Миры под лезвием секиры - Чадович Николай Трофимович (книги бесплатно полные версии .TXT) 📗
Подобная идиллия могла бы продолжаться и дальше, но однажды Верка допустила оплошность – поддавшись на уговоры Игоря Игоревича, вместо одного стакана поднесла ему целых два. После такой дозы в голове хирурга что-то нарушилось, и это можно было понять уже потому, что любовью они занялись в первую очередь (да еще не где-нибудь, а на центральной площади города, чему, несмотря на поздний час, нашлись свидетели), а гонками – во вторую.
Восьмиметровой ширины улица оказалась для Игоря Игоревича чересчур узкой. Если верить протоколу осмотра места происшествия, составленному, кстати сказать, старшим лейтенантом милиции Смыковым, окосевший хирург последовательно сбил передком своей машины газетный киоск, мусорную урну, лошадь Астру, принадлежавшую маслодельному заводу, телегу, в которую вышеупомянутая лошадь была запряжена, рекламную тумбу кинотеатра «Салют» и около дюжины граждан разного пола и возраста. Все пострадавшие, кроме лошади, к счастью, отделались только синяками, царапинами и легким испугом.
Остановился Игорь Игоревич лишь в фойе кинотеатра, для чего ему пришлось сначала преодолеть двадцать четыре ступеньки лестницы, засаженный цветами газон и огромное витринное стекло. Здесь он по привычке вновь хотел заняться любовью, но Верка, потерявшая сознание от многочисленных ушибов головы, не могла ответить ему взаимностью.
Задержанный и отрезвленный Игорь Игоревич на все вопросы следствия отвечал только одно:
– Проклятый спирт меня догнал…
В Веркином хозяйстве провели срочную ревизию и обнаружили огромную недостачу. Ну со спиртом все ясно, а вот куда могли подеваться ланцеты, резиновые перчатки, капельницы и клизмы?
До уголовного преследования дело не дошло, однако оба любовника были наказаны по служебной линии, и в материальном плане Игорю Игоревичу для возмещения убытков, нанесенных гражданам и организациям, даже пришлось продать свой изрядно побитый лимузин. В результате всех этих треволнений, изгнанный с работы, охаянный в местной прессе, осмеянный коллегами и брошенный женой, Игорь Игоревич немного тронулся умом и постоянно бормотал себе под нос: «Проклятый спирт меня догнал…» Впрочем, впоследствии он устроился на хорошее место осеменителя крупного рогатого скота и вновь женился.
Верку лишили возможности занимать должности, связанные с материальной ответственностью, и отправили на исправление в бригаду «Скорой помощи». Здесь можно было насмотреться на такое, чего не встретишь в учебниках по судебно-медицинской практике.
Ей и роды приходилось принимать прямо на лесной дороге, и вытаскивать ребенка из ножей сенокосилки, и вскрывать трахею девяностолетней бабке, подавившейся куском сала, и вязать буйнопомешанных, и откачивать утопленников, и промывать желудки самоубийцам, наглотавшимся скипидара или уксуса. К двадцати трем годам, несмотря на субтильное телосложение, Верка стала уже такой стервой, что с ней опасались связываться даже записные талашевские ухари.
В тот самый день, которому суждено было стать последним настоящим днем для многих тысяч людей, рассеянных в разных временах и пространствах на планете Земля, Верка как раз заступила на дежурство во вторую смену.
На весь район имелись только две машины скорой медицинской помощи – одна для выездов по городу, другая для сельской местности. Разница между ними была такова: первая могла не разваливаясь выжать шестьдесят километров, вторая – аж восемьдесят, а кроме того, у нее был в полном порядке передний мост. В больнице, конечно, были и вполне приличные, почти новые автомобили, но на них, как водится, разъезжали главный врач и трое его заместителей.
Да и народ в «сельской» бригаде подобрался покрепче – за шофера с Веркой разъезжал огромный и страховидный Зенон Скрунда, знавший все дороги и тропиночки района еще с военных времен (хотя оставалось неясным, в качестве кого он тогда сражался – партизана или полицая), а старшим был отставной врач с редкой фамилией Сусанин. Как и Скрунда, он о своем прошлом распространяться не любил, но иногда, особенно после рюмки, допускал такие высказывания, что становилось ясно – ему что вылечить человека, что удавить – один черт. Однажды, прибыв на дальний хутор, хозяин которого только что ранил из ружья свою жену, Сусанин оттолкнул мальчишку-участкового, первым вошел в хлев, где преступник отводил душу, методично уничтожая домашний скот, и голыми руками обезоружил его.
