты, если что, звони… Да, отец говорит: приедешь в гости, завези чего почитать… На Новый Год-то к нам придешь?
— Нет, мам. Я к друзьям, у нас тут компания… Я первого января приеду.
— Ну хорошо, хорошо…
Сигизмунд положил трубку, оделся-умылся — и очень вовремя: в дверь позвонили.
На пороге маячила возбужденная гражданка Федосеева.
— Я ваша соседка с нижнего этажа, — начала она приступ.
— У меня зуб не болит, — оборвал Сигизмунд.
— Я не про то! Вы меня залили!
— Я вас не заливал.
— А я говорю — залили! В туалет с зонтиком хожу!
— У каждого свои причуды, — мстительно сказал Сигизмунд. Он еще не простил гражданке Федосеевой ее последней выходки.
Она недобро поглядела на него.
— Я вам говорю — залили. Обои изгадили, по стене течет…
— Прошу, — пригласил Сигизмунд. — Убедитесь сами. У меня ничего не течет.
Федосеева вошла в квартиру. Кобель, изнемогая от счастья — гости! — повис лапами на ее кофте.
— Уберите! — испугалась Федосеева.
— Он не кусается. — Сигизмунд взял пса за ошейник. Кобель вилял хвостом и сдавленно повизгивал — рвался облизать Федосееву.
Федосеева, подозрительно оглядываясь на Сигизмунда, двинулась по коридору. Оглядела пол, потолок.
— Где вас заливает?
— В большой комнате.
— Прошу.
Изысканно-вежливый потомок польских шляхтичей распахнул перед Федосеевой двери. Та покосилась неодобрительно — на полу лежал сбитый спальник. Покойный дед мрачно взирал со стены.
Комната была идеально сухой и чистой. “Перекрытия хорошие, дня два сочиться будет”, — вспомнилось пророчество дяди Коли. Конечно, Сигизмунд мог бы объяснить гражданке Федосеевой причины ее бед и неурядиц, но — не хотел. Вредничал.
С почти неприкрытым злорадством наблюдал, как она крадучись идет по комнате, обследуя чуть ли не каждую половицу. Сухо. Осмотрела стены — вдруг злокозненный Сигизмунд, чисто из желания сотворить пакость, на стены чего лил. Да нет, сухие стены. Блин, сухо, сухо!
— Извините, — сказала наконец Федосеева.
— Пожалуйста. — Сигизмунд услужливо раскрыл перед ней входную дверь. Соседка гневно удалилась.
Закрыв дверь, Сигизмунд отпустил пса, позволил облизать себя, засмеялся. Почему-то у него поднялось настроение.
Глава десятая
Отметили на работе приближение Нового Года и начало рождественских каникул. Страна погружалась в омут безделья и пьянства почти на две недели. Людмила Сергеевна принесла пироги, Светочка — салат “оливье” в двух литровых банках, Сигизмунд и Федор — водку. Для дам-с купили “дамскую” — “Довгань”. Мягкая, как цыпленок, и легкая, как полет ласточки.
Посидели, отметили, пожелали друг другу и разошлись пораньше — успеть сделать покупки.
Сигизмунд с Федором выпили дополнительно пивка и тоже распрощались.
Дома все было без изменений. Лантхильда упорно продолжала сидеть взаперти. Сигизмунд сиротски пообедал пельменями. Запер кобеля, отнес тарелку к девкиной комнате и постучал. Оставил под дверью. Крикнул через дверь: “Лантхильд! Итан!” Запертый кобель бесновался и обиженно стонал.
Стоило Сигизмунду отойти, как дверь приоткрылась. Тарелка поползла по полу и скрылась в комнате.
Вечером сидел на спальнике, уткнувшись в телевизор. С удивлением обнаружил, что не хватает ему Лантхильды. Не с кем переброситься протяжным понимающим “йаа”…
Ночью, в спальнике, Сигизмунда посетил сон. Идиотский. Снился ему Вавила, дюжий и таежный. Звероподобен был и ужасен. С бородой, конечно. Была на Вавиле розовая рубаха в цветочек, как на Волке в “Ну, погоди!” Срубил Вавила себе сруб, заткнул все щели мхом, навесил табличку “ул. ВАВИЛОВЫХ”, а потом тщательно заколотил все окна и двери. Изнутри.
Сигизмунд же будто ходил и пинал этот сруб, матеря Вавилу, потому что Вавила уединился не просто так, а с оготиви.
Интересно, по Фрейду такой сон что значит?
С утра, пока пить не начали, завез Генке видеокамеру. Поздравил тетю Аню коробкой конфет “Ленинград” (то есть по-нынешнему “Санкт-Петербург”, но все равно приличные). Генке привез бутылку водки. Вручил тайно, чтобы тетя Аня не увидела. Генка оценил, глазом моргнул. Увел в свою берлогу.
— Чем бы тебя отдарить, родственничек? — бормотал благодарный Генка, прижимая к животу бутылку и шаря по стенам глазами. — А, во! На! Владей! Самая удачная моя работа!
Он снял со стены фотопортрет на редкость мрачной белокурой красавицы с голой грудью и в расстегнутых (но не снятых) джинсах. Красавица глядела исподлобья сквозь очень накрашенные ресницы.
— Кассеты достал? — спросил Сигизмунд, слабо отреагировав на дар.
Генка бережно запаковывал дар в бесплатную рекламную газету.
