Свет иных дней - Бакстер Стивен М. (электронная книга TXT) 📗

– Есть ли предел твоей алчности? – прошептал Бобби.

– Это мечта, сынок. Я хочу, чтобы мы вместе работали над этим. Ты и я. Мы выстроим будущее, мы построим «Наш мир».

– Отец… – Бобби отвел в сторону свободную руку. – Я восхищаюсь тобой. Я восхищаюсь тем, что ты создаешь. Я не собираюсь мешать тебе. Но мне это не нужно. Все это нереально – твои деньги, твое могущество. Реален только я. Кейт и я. У меня твои гены, Хайрем. Но я не ты. И никогда не буду тобой, как бы ты ни старался этого добиться…

Бобби говорил, а у Кейт в уме начали складываться кусочки головоломки. Так у нее бывало всегда, когда она подбиралась к зерну истины самой сложной истории.

«Я не ты», – сказал Бобби.

«Вот в этом, – догадалась Кейт, – все и дело».

Паря в пространстве, Мэри от изумления широко раскрыла рот. Давид с улыбкой протянул руку и прикоснулся к ее подбородку.

– Не могу поверить, – призналась она.

– Это туманность, – сказал он. – Она называется Тройной.

– А с Земли она видна?

– О да. Но мы так далеко от дома, что свет, исходящий от этой туманности примерно во время Александра Македонского, только теперь достиг Земли. – Он указал. – Видишь вот эти темные пятна? – Это были маленькие ровные шарики, похожие на капельки чернил в подкрашенной воде. – Они называются газопылевыми комплексами. Даже в самом маленьком из этих пятнышек могла бы поместиться вся наша Солнечная система. Мы считаем, что там зарождаются звезды – в этих облаках пыли и газа, которые уплотняются и формируют новые солнца. Конечно, звезда формируется долго. Но последние стадии – когда начинается термоядерная реакция, когда звезда выжигает окружающую ее оболочку пыли и начинает светиться – могут начаться совсем внезапно. – Он посмотрел на Мэри. – Задумайся об этом. Если бы ты жила здесь – может быть, на этом ледяном шаре, что висит внизу, под нами, – то ты бы за свою жизнь могла увидеть рождение десятков, а может быть – сотен звезд.

– Интересно, какую религию мы бы тогда изобрели? – вырвалось у Мэри.

Это был хороший вопрос.

– Наверное, что-нибудь менее суровое. Религию, в которой преобладали бы образы рождения, а не смерти.

– Зачем ты меня сюда привел?

Давид вздохнул.

– Каждому стоит побывать здесь до того, как он умрет.

– Вот мы здесь и побывали, – немного официально проговорила Мэри. – Большое спасибо.

Давид недовольно покачал головой.

– Не они. Не Единые. Ты, Мэри. Надеюсь, ты простишь меня за это.

– Что ты хочешь мне сказать, Давид?

Он растерялся и указал на туманность.

– Где-то там, за этой туманностью, находится центр Галактики. Там – громадная черная дыра, она в миллион раз больше массы Солнца. И она продолжает расти. Облака пыли, газа и осколков звезд вплывают в дыру со всех сторон.

– Я видела это на картинках, – сообщила Мэри.

– Понятно. Там уже полным-полно дистанционников. Им трудновато приблизиться к самой дыре: сильнейшее гравитационное искажение очень мешает устойчивости «червоточин».

– Ты сказал – дистанционники?

– Фокусы червокамер. Отделенные от своих тел наблюдатели, странствующие по пространству и времени. – Он улыбнулся и указал на себя. – Когда ты привыкнешь к этому способу виртуальных исследований с помощью червокамеры, то обнаружишь, что с собой не обязательно тащить такой тяжелый багаж. Я говорю это все к тому, Мэри, что мы рассылаем сознания людей, как чертополох рассеивает свои семена. Они улетают по пространству-времени на две тысячи световых лет, на сотни тысячелетий в глубь истории, через сотни миллиардов звездных систем, назад, к зарождению человечества. Уже собрано столько информации, что мы не смогли бы ее изучить, даже если бы имели в тысячу раз больше специально подготовленных наблюдателей, – а границы все время расширяются. Некоторые из наших теорий находят подтверждение; другие безжалостно развенчиваются. И это хорошо, так и должно быть в науке. Но я думаю, что существует более глубокий, более важный урок, который мы уже начали усваивать…

