Земля наша велика и обильна... - Никитин Юрий Александрович (читаем бесплатно книги полностью TXT) 📗
Лукошин возразил немедленно, он всегда возражал Андыбину, как будто везде за ним охотился:
– Промышленники будут «за», им важнее, чтобы не было «отнять и поделить».
– Против будут политики, – высказал мнение Белович. – Цезарь сказал однажды, что предпочел бы оказаться первым в деревне, чем вторым в Риме.
– Слабые будут против, – согласился Лысенко, – но сильные узрят простор. Сильные смогут завоевывать голоса не только россиян… мерзкое слово!.. но и жителей Штатов. Вон как Шварценеггер, все еще по-английски с акцентом, а стал же губернатором самого богатейшего штата Америки? Это покруче, чем губернатором Курской или Вологодской области. Впрочем, это не отменяет и Курскую с Вологодской. Для сильных раздвинется поле деятельности, а слабакам придется туго… Они как раз и взвоют! И забросают дерьмом через прессу и доносы в силовые структуры.
Власов слушал нас молча, хмурился, я то и дело перехватывал его непонимающий взгляд.
– Ребята, – спросил он наконец, – я вот иду с вами, даже спикером в Госдуме стал, с ума сойти, но все равно иногда спохватываюсь: а не сумасшедшие ли мы? Неужели в самом деле так фигово? Неужели от нашего патриотизма действительно ничего не осталось? Вот так спокойно откажемся от России, от русского языка, от самого слова «русский»?.. Может быть, э-э… проснемся и увидим, что все – дурной сон?
– А Россия по-прежнему, – сказал Бронштейн ехидно, – одна шестая часть суши.
– Нет, – поддакнул Лукошин, – одна пятая!.. При царе, когда российскими землями были и Польша с Финляндией, и еще какие-то земли…
– Тогда лучше проснуться в Скифии, – вставил знающе Белович. – Тогда Россия… ну пусть Скифия, это ж одно и то же, владела половиной обитаемого мира!
Все посмотрели на меня, я грустно усмехнулся, развел руками.
– Боюсь, все еще хуже. Народ откажется от слова «русский» не просто спокойно, а с радостью. У всех уже сидит, как крепко вбитый по самую шляпку гвоздь, что русские – ничтожная криворукая нация, спивающаяся, все ломающая и теряющая. То один, то другой с восторгом повторяет: «…один сломал, а второй куда-то потерялся»? Так говорить с гордостью за свое разгильдяйство! Кроме того, только у нас такая надежда на халяву. У всех преувеличенно розовые мечты, что в Штатах благотворительные фонды вот так просто раздают доллары направо и налево. И каждый надеется, что ему сунут такую пачку, что коню пасть можно заткнуть.
Власов уронил голову, мы видели, как у него из самой глубины вырвалось:
– И это мы?.. Отстоявшие Русь в боях, расширившие ее пределы?.. Это мы?
Лукошин буркнул:
– Да, те самые, что открывали острова и страны, освобождавшие Грецию, Италию, просвещавшие дикарей с копьями…
Власов отмахнулся с превеликой досадой.
– Дорогой мой Глеб Васильевич!.. Что вы все про Миклухо-Маклая?.. Да, я согласен, первым из европейцев побывал на островах и открыл там какие-то народы. Честь ему и хвала. Но я вижу, что сейчас те папуасы строят заводы по производству компьютеров шестого поколения, мы у них закупаем партии жидкокристаллических мониторов, чипы, платы, которых сами производить не умеем. Вот сейчас по стране катится волна ликования: эти папуасы решили закупить у нас сорок новейших СУ-49М, это даст нам семь миллиардов долларов… Вот чему я ужасаюсь! Папуасы делают у себя и продают нам новейшие компьютеры! А вы – Миклухо-Маклай, Миклухо-Маклай!..
Белович сказал:
– Потому и приходится поступать вот так, как предложил Борис Борисович! Это не от желания проехаться на халяву, а от безысходки.
Он посмотрел на мое помрачневшее лицо, умолк. Власов тоже всмотрелся, переспросил осторожно:
– Что-то не так?
– Не так, – ответил я жестко.
– А что?
Я сказал громко, возвысив голос:
– Запомните, у нас нет никакой безысходности. Россия велика и сильна! А решение мы такое приняли только для того, чтобы усилить позиции и вес христианского мира…
Лысенко ахнул, широко раскрыв глаза:
– Борис Борисович, вы же атеист!
