Куб со стертыми гранями - Ильин Владимир Леонидович (бесплатные книги полный формат TXT) 📗
— Отдай мне оружие, Орнел!.. Отдай!..
Суду удалось доподлинно установить, что обвиняемый отлично опознал в тот момент в полицейском своего отчима.
Тем не менее, Орнел выстрелил — и не один раз, а четыре, так что случайными эти выстрелы никак нельзя назвать. Впрочем, второй и последующие выстрелы оказались, в принципе, напрасными, потому что первая же пуля угодила Вольду прямо в сердце…
Но самое загадочное в этом деле начиналось уже после убийства.
Я долго бился, пытаясь установить, каким образом Скорцезину удалось ускользнуть от полицейских кордонов, быстро оцепивших район убийства (у Вольда, как и у всех патрульных жандармов, имелся специальный браслет, передававший телеметрические данные о состоянии его носителя на центральный пост, и когда прибор испустил сигнал о смерти своего хозяина, то по посланному им пеленгу тотчас же устремились группы быстрого реагирования), где он скрывался всю ночь и откуда взялся возле дома номер пять на Двадцать седьмой улице, где его и взял “тепленьким” случайно оказавшийся там жандарм по фамилии Боуба…
Но юноша ничего вразумительного на сей счет мне так и не сказал.
И неудивительно: ведь даже инвестигаторы и судьи не сумели выбить из него подобные признания.
Может быть, здесь-то и кроется весь секрет?
На руке моей пискнул вызовом браслет коммуникатора. Покосившись на Скорцезина, я вставил в ухо микроприемник и нажал кнопку ответа.
Это был дежурный по Пенитенциарию. Кто-то из молодых и зеленых. По имени не то Дин, не то Тин…
— Уважаемый Теодор, — сказал дежурный мне в самое ухо, — когда вы освободите Установку?
— Как только, так сразу, — грубовато сказал я. — А в чем дело?
— Как — в чем? Вы нарушаете график, установленный заместителем начальника Пенитенциария доктором Бурбелем, и тут уже образовалась самая настоящая очередь недовольных коллег!..
— Тихо, тихо, малыш, — перебил я Дина-Тина. — Давай по порядку. Во-первых, советую тебе обратиться к доктору Бурбелю и спросить у него, благодаря кому в Пенитенциарии появиласьУстановка. Это раз. Во-вторых, что касается недовольных коллег… Кто там больше всех выступает?
— Эдукатор Китадин, — доложил дежурный уже совсем другим тоном.
— Так вот, передай ему, что за ним есть один должок, и если к тому времени, когда я освобожу Установку, он не сможет вернуть его мне, то пусть пеняет на себя!
— П-понятно, — выдавил дежурный и отключился.
Я представил, как этот не то Дин, не то Тин действительно поинтересуется у Бурбеля, кто оснастил Пенитенциарий Установкой, а затем — как он говорит Ваю Китадина насчет его долга мне, и что с ним после этого будет, и криво ухмыльнулся. Откуда только берут таких наивных легковеров?
А откуда взяли тебя, эдукатор Драговский, семнадцать лет назад, когда старик Марагров в первый же день твоей работы в Пенитенциарии послал тебя проводить воспитательную работу с мелким хулиганом, и ты пошел и провел, а потом узнал, что это был не хулиган, а известный всему преступному миру “авторитет”, получивший свой первый срок тридцать лет назад за убийство своей бабушки и с тех пор не вылезавший из тюрем и различных “зон”?..
Я вынул приемник коммуникатора из уха и спросил Орнела, безразлично сидевшего в кресле:
— Не устал еще ваньку валять?
Тот вскинул с вызовом голову:
— Представьте себе, нет!.. А вот в туалет мне хочется. По-маленькому… Так что, господин эдукатор, давайте живее, если не хотите, чтобы я ваше креслице не испортил!..
Кровь бросилась мне в лицо, но я устоял.
— Ты мне не груби, — предупредил я своего подопечного. — Сиди смирно и не ной, раз уж не желаешь, чтобы я тебе помог… А я тут еще покумекаю. Кстати, если вздумаешь напустить в штаны — моча замкнет провода в кресле и тебя шибанет вольт этак пятьсот!..
Судя по физиономии, он хотел сказать что-то дерзкое, но передумал и отвернулся.
