Человек напротив - Рыбаков Вячеслав Михайлович (серия книг .txt) 📗
— Не помню, — сказала Ася, с трудом приходя в себя. — Сейчас посмотрю.
Она, буквально кинув букет на ближайший стул, присела на корточки и стала рыться в обувной тумбе. Нашла; с невольной брезгливостью держа тапки за краешки задников кончиками большого и указательного пальцев, словно боясь испачкаться, она поставила их перед Алексеем.
— Ты прекрасно выглядишь, — сказал Алексей, разуваясь.
— Спасибо, — ответила Ася. — Стараюсь. Их связь длилась уже несколько лет — бесполезно было бы спрашивать Асю, сколько именно: три, четыре или четыре с половиной. Здесь она была любовницей в классическом смысле этого слова — женщиной, к которой бегают от жены, когда «выдается свободный вечерок». Вечерки выдавались нечасто; раз в месяц, иногда реже. Задумываясь порой — впрочем, она предпочитала вообще не думать о чреватых огорчениями пустяках, потому что и настоящих неприятностей было пруд пруди, — она вообще не могла понять, как попала в этот треугольник и что в нем, собственно говоря, делает. Никогда, даже поначалу, она ни в малейшей степени в Алексея не была влюблена, и все получилось у него, когда он попробовал Асю закуканить, как-то невзначай, с легкостью необычайной — он-то, вероятно, с вполне естественной толикой тщеславия относил эту легкость на счет своих дарований и своей мужской неотразимости, а на самом деле причина была исключительно в Асином равнодушии.
Впрочем, любовницей она была образцовой: не капризной, не ветреной, не корыстной, не честолюбивой; никогда не закатывала сцен, никогда ничего не просила и даже отказывалась, если он, с чего-то расчувствовавшись, пробовал сам предложить ей денег или какую-нибудь иностранную тряпку из тех, что проходили через склады товарищества «Товарищ», где он работал кем-то вроде экономиста. Если он сообщал о своем приходе заблаговременно, она обязательно старалась приготовить более-менее приемлемый ужин, поставить на стол что-нибудь вкусненькое — не потчевать же мужчину бутербродами или кашей, на которых сидели они с Тошкой. Антон, вероятно, догадывался об их отношениях, но виду не подавал; Ася же старалась по возможности беречь сына от этих коллизий, особенно когда тот начал мужать. Если же Антон отбывал, скажем, в лагерь на каникулы, или на воскресный день здоровья, или убегал на целый вечер с друзьями — она, коли «свободный вечерок» выдавался именно в такой момент, никогда не возражала против прихода любовника.
О себе она ему почти ничего не рассказывала, да он и не стремился слушать — он стремился говорить; по десять раз живописал ей, и, надо отдать ему должное — довольно забавно, каждую мелочь из того, что произошло с ним за истекшее с последнего предыдущего «вечерка» время, то и дело перемежал сводки текущих событий дорогими ему, видимо, воспоминаниями детства или ранней молодости — похоже, дома ему не очень-то дают распространяться о собственной персоне, кивая и поддакивая, думала Ася. Когда же до времени ухода оставался час или минут сорок, он переходил к делу — Ася и тут, так сказать, кивала и поддакивала, в тысячный раз думая про себя: ну зачем мне все это? Наверное, так она инстинктивно пыталась — а для чего? непонятно — сохранить в себе женщину, не дать себе окончательно превратиться в ломовую мать без полу, без пламени.
Но — тщетно. Ни на волос удовольствия она не получала ни от разговоров, ни от постели и подчас принималась клясть себя последними словами: ледышка бесчувственная! месяц мужика не видела, не нюхала — вся на мыло изойти бы должна! Или прыгать до потолка от радости, из одежды рваться, или помойным ведром его огреть за то, что почти пять недель носу не казал; но не сидеть пень пнем и не лежать колода колодой! Терпеливо, однако не слишком затягивая «вечерочек», она подчинялась ему во всем, и порой честно старалась быть ему приятной — если не очень выматывалась за день; но даже когда он стонал, не могла отделаться от мысли, что гораздо с большим удовольствием посидела бы спокойно перед телевизором, или насладилась бы в тишине отложенной из-за его прихода на полуслове книжкой, или уж хотя бы простирнула бы то, что уже два дня дожидается стирки, а руки все никак не доходят, но стирать все равно придется, никто за нее не выстирает… Почему-то вот именно этих трех-четырех часов в месяц ей было жалко, очень уж они нарушали привычный распорядок и очень бездарно проходили; он разливался соловьем или тискал ей ягодицу, а она думала: вот уйдет, я еще полчасика успею перед сном почитать. И действительно, наскоро приняв после ухода любовника душ, а если Антон был в городе — встретив его из кино или с тусовки, она со вкусом заваливалась на диван, сладостно вытягивала ноги, которые можно было уже не раздвигать надлежащим — чтобы заезжему владыке было поудобнее — образом, а класть, как ее, Асиной, душеньке угодно, и полусонно переворачивала несколько страниц перед тем как отключиться; чтобы завтра опять бегать, высунув язык, и совершенно не вспоминать среди реальных забот о проведенном накануне вечере, так сказать, любви.
