Мёд жизни (Сборник) - Логинов Святослав Владимирович (бесплатные серии книг TXT) 📗
Панька замерла, поражённая простой мыслью. Попросить девчонку – что ей, трудно? И сама она освободится, и с девчонкой ничего не станется, у малых дурного глаза не бывает.
Панька распахнула окошко, позвала:
– Тебя как кличут, доча?
– Меня – Даша, – девочка выпрямилась и быстро перебежала на самый дальний диск. – А вы – баба-Яга?
– Скажешь тоже. Я баба Паня. Поди сюда, я тебя медком угощу. Любишь ведь медок?
Улыбки на лице девочки уже не было, Даша смотрела серьёзно, но продолжала стоять на железяке, значит, игра не кончилась.
Панька налила из кувшинчика на блюдце мёда, торопливо спустилась по ступеням, отворила дверь.
– На-ко, Дарёнка, сладенького…
И в этот момент Дашка сорвалась с места и исчезла за плетнём, крикнув:
– Не догонишь!
Панька стояла в растерянности, руки её тряслись. Мёд прозрачными слезами стекал с блюдца.
– Куда ты, Дарёнка? – шептала Панька. – Не убегай. Свечечку поставь…
Дачники
Дом Тиху достался плохой, одно название, что дом, а по совести, скорее, амбар. Жить в таком – не великое удовольствие, в иное время сказал бы: «Пущай там овинник живёт, а мне не с руки». Но выбирать не приходилось, не только свои, но и люди сидели бездомными, ютились по земляным норам и банькам. А многие и вовсе ушли на мох, жили на островах, отгородившись от пришлых людей топью, в родные деревни ходили как на охоту, с ружьями, и, бывало, сами поджигали избы, а потом палили в выбегавших чужих. В такую пору всем худо живётся, одни вороны жиреют.
Но вот чужие люди снялись и ушли, а за ними, переодевшись в солдатское, двинулись и местные – добивать. В деревне остался лишь немощный люд: старики, калеки да бабы с детишками, кто уцелел. Только и немощным надо где-то жить. И вот собрался народ с силёнками, наскребли где смогли инструмента – пил да топоров, и начали рубить избы. Первой была Тихова изба. Семья в ней поселилась невеликая: Мишка с женой. Детей у них прибрала война, а на двоих нескладного домишки вроде и хватало.
Как вселились в дом люди, так пришёл и Тих. Ночью пришёл, чтобы никого не тревожить. Обошёл дом со всех сторон, задрав голову, осмотрел соломенную крышу – добротно крыто, под лопату, для себя старались. Постучал пальцем по брёвнам. Брёвна, ещё не улёгшиеся в стене как следует, пахнущие лесом, а не избой, молчали. Тих стукнул сильнее.
– Миш, никак стучит кто, – раздался в избе женский голос. – Посмотреть бы…
– Спи, ветер это, – отвечал Мишка.
Тих огладил бревно ладонями и постучал согнутым пальцем в третий раз. Дом наконец понял, что пришёл хозяин, открыл проход. Тих юркнул за печку.
Мишка был тележником, мастерил колёса. По тем временам неплохо зарабатывал, но в доме ничто не держалось. В деревне Мишку кликали Баламутом. Вроде не сильно пил мужик, а всё одно – достатка нет. Заработает чуток и просвистит куда-то. Дом оказался под стать хозяину: его продувало со всех сторон, и не было в нём хорошего укромного угла.
Тих устроился на житьё за печкой. От тяжёлых сыромятных кирпичей тянуло мокретью, но всё же здесь было потеплее. Да и где ещё жить хозяину? Или за печью, или в клети. Но клеть Тиху сразу не понравилась. Немцы, отступая, сожгли лесопилку, в деревне не было досок, и для клети Мишка натаскал зелёных ящиков, что валялись брошенные за деревней. Дощечки в ящиках были сухие, звонкие, пропитанные мёртвым ядом. Чёрные буквы по зелёной краске говорили непонятно. Тих немного разбирал азы, но что значит: «Осторожно, ВВ» или «Пушка зенитная 23 мм» – понять не мог. В клети Тих жить не стал.
Не пришёлся дом по душе и соседям. Шир и Топ, обитавшие в добротных, довоенной постройки домах, пришли на новоселье, осмотрели владения Тиха, и Топ сказал:
– Что поделаешь? Выбирать-то не из чего…
В первую же ночь после новоселья Тиха разбудил шорох за стеной. Из плохо проконопаченного угла вылетел клок сухого мха, и в отверстии показалась усатая морда. Тих ударил кулаком по чёрному шевелящемуся носу. Крыса с визгом исчезла. И правильно, пусть знает, что здесь хозяин есть.
