Блеф - Ковер Артур Байрон (книги хорошем качестве бесплатно без регистрации txt) 📗
Хартманн покачал головой, беспомощно улыбаясь и глядя на орущую толпу. Поднял руки, и радостные крики стали еще громче, превращаясь в рев, эхом отразившийся от возвышавшихся на западе небоскребов. Где-то у сцены начали повторять хором его имя, к ним присоединялись все новые и новые, пока скандирование не заполнило весь парк.
– Хартманн! Хартманн! Хартманн!
Он снова улыбнулся, покачал головой, будто не веря своим глазам и ушам, а затем подошел к выстроившимся в ряд микрофонам. Его голос был низким и ровным, полным сочувствия к тем, кто стоял перед ним. Этот голос напомнил Мише ее брата. Когда звучал такой голос, все сказанное начинало казаться правдой.
– Вы просто чудесные люди, – сказал он.
В ответ они завыли так, что Миша едва не оглохла. Джокеры напирали, стремясь подойти ближе к сцене, и людская волна понесла Мишу и Арахиса вперед. Крики и скандирование длились еще с минуту, пока Хартманн снова не поднял руки, и толпа начала стихать, лишь возбужденно перешептываясь.
– Я не собираюсь тут читать вам речи, такие, какие можно было бы ожидать от политика, подобного мне, – наконец сказал он. – Я долго был в отъезде, и, честно говоря, то, что я увидел по всему миру, меня сильно обеспокоило. А особенно я забеспокоился, когда вернулся домой и увидел здесьте же самые фанатизм, нетерпимость и бесчеловечность, что и во всем остальном мире. Пора прекращать играть в вежливость и политику и начать последовательную, безопасную для всех политику вежливости. Времена нынче вовсе не безопасные и вежливые, а совсем опасные.
Он прервался, чтобы сделать вдох, и звук громовым шорохом отозвался в динамиках.
– Почти одиннадцать лет назад я тоже стоял на газоне Рузвельт-Парка и совершил «политическую ошибку». За прошедшие годы я много думал о том дне, и клянусь перед Богом, что мне еще не удалось понять, почему я должен о ней сожалеть.
– В тот день я видел перед собой бессмысленное и неприкрытое насилие. Видел ненависть и предрассудки, бьющие через край, и потерял самообладание. Я это сделал.
Последние слова Хартманн выкрикнул, и джокеры ответили ему одобрительными криками. Он подождал, пока они снова не успокоятся, и продолжил с горечью и печалью в голосе:
– Есть другие маски, не те, которые Джокертаун прославил. Есть маска, которая скрывает куда большее уродство, чем любое из порожденных вирусом Дикой Карты. За ней скрывается зараза, присущая лишь человеку, и я слышал ее голос в трущобах Рио, в краалях Южной Африки, в пустынях Сирии, в Азии, Европе и Америке. Это мощный и уверенный голос, увещевающий, который говорит ненавидящим, что они имеют правоненавидеть. Голос, проповедующий, что любой отличающийсяявляется низшим.Будь это чернокожие, будь это евреи или индусы, или просто джокеры.
Услышав акцент на последнее слово, толпа снова завыла, будто огромный зверь. Это был вой отчаяния, от которого Миша задрожала. Его слова перекликались с видениями, и очень неприятным образом. Она снова будто ощутила ногти, вцепившиеся в ее лицо. Глянув вправо, Миша увидела, что Арахис вытянулся вперед, вместе со всеми, а его рот открыт в крике одобрения.
– Я не могу позволить, чтобы это случилось, – продолжил Хартманн. Его голос стал громче, речь – быстрее, он менялся вместе с настроением слушателей.
– Я просто не могу смотреть равнодушно, видя, что я могу что-то сделать. Я слишком многое увидел. Я слишком часто слышал этот предательский голос ненависти, и более не могу терпеть его. Я все чаще злился, желая сорвать эту маску, обнажить скрывающееся под ней уродство. Уродство ненависти. Состояние, в котором находятся эта страна и весь мир, беспокоит меня. И есть лишь единственный способ справиться с этим.
Он снова сделал паузу, дожидаясь, пока все слушатели в парке не затаят дыхание в ожидании. Миша задрожала. Видение от Аллаха. Он говорит, как в видении от Аллаха.
– Именно сегодня я оставил мое место в Сенате и пост председателя СКИПВТ. Я сделал это, чтобы целиком отдать себя новому делу, такому, в котором мне потребуется и ваша помощь. И теперь я официально заявляю о своем намерении баллотироваться в президенты от Демократической партии на выборах 1988 года.