– А при чем тут религия? Христианской культурой я называю ту, что позволила создать науку и технологии, а остальные… я говорю о восточных, прогресс полностью отрицают и даже блокируют. Сейчас возникла реальная угроза, что восточные культуры потеснят, а то и вовсе опрокинут западную.
Они замолчали, еще не ухватив суть до деталей, Власов хмыкнул, никогда во мне не замечал хитрого талейранства, поинтересовался очень уж невинным тоном:
– А вы уверены, Борис Борисович, что только угроза с Востока заставляет нас… поступить вот так?
Я спросил сухо:
– Что вы имеете в виду?
– Ну… что если бы не резкое наступление Азии, мы бы все равно затоптали Америку.
В кабинете наступила тишина. Я нахмурился, взглянул ему прямо в глаза. Он взгляд не отвел, но в глубине на месте искорок разлилась чернота.
– Николай Николаевич, – сказал я с расстановкой, – Николай Николаевич… мы приняли новую доктрину. Ей и будем следовать. Понятно? Угроза со стороны Востока намного серьезнее наших внутренних разборок. А наше перетягивание каната со Штатами – личное дело. Внутри одной семьи. Надеюсь, вам это понятно?
Он подтянулся, даже необъятный живот чуточку подобрал, едва ли не щелкнул каблуками. Лицо в самом деле посерьезнело, сказал чуть обиженно:
– Борис Борисович!.. Вы же меня знаете!
– В том-то и дело, – сказал я сварливо.
– Борис Борисович, – сказал он с укоризной, – я прекрасно понимаю, что мы уже почти дотаптывали Америку, но… возникла неожиданная угроза с Востока. Очень серьезная угроза! Пришлось срочно соединиться с Америкой, чтобы дать совместный отпор! Так и будут учить в школах, это же козе ясно… И еще напишем, что это мы спасли весь цивилизованный мир!
– Самое смешное, – ответил я, – что это в самом деле так.
ГЛАВА 12
Ночи темные, а дни серые – такие в Москве, да и по всей России ноябрь, декабрь и даже январь. Только в феврале начинаются изредка ясные дни, но с утра все так же серо, морозно, город укрыт туманом, солнца либо не видно, либо замечаешь только светлое пятно в сплошных серых тучах.
На Новый год во всех скверах продают погубленные елочки, везде гирлянды цветных лампочек, какой чудак станет смотреть на небо, когда такие яркие рекламы, вывески, обещания на халяву попасть в рай на чужом… да-да, на чужом.
Ледяные звезды сверкают остро, колюще, я почти вижу бритвенные грани. И холода от них больше, чем от снега под ногами.
Передернув зябко плечами, снова возвращаюсь за стол, скоро уже перестану разгибаться, так и выйду на улицу в скрюченном состоянии.
Девушки, которых привлекла к сотрудничеству Юлия, принесли прямо в кабинет сандвичи, бутерброды, щедро перемежая изящными бутылочками с эмблемой «Iron man», надо все-таки попробовать, из-за чего все с ума сходят, в самом ли деле мускулы сами растут, без качания железа. Смешно, но даже государственные деятели и нобелевские лауреаты хотели бы фигуры атлетов… но только чтобы оно как-то пришло само.
Лукошин с удовольствием сграбастал бутерброд побольше, глаза его бросили оценивающий взгляд на хорошеньких девушек, сказал со злостью и гордостью разом:
– Иностранцы едут в Россию в поисках невест!.. Гады, через Интернет знакомятся, а потом приезжают, вывозят отсюда наших красоток. Наши женщины ценятся во всем мире! Не такие капризные, как феминизированные американки.
Белович кивнул, поддакнул:
– Так им, гадам, и надо. Пусть вывозят побольше.
– Почему? – спросил Лукошин в недоумении.
– А теперь у них там в Европе будут горы грязной посуды, кучи нестираного белья, квартиры не убраны, рубашки без пуговиц… К тому же мужья останутся голодными, пойдут с горя по пивку, а там, глядишь, сами опустятся еще ниже России…
Власов сказал с неудовольствием:
– Ну что вы такой злорадный! Разве нельзя вот так просто радоваться успеху других?
– Нельзя, – ответил Белович твердо. – Если этот другой, гад, поднимается, то тем самым опускает меня. Даже если я тоже поднимаюсь, но медленнее. Так что это вполне здоровая радость, и неча лицемерить и опускать скорбно глазки!