– И это значит, что…

– Что разум, что жизнь сама по себе – драгоценный, – неторопливо выговорил Давид. – Просто представить невозможно, насколько драгоценны. Мы только-только начали наши исследования. Но мы уже знаем, что в пределах одной тысячи световых лет от Земли значительной биосферы нет, не нашли мы ее пока и в глубине веков. Ну, может быть, где-то есть какие-то микроорганизмы, отчаянно борющиеся за жизнь в теплой, наполненной слизью луже или в глубоких расселинах вулканических гор. Но другой Земли нет. Мэри, червокамера уводила мое восприятие мира от собственных забот постепенно, шаг за шагом. Я увидел добро и зло в сердцах ближних, увидел ложь в своем прошлом, увидел ужас в истории своего народа. Но теперь мы ушли далеко от этого, далеко от шумных кратких столетий, от бестолкового, мятущегося островка, за который цепляемся. Теперь мы успели повидать пустоту просторов Вселенной и бессмысленное перемалывание прошлого. Мы покончили с тем, чтобы винить себя за истории наших семейств, мы начинаем постигать более важную истину: то, что нас окружают бездны, великое безмолвие, слепое расходование грандиозных бессмысленных сил. Червокамера в конечном счете – это машина перспективы. И мы напуганы этой перспективой.

– Зачем ты мне об этом говоришь?

Давид повернул голову к Мэри.

– Если уж я вынужден говорить с вами – со всеми вами, – то я хочу, чтобы вы поняли, какая на вас может лежать ответственность. Был такой ученый-иезуит, его звали Тейяр де Шарден [57]. Он рассуждал так: жизнь сформировала на Земле биосферу, а человечество – разумная жизнь – постепенно поглотит жизнь и образует более высокий слой – слой сознания, названный им ноосферой. Он утверждал, что первичная структура ноосферы будет совершенствоваться, пока не сольется в единое сверхразумное существо, которое он называл Точкой Омега.

– Да, – кивнула Мэри и закрыла глаза. – Конец света: глобальная внутренняя сосредоточенность на самой себе ноосферы, достигшей высшего предела сложности и централизованности…

– Ты читала Шардена?

– Мы читали.

– Дело в Полыни, понимаешь? – хрипловатым голосом проговорил Давид. – Вот в чем моя проблема. Я не могу найти утешения у новых мыслителей-нигилистов. Мысль о том, что этот крошечный клочок жизни и разума должен быть уничтожен – в тот самый момент, когда мы начинаем обретать хотя бы туманное понимание, – каким-то булыжником… Эта мысль просто неприемлема.

Мэри прикоснулась к лицу Давида маленькими юными ладонями.

– Понимаю. Верь мне. Мы над этим работаем.

И Давид, глядя в ее детско-старческие глаза, поверил ей.

Свет вокруг них изменился, стало намного темнее.

Бело-голубая малая звезда уходила за массивный диск гиганта.

Давид видел, как сияние малой звезды пронзает многочисленные слои газа на периферии гиганта, а когда звезда-спутник прикоснулась к размытому горизонту газового шара, он воочию увидел тени, отбрасываемые более плотными скоплениями газа на внешние слои с более диффузной атмосферой. Громадные, длиной в миллионы километров, и идеально прямые полосы тянулись к нему. С восторгом он понял, что это закат на звезде, упражнение в небесной геометрии и перспективе.

И все же это зрелище напомнило Давиду не о чем-то другом, а о закатах над океаном, которые приводили его в такой восторг в детстве, когда он играл с матерью на бескрайних атлантических пляжах Франции, – о тех мгновениях, когда снопы света, пронзавшие плотные тучи над морем, заставляли его гадать, уж не свет ли самого Господа Бога он видит.

Были ли Единые на самом деле зародышем нового уровня человечества – уровня сознания? Не устанавливал ли он сейчас и здесь что-то вроде первого контакта с существом, чьи интеллект и восприятие превосходили его собственные настолько, насколько он превосходил свою неандертальскую праматерь?