Иногда ей даже приходило в голову покончить с этой лишней, совершенно лишней ерундой, но в последний момент становилось вроде бы и жалко. Иногда ведь все-таки проскальзывало в ощущениях что-то… женское. Уже хорошо. Да и зачем? Какая разница? И не раз мужик в кино говорил ей: ляжьте на пол, вам, гражданка, все равно… Все равно.
— Погода какая установилась, — говорил он, первым делом нырнув в ванную, чтобы помыть руки. Никогда он даже не пробовал ее обнять с ходу, немытыми руками. Гигиенист. Шевелюра у него была уже изрядно поредевшая, неопределенного цвета, а лицо — маленькое и щекастое, как у грызуна. И вообще он был похож, особенно когда говорил, на свистящего суслика в степи — Дроздов показывал когда-то в «Мире животных», и Ася еще тогда поразилась сходству: сложит лапки на пузике, щечки раздует и фь-фь-фь… секундочку послушает собеседника и опять: фь-фь-фь… Вроде бы и симпатично, и даже погладить хочется, но — суслик…
— Здорово было бы сейчас вместе, скажем, выбраться за город, да? — спросил он.
— Да.
— Знаешь, возможно, что это не такой уж дохлый номер… Каким полотенцем можно?..
— Вот, розовое.
— Ага. Возможно, говорю, это и не такой уж дохлый номер. В воскресенье Алка с девчонками на какую-то супервыставку собирается, а я попробую отлынутъ. В очереди они там простоят часа полтора, если не два, да потом часа два будут бродить меж икс-панатов. — Когда уже совсем не о чем было пошутить, а хотелось, он просто-напросто начинал якобы забавно коверкать слова, и сам улыбался, приглашая своей улыбкой поулыбаться и Асю; и если она сохраняла серьезность, это уж были ее проблемы, он для создания легкой, непринужденной атмосферы сделал все, что мог. — Да еще дорога туда и обратно часа полтора. Можем попробовать выбраться, скажем, в Озерки. Позвонить тебе?
— Да не знаю… — промямлила она, а сама думала в это время, заледенев внутри: если вот сейчас придет Симагин, я погибла. Погибла навсегда. Конечно, Андрей сделает вид, что ничего и не произошло, у него на меня никаких прав, и просто он явился, как обещал, поподробнее рассказать о том, что я просила выяснить. Но я погибну. И вот именно теперь она, сколько раз говорившая Алексею «Нет» по самым разным поводам, не могла выдавить этого слова раз и навсегда.
Он тщательно вытер руки и вышел из ванной.
— Я тебя очень огорошил своим неожиданным визитом? — чуть самодовольно, но в то же время явно не на шутку беспокоясь о том, каким будет ответ, спросил он. Неужели у него нет моего равнодушия? — подумала Ася. Неужели я ему как-то… дорога? И он боится меня потерять? Странно, мне это никогда не приходило в голову. Об этом я никогда не думала. Никогда не смотрела на наши дела под таким углом зрения… его глазами. Тешу его самолюбие? И не нужна вовсе, но для коллекции сгодится? Или нужна именно я? И действительно все так, как он канючил в первый год, когда мы еще заводили пару-тройку раз эти бессмысленные разговоры с выяснением отношений и их перспектив: ты же понимаешь, Аська, ну ты же умница, ну ты же понимаешь, ну там же две дочки, двенадцать и восемь годков, ну не бросать же мне их, ну такое время тяжелое, ну как я их брошу… Ох, гадость какая, вспомнила она.
