Заблудившийся во сне - Михайлов Владимир Дмитриевич (читать книги бесплатно полностью .txt) 📗
– Нельзя ли подробнее?
– Об этом – нельзя. О Грузде, как человеке – думаю, что можно – в разумной степени. Видите ли, настоящий Груздь был на пороге открытия. Мы лишь наблюдали. И все более убеждались в том, что последнего шага он не сделает.
– Не тот уровень знаний?
– Знаний у него хватало. Но был подсознательный порог, через который он не мог переступить. И это ему мешало.
По моему молчанию он понял, что я все еще не разбираюсь в теме.
– Вам случалось бывать у меня… вернее, у него дома?
– Д-да…
– Вас не удивил подбор политической литературы?
– Откровенно говоря – да.
– По нему можно сделать однозначные выводы о его социально-политических симпатиях и антипатиях, верно?
– Без усилий. Но почему такой человек, как он, в наши дни…
– Вы знаете его биографию?
– Нет. В яви она везде стерта. Это он… Нет, вы?
– Это я.
– Зачем?
– Когда он проснется, ему не нужно будет, чтобы кто-нибудь догадался об этом – теперь, когда всех интересует его судьба – и он сам. А ведь все дело заключается именно в биографии. Свое отношение к минувшей эпохе он унаследовал от родителей.
– Ну, допустим. И что же? За убеждения не карают. Он может в душе обожествлять кого угодно…
– Не совсем верно. Он обожествлял те времена подсознательно и понимал – это было уже не подсознание, вернее, не только оно, – что работает на благо общества, которое в большинстве своем наотрез отказалось от того прошлого, от его людей, событий, героев… Получалось, что он работает против самого себя. И справиться с этим оказалось выше его сил. Он очутился в тупике – не научном, а психологическом. И своими силами не мог из него выбраться.
– И вы решили заменить его?
– Мы были вынуждены. Мы решили его вылечить, но дело не должно было останавливаться: в России остановка – это конец. Но такие болезни не лечатся таблетками, даже гипнозом не лечатся. И вот мы однажды перехватили его – и поместили в тот миникон Пространства Сна, в котором он только и мог вылечиться – но не сразу, далеко не сразу. Мы же воспользовались его телом, в которое вошел я. Хотя в числе кандидатов был и Минаев.
– И сейчас настоящий Груздь…
– Думаю, что теперь он уже где-то очень близко. Он вернется; иными словами – проснется здоровым. И дело продолжится.
– Получается, что открытие – не его?
– Целиком его. Он ведь знал, какой шаг нужно сделать последним; просто не мог решиться на него. Я не внес ничего своего, да и не мог бы при всем желании. Я служил, если угодно, лишь каналом связи между ним – находившимся там, куда мы его поместили, – и вашей явью. А Минаев – пусть он продолжает так называться – охранял и меня здесь, и Груздя – там, куда мы его направили: без помощи там он скорее всего пропал бы. Зато там, в тех условиях, знаете ли, разум его работал с высочайшей продуктивностью – иначе там нельзя было спастись. Все сделал он сам.
– Но, вернувшись, он не узнает… Он растеряется…
– Ничуть. Я же сказал: я служил каналом связи. Я не полупроводник и не улица с односторонним движением; связь была двусторонней. Еще вопросы?
– Вопросов много… – проговорил Борич медленно.
И мы стали задавать их. А он – отвечать. Хотя и не на все. Не так уж редко он отделывался словами:
– Это преждевременно.
Или:
– У вас пока еще не поймут этого. Так что нет смысла.
Не менее трех раз он решительно заявил:
– Ну, все. Хватит.
Но мы с Боричем не унимались.
Когда все же пришел конец – не вопросам, конечно, а его времени, я покачал головой, а Борич проговорил:
– Рассказать – никто не поверит…
– Ну, кто-то из ваших специалистов поверит. А другим и не надо рассказывать. Что же касается вашей работы – вы просто найдете его. А уж Груздь сам знает, что ему говорить и что делать. Будьте уверены.
Неожиданно он сладко потянулся:
– Наконец-то. Еще чуть-чуть – и я проснусь у себя. В моей яви. Подниму голову и увижу…
Счастливо улыбаясь, он умолк. Я перевел взгляд на Минаева; тот улыбался так же мечтательно. Я не вытерпел:
– Вы увидите… что? Да постойте! Скажите хотя бы: где же настоящий Груздь? В какой стороне искать его?