А в тот день Скрунда еще не успел заправить машину, как поступил вызов из колхоза «Большевик» – племенной бык поднял на рога зазевавшегося скотника. Съездили впустую, мертвецов «Скорая помощь» не забирала.
Затем диспетчерская послала их на другой конец района, где бешеная лисица искусала дачников. Дорога в те края была такая, что впору гусеничный тягач на подмогу вызывать.
– Ну ты, курва всемогущая, – Сусанин поднял глаза к небу, а дабы показать, что он обращается именно к Богу, а не к кому-нибудь другому, еще и наложил на себя крестное знамение по старообрядческому канону. – Гаси светило дневное, труби отбой.
(С наступлением ночи количество вызовов обычно уменьшалось, и бригада всегда ждала прихода сумерек, как милости Божьей.)
Седой, словно хлоркой отбеленный, Скрунда неодобрительно покосился на Сусанина и пробурчал:
– Ты язык-то свой поганый придержи, баламут. А не то в пекле будешь сковородки горячие лизать.
– С тобой на пару, герр зондерфюрер, – огрызнулся Сусанин. – Сознайся, сколько душ невинных погубил?
– Тьфу на тебя! – Скрунда покрепче перехватил руль, на тряской дороге так и норовивший вырваться из рук.
Вот такая у них была манера разговора, хотя относились они друг к другу с уважением.
Внезапно вдруг резко потемнело, как это бывает перед грозой, хотя блеклое вечернее небо не пятнало ни единое облачко.
– Что за наваждение! – Скрунда, почти упиравшийся макушкой в потолок кабины, наклонил голову, чтобы заглянуть в боковое окошко. – Куда это солнце подевалось?
И в самом деле – красноватый солнечный диск, еще совсем недавно резво бежавший над кронами придорожных елок, канул неизвестно куда.
Скрунда затормозил так резко, что машину едва в кювет не занесло. Все уставились на запад, где с небом происходило что-то необычайное: прозрачная даль над горизонтом мутнела, как это бывает, например, когда оконное стекло покрывается снаружи наледью.
Наледь эта, странная уже одной своей непривычностью, распространялась не только ввысь, но и вширь, заковывая изменчивый и вольный небосвод в несокрушимые, омертвевшие формы. На краткий момент сквозь мутный монолит вновь вспыхнуло солнце – расплющенное багровое пятно, искаженное рефракцией до неузнаваемости. Возникли и вновь поблекли тени.
– Ну что, добрехался, костоправ? – зловеще спросил Скрунда. – Вот сволочь, самого Господа Бога допек!
– Эй, я пошутил! – Сусанин, все еще продолжая ерничать, глянул по сторонам. – Побаловались, и хватит! Если надо, я извиниться могу.
На Верку навалилась безысходная, почти физически ощутимая тоска, какая бывает у человека перед сердечным приступом. Она словно в дурную дрему провалилась и беспощадно-ясным чутьем сомнамбулы поняла, что никогда больше не увидит ни солнца, ни голубого неба, ни прежнего мира. Небеса и земля вокруг были мертвы. Мертвы были бранящиеся между собой Скрунда и Сусанин. Мертва, наверное, была уже и она сама.
Все краски вокруг выцвели и угасли, хотя ночь так и не наступила. Даже сейчас хорошо различались далекие дымы над Талашевском, плоская вершина Партизанской горы и мельтешение птиц над озерами. С севера на юг над землей нависала арка чистого света, которую с обеих сторон поджимала тяжкая, все более густеющая муть. Неизвестно откуда налетевший ветер горячо дохнул в лицо, качнул ветки деревьев, закружил придорожный мусор. На ветровое стекло шлепнулось странное насекомое – огромный, с палец величиной, желтый кузнечик.
– Молись, пустозвон! – Скрунда схватился за монтировку. – Проси у Бога милости.