… Значит, мы остановились с ним на том, что он убил своего отчима сознательно и преднамеренно. Возможно, затяжной конфликт с Вольдом на почве музыки сыграл здесь свою роль, но ведь, по большому счету, это не повод, чтобы убивать человека, пусть даже глубоко враждебного тебе, из-за какой-то там записи!.. Ну, допустим даже — хотя и это допущение кощунственно само по себе — что отчим тебя, как говорится, достал своими наскоками и загнал в угол угрозой посадить за взлом торгового автомата… Но и это не оправдывает содеянное тобой убийство!.. В конце концов, бог с ним, с отчимом, ты уже совершеннолетний и можешь взять и уйти от него и пусть подавится своими деньгами и воспитательными проповедями!.. Неужели ты не осознаешь, что, убивая его, ты одновременно убиваешь самого себя?!..
Осознаю, в десятый раз сказал Скорцезин, когда я задал ему этот вопрос в десятый раз. Но поступать иначе я не хочу…
Осел, самый натуральный осел!..
Погоди, погоди, это что ж получается? Раз этот ослик согласен, что отчима не за что убивать, раз он не испытывает к нему особой ненависти и, тем не менее, все-таки убивает его — значит, он либо всякий раз надеется, что ему удастся перехитрить полицию и остаться безнаказанным (а это едва ли, ведь на основе рассказов Вольда о своей службе юноша должен отлично знать, что в подобных обстоятельствах уйти от ареста не удастся, даже если очень захотеть этого) либо… Либо убийство это ему для чего-то необходимо.
Но для чего? Для чего человеку может понадобиться преступление, если оно не несет ему никаких видимых выгод, а наоборот, ведет его к верной смерти?..
Стоп! А если это лишь первое звено в цепочке всех последующих событий, которое нельзя ни в коем случае выдергивать, чтобы не рассыпалась вся цепочка? Что, если именно убийство обусловило нечто, что случилось с юношей в эти несколько часов до его ареста и что он изо всех сил не желает терять?
Он ведь отлично усвоил от тебя, что, вернувшись в прошлое, он будет ведать, что станет с ним дальше, только в том случае, если будет точно повторять свои первоначальные действия и поступки, а стоит ему отклониться хотя бы на миллиметр в сторону от первоначальной линии — и сразу всё изменится, поскольку начнется лавинообразное нарастание таких изменений, и знание того, что будет потом, исчезнет из его памяти…
Так что же не хочет потерять Орнел Скорцезин, так упорно цепляясь за убийство своего отчима, которое, будучи совершенным по глупости, теперь является началом чего-то важного для юноши?
Думай, Теодор, думай, господин эдукатор…
А что тут думать-то? Не так уж трудно сообразить, что может быть важным для восемнадцатилетнего человека, рано лишившегося материнской любви и ласки и, если судить по его увлечению музыкой и стихами, романтически настроенного …
Какой же идиот!
Не он — ты сам. Потому что такие вещи простительны для судей и полицейских, но непростительны для эдукатора с многолетним стажем. Ты еще раньше обязан был разгадать эту головоломку, ты же у нас — знаток человеческих душ!..
Я порывисто наклонился к Орнелу и в упор спросил его:
— Как ее зовут?
Он вздрогнул от неожиданности, и по его лицу я понял, что угодил в точку.
— Кого?.. Кого — ее? — пролепетал он, бледнея.
— Ту девицу, которая подцепила тебя сразу после убийства своего отчима и у которой ты отсиживался до самого утра! Скажи мне, как ее зовут и где она живет!..
Он побледнел еще больше. Дернулся, собираясь вскочить из кресла, но магнитонаручники не пустили его.
— Не смейте говорить о ней в таком тоне! — крикнул он. — Вы же ничего не знаете о ней!.. И вовсе не она подцепила меня, а я… Это я первый подошел к ней!..
Ну вот, что и требовалось доказать, удовлетворенно сказал кто-то внутри меня. Теперь используй это его признание на всю катушку. Так, чтобы в конечном итоге “дожать” его, как говорят борцы, и уложить на обе лопатки. А к этому может привести довольно простая тактика…
— Ты говоришь, я ничего о ней не знаю, — начал я. — Да, ты прав, Орнел… Я действительно не знаю, кто она и где живет, хотя об этом имею, пусть и приблизительное, представление — ведь, скорее всего, после убийства отчима ты провел ночь в квартале, оцепленном со всех сторон полицией так, что даже мышь не прошмыгнет незамеченной… Но посуди сам: разве будет порядочная девушка приглашать к себе в дом кавалера, с которым только что познакомилась на улице?