Поначалу дел у хозяина оказалось предостаточно. Надо было проследить, чтобы дом оседал ровно, не кренился набок, приходилось выбирать короеда из неоструганных жердей, на которых лежала солома, – поленился баламут Мишка окорить жерди! Бывало, даже в огород ночами выбегал: гонял вредную гусеницу. Потом попритих, начал скучать.
После войны жить стало получше. Бабка Феша – Мишкина жена, завела козу. Нрав у козы был скверный, но Тих к ней приспособился, порой даже молочком разживался. Коза стояла в жердяном закуте, хлева у дома не было.
К тому времени можно было бы и другой дом найти, но Тих уже привык и не уходил. При налаженной жизни годы текут неприметно. Чернела солома на крыше, сгибалась от старости бабка Феша, на смену одной одряхлевшей козе приходила другая, молоденькая, но с таким же противным норовом. А потом привалила беда. Пришёл Мишка домой после гулянки – его, как знамого гармониста, на все свадьбы звали, – лёг на постель, сказал:
– Что-то, Феша, мне грудь зажало. Никак помираю, – да и впрямь помер.
Мишку свезли на погост, повесили над домом белый флажок. Осталась бабка Феша одна. С мужиком, хоть и непутёвым, всё легче, он где поправит, где починит. Теперь дом остался на Тихе, а что Тих один может?
Феша с козой, Феша на огороде, Феша у печки, а той порой стала протекать под лопату крытая крыша. Сколько ж лет соломе бессменно стоять? Начали стены проседать: в затенённых жгучей стрекавой брёвнах завелась гниль. Тих бегал, старался, страдал, но потом у него опустились руки. Устал. А бабка Феша, продав козу, уехала в город, жить Христа ради казённой богаделкой.
Дождь лил сквозь сопревшую крышу, от сырости просел свод печи, трухой рассыпался нижний венец. Обнаглевшие крысы шныряли по дому, не обращая внимания на свернувшегося калачиком Тиха. Тих тоже ни на кого не обращал внимания.
Зашёл сосед Шир. Долго сидел, вздыхал, а потом вдруг сказал, что хочет перебраться в город. Его дом тоже стоял безлюдный.
– Как в кирпичах-то жить будешь? – вяло полюбопытствовал Тих.
– Не знаю. Приткнусь где-нибудь. Всё лучше, чем здесь.
Шир забрался ночью в стоящий грузовик и уехал неведомо куда.
Иногда снаружи появлялись люди, ковыряли пальцами стены, говорили друг другу:
– Дом-то ещё не старый, мог бы стоять. Хозяина вот только надо.
– Я хозяин, – говорил Тих, но его не слышали.
Изредка отпирался заржавевший висячий замок, люди заходили в дом. Тих знал, что это покупатели. Он прятался и следил за людьми, надеясь, что дом купят и будут жить. Но с каждым разом надежда становилась всё призрачней.
Купили дом неожиданно и как-то легкомысленно, так что Тих даже не понял, всерьёз ли это. Покупатель не слазал в подпол, не заглянул на чердак. Он лишь восхитился соломенной кровлей и сказал, словно самому себе:
– Была бы цена, а то… Три года дом простоит – считай, окупился.
В другое время слова эти насторожили бы Тиха, но сейчас главным было то, что дом всё-таки купили.
Счастливый Тих помчался с новостью к Топу. Топ по-прежнему жил в справном доме, хотя и дом, и сам Топ всё больше ветшали, а от когда-то большой семьи осталась в деревне одна бабка Настя. Ну да это прежде говорили: «поросёнок не скотина», а по нынешним временам так: поросёнка кормят, цыпки по двору бегают – значит, справный дом.
Топ выслушал соседа, покачал кудлатой головой:
– Слыхал, слыхал. Ты погоди больно радоваться – знаешь, кто твой дом купил? Дачники.
– Как это?
– Не знаю. Но Настя ворчала, что неладно это.
Вскоре въехали в дом новые жильцы: владелец с женой и дочкой – востроглазой девчонкой лет семи. Эта-то сразу всё в доме облазала. Тих уж не знал, куда и прятаться: влез под печку и сидел не шевелясь. А девчонка волокла показывать матери найденные сокровища: прялку, старые серпы, недоделанное тележное колесо, оставшееся ещё от Мишки.