Ответа не было. Как не было больше и этих людей. Если, конечно, они были людьми.
Впрочем, какая разница? В Пространстве Сна все равны.
Зато прямо передо мной оказался другой человек – тот, кого я уж никак не ожидал увидеть здесь.
– Здравствуйте, дрим-драйвер, – четко выговорил капитан Халдей.
– Капитан? Каким образом?..
– Неважно, – сказал он. – Слушайте внимательно, дрим-драйвер. Вас ждут в Большом Карпатском переулке. Те, кого вы так хотите увидеть и вернуть в явь. Знаете, как попасть туда?
– Знаю, – механически пробормотал я.
– Со своей стороны могу лишь поблагодарить вас – за то, что вы правильно поняли меня, когда я был вынужден сыграть невыигрышную роль. Тогда иного выхода не было.
– Послушайте, капитан…
Но он исчез мгновенно, словно его здесь и не было.
– Ты понял? – на всякий случай спросил я Борича.
– Понял. Поехали!
Мальчик и девочка
Мальчику было лет двенадцать. Он шел по узкому переулку, прижимая локтем к боку старую, затрепанную детскую книжку. Мальчик то и дело, боязливо оглядываясь по сторонам, съеживался и отводил глаза, когда его касался чей-то случайный взгляд. Человек, который привел его сюда, тот, что носил погоны с капитанскими звездочками, внезапно исчез, и мальчик остался в одиночестве. Вокруг все было знакомо и чуждо; знакомо – потому что он родился здесь и успел прожить несколько лет, чуждо – потому что здесь не осталось больше ничего и никого своего, близкого или, думал он, хотя бы дружеского. Да и все-таки многое было иначе: вместо булыжника – асфальт, водоразборная колонка, стоявшая прежде вот тут, бесследно исчезла, так же, как старые дома, занимавшие тогда всю левую сторону.
Он шел, сам не зная, куда идет и почему вообще оказался здесь. Потом что-то – изнутри – заставило его остановиться и поднять взгляд до уровня второго этажа. Глаза его нашли два крайних окна слева; одно было двух-, другое трехстворчатым. Эти окна он видел много раз – внутренним взглядом, находясь очень далеко отсюда и утратив уже веру в то, что когда-нибудь сможет смотреть на них наяву. Здесь он жил, здесь все они жили – до тридцать седьмого. Два этих окна были их окнами; два других выходили на противоположную сторону, во двор. Двор помнился ему так же четко, как переулок, и квартира, и все, что тогда стояло в ней; но давно уже – с того самого года – здесь жили совсем другие люди. Они не знали его и не хотели знать. Они никогда не были в Заполярье, в зоне, а если и были, то не зеками, а теми, кто охранял злейших врагов народа. Не мерзли и не гибли на лесоповале, не задыхались и не умирали от недоедания в угольных шахтах, но в теплых полушубках и с винтовками стояли или расхаживали, следя за порядком. Весь мир в представлении мальчика делился на две, только на две общности людей: охраняемых, заключенных – и тех, кто их заключал и охранял. Кому где быть – решала судьба; она казалась мальчику чем-то вроде свернутой бумажки с написанным номером, которую вытаскивали из чьей-то серой замызганной ушанки. Не там, не в зоне – где-то совсем в другом месте, но все происходило именно так. Потому что иного повода для того, чтобы оказаться по ту или эту сторону, он не знал.
Он сам не был в той зоне, но всего лишь в специальном детдоме для детей врагов народа, и ни леса, ни угля там не добывали. Но каким-то образом, неведомым ему сейчас способом он ухитрился побывать и в лесу (где была мать), и в шахте (там до последнего своего дня трудился отец), находился с ними рядом и даже сам водил пилой и долбил породу кайлом, и это – как ему сейчас казалось – продолжалось очень долго, дольше, чем он вообще жил на свете. Дольше жили, может быть, только его глаза; если бы сейчас кто-нибудь заглянул в них, то встретился бы с усталым, но твердым взглядом много повидавшего и еще больше передумавшего человека.