Его последние слова потонули в немыслимом громе аплодисментов. Миша уже не видела Хартманна, людское море заслонило его лесом поднятых рук и плакатов. Она не думала, что шум может оказаться настолько громким. Аплодисменты и радостные крики оглушили ее, заставив прижать руки к ушам. Снова начали скандировать имя Хартманна, и каждый раз джокеры выбрасывали вверх сжатые кулаки в такт.
– Хартманн! Хартманн!
Ад сделался особенно шумным и хаотичным, и в гуще всеобщей радости ее ненависть померкла. Стоящий рядом Арахис скандировал и кричал вместе со всеми, и она посмотрела на него со смесью отчаяния и отвращения.
Аллах, он так силен. Сильнее, чем Нур. Укажи же мне правильный путь. Скаже мне, что моя вера будет вознаграждена.
Но видения, в ответ на ее мольбу, не было. Лишь звериные голоса джокеров и шайтан, купающийся в их восхищении. По крайней мере, все началось. Вечером. Вечером они встретятся и решат, как лучше уничтожить этого дьявола.
Понедельник, 19.32
Поляков должен был прийти на склад последним.
Это злило Гимли. Скверно уже то, что он не мог доверять никому из старых членов ДСО Нью-Йорка. Что ему пришлось почти две недели терпеть Мишу, сдерживая ее неприязнь к джокерам. Что тузы, работающие на Министерство юстиции под началом Хартманна, рыскали по Джокертауну, ища его. Что подстрекательские речи Барнетта делали любого джокера добычей для банд натуралов. Что постоянные сражения между теневыми властителями города превратили улицы в место, где любой мог стать жертвой.
А в довершение ко всему он чувствовал, что простужается. Шмыгнув носом, Гимли высморкался в большой красный платок. Дерьмово нынче в Джокертауне.
А появление Полякова заставило Гимли чувствовать себя еще хуже. Русский вошел без стука, громко распахнув дверь.
– Джокер на крыше, прямо напротив фонаря, – громко заявил он. – Любой дурак заметит. Что, если бы я был полицейским? Вас всех бы арестовали или убили. Любители! Дилетанты!
Гимли вытер распухший покрасневший нос и поглядел на платок.
– Джокер на крыше – Видео. Она показала твое изображение сразу же, и мы знали, что ты идешь. А для того, чтобы проецировать изображение, ей нужен свет. Если бы я увидел, что это не ты, Арахис и Напильник вырубили бы тебя прямо в дверях.
Гимли убрал влажный платок в карман и стукнул кулаком в стену, два раза.
– Видео! – крикнул он, задрав голову к потолку. – Сделай повтор для нашего гостя, а?
Воздух в середине склада задрожал, на мгновение сделался темным, а потом они увидели изображение переулка снаружи от склада и стоящего в тени дородного мужчину. Изображение заблестело, мигнуло, и они увидели голову и плечи Полякова, с неудовольствием глядящего на Видео. Потом изображение исчезло, а Гимли рассмеялся.
– А ты ни хрена не увиделСавана, который шел за тобой следом, так ведь? – сказал он.
Худощавый силуэт появился из темноты за спиной Полякова. И ткнул указательным пальцем ему в спину.
– Бах, – прошептал Саван. – Ты мертв. Как русский джокер.
Стоящие у дверей Арахис и Напильник ухмыльнулись.
Гимли был вынужден признать, что Поляков воспринял это вежливо для натурала. Дюжий мужчина лишь кивнул, даже не глянув на Савана.
– Приношу извинения. Видимо, ты лучше меня знаешь своих людей.
– Ага. Еще бы.
Гимли снова шмыгнул. Из носа текло, как из старого крана. Махнул рукой Савану.
– Проследи, чтобы больше никто не вошел. Мы больше никого не ждем.
Худощавый мрачный джокер кивнул.
– Пришло время покойников, – прошептал он. На его призрачном лице появилась ухмылка, и он снова исчез в темноте.
– Значит, у нас есть тузы, – сказал Поляков.
Гимли безрадостно усмехнулся.
– Посади Видео рядом с электроприбором, и ее нервная система сгорит от перегрузки. Поставь перед чертовым телевизором, и у нее начнется аритмия. Чуть ближе, и она умрет. А Саван становится бесплотнее с каждым днем, будто испаряется. Еще год, и он либо умрет, либо станет совершенно бесплотным. Тузы, блин. Поляков, они джокеры, такие же, как остальные. Сам знаешь, такие же, как те, которых вы браковали в ваших лабораториях в России.
