Инвиктус - Гродин Райан (полные книги .TXT) 📗
Отключив передачу данных, Эмпра задала вопрос:
— Кто ты?
Нахмурившись, юноша молчал, пока Эмпра не начала сомневаться. Возможно, человек из этого времени и не понял языка Центрального. Наверное, здесь какое-то случайное совпадение или результат ее болезненного состояния.
— Я не записываю, — сделала она вторую попытку. — Можешь говорить спокойно.
— Я друг. Зови меня Грэм. — Эти слова получились у незнакомца гораздо лучше, чем фразы на латыни. Живая речь, а не лоскутное одеяло, слепленное автоматическим переводчиком. — Пришел забрать тебя назад, на «Аб этерно».
Сердце снова сжалось.
— Ты не понимаешь. Я не могу уйти…
— Гай сегодня не бьется. — Грэм посмотрел вниз, на императорскую ложу; под приветственные крики толпы в ней как раз появился император.
Эмпре очень хотелось, чтобы его слова соответствовали правде, но тем больнее ранила ложь. Поединок Гая числился одним из первых, об этом он поведал за столом прошлым вечером, так и не сумев спрятать дрожь в голосе.
— Бьется. И я должна это видеть. — Эмпра всхлипнула, удивившись себе. Обычно она умела скрывать чувства. Благодаря свободной столе шесть месяцев скрывала от экипажа «Аб этерно» свою беременность. — Мне нужно знать, чем закончится бой.
— Мы заключили соглашение с ланистой Гая. Он свободен и ждет возле «Аб этерно», чтобы попрощаться. Я здесь, чтобы отвести тебя к нему.
— Свободен? — Голова у Эмпры закружилась еще сильнее. Руки упали с живота на скамью, пальцы вцепились в потрескавшееся дерево. — Корпус никогда бы этого не позволил.
— Мы не из Корпуса, — объяснил Грэм. — Как бы я, по-твоему, сидел здесь и разговаривал?
— Если вы не из Корпуса, то откуда?
— На ответ потребуется больше времени, чем у нас есть. У тебя скоро отойдут воды, и если не успеешь возвратиться в Центральный до рождения сына, дела могут обернуться очень дерьмово. Э, извини за выражение.
Но Эмпру поразило не грубое слово. Сын. Ладони взметнулись назад к животу. Док предлагал определить пол ребенка, но она отказалась, потому что не смогла бы уберечь тайну от Гая и открыла бы гораздо больше, чем могла себе позволить.
— В каком смысле дерьмово?
— Идем со мной. — Грэм поднялся, протягивая руку. — По дороге объясню все, что смогу.
Порта санавивария должны были скоро открыться. Эмпра внимательно смотрела на их решетчатые створки. Стандартный римский дизайн — набран из треугольников и перекрестий, зависит от того, как посмотреть. Толпа тоже обратила взоры на ворота; крики нетерпения усиливались. Ребенок — ее сын — начал толкаться в животе.
— Но как же Гай?
— Он будет там, — пообещал путешественник во времени. — Чем быстрее уйдем, тем больше времени останется для прощания.
Такого расставания Эмпре и хотелось — не омраченного решетками и лязганьем оружия.
Она взяла Грэма за руку. На пути вниз ступеньки казались круче. Смещенный центр тяжести Эмпре не помогал, но Грэм не только выглядел крепким, он надежно поддерживал ее на пути к арочному выходу. От Эмпры не укрылось, что он частенько посматривает на ее живот. Не пропустила она и последний взгляд, который он бросил через плечо на песок арены.
Сын Гая продолжал брыкаться у нее внутри.
Это чудо. Вмешательство, похоже, не божественное, но такое же эффективное.
Она невольно спросила себя, чего это будет ей стоить.
45
MEMENTO MORI
Фарвею Гаю Маккарти всегда хотелось повидать мир, а не спасать его.
Рамки его зрения сузились до размеров дверей. Порта санавивария. Ворота жизни. Солнце светило в широкий проем сквозь треугольники решетки — после часа, проведенного в полутьме подземелья амфитеатра, оно казалось ослепительным. Позади в туннеле ревели тигры и львы, но зверь по ту сторону ворот рычал громче. Возбужденно вопившую перед первым утренним поединком толпу подстегивал вовсе не первобытный инстинкт выживания, и от того все происходящее казалось еще более ужасным. Они хотели видеть, как люди истекают кровью. Для забавы.
Противник Фара выглядел равнодушным, хотя сказать наверняка было трудно. Шлем скрывал большую часть его лица, отверстия для глаз лишь намекали, что под маской прячется человек. Правая, покрытая броней рука выглядела автоматизированной. Шрамы на груди говорили о жестоких испытаниях, а мускулатура заставила Фара устыдиться своих подтягиваний и занятий с гирями.
Больше всего Фар завидовал мечу соперника. С трезубцем и сетью он чувствовал себя статуей на фонтане — почти что голым и вооруженным скорее для вида. Ни шлема. Ни щита, такого, как у легионеров. Даже жалких наголенников не дали. Клинок противника без труда найдет его плоть, как бы яростно он ни бился. А он намеревался биться. Это решено. Так у Грэма будет больше времени, чтобы увести мать подальше, к «Аб этерно», а у нее — несколько лишних минут для прощания с Гаем. Фар твердо решил цепляться за каждую оставшуюся ему минуту жизни. Может, из чистого эгоизма, может, из-за своего упрямства.
Похоже, это испытание сделает его человеком.
Фар смотрел на ворота жизни и размышлял, было ли ему предназначено закончить жизнь здесь, у собственного начала, завершить круг и прекратить существование. Их с Прией дыхание слилось через коммуникатор, напоминая Фару, из-за чего он стоит у этого порога. Из-за любви. Из-за любви большей, чем их собственная. Их сегодняшнее горе — это прошлое горе его матери, и сейчас есть только один способ покончить с этим. Только один способ начать все заново.
Сквозь створки ворот, пронизанные солнечными лучами, Фар слышал, как завершается первый поединок. Теперь недолго. Побежденный гладиатор на коленях будет ждать приговора, потом меч победителя коснется его шеи, кровь зернами граната брызнет на песок, и тело утащат за ноги в сполиарий, [12] потом арену приведут в порядок, и…
Ворота открылись. Никакие видеозаписи не смогли бы приготовить Фара к неистовому реву пятидесяти тысяч глоток, взмывшему к небу и рухнувшему обратно на землю. Он шагал в центр Колизея, и песок с хрустом проседал под его сандалиями. Впереди маячили порта либитинария — выход, Ворота смерти.
Он крепче сжал древко трезубца.
Еще нет.
— Иди к императорской ложе, — напомнил голос Прии. Она не была историком, но этого и не требовалось — запись, сделанная Эмпрой, шла по второму, совмещенному экрану. — Тебе предстоит поклониться императору.
Императорскую ложу обрамляли яркие ткани, кончики крыльев на золотой статуе орла вонзились в солнце. Император Домициан сидел в своем кресле, как изваяние, но в ответ на приветствие гладиаторов слегка пошевелился. Еще двое пришли умирать… еще один день из жизни. Служители осмотрели трезубец Фара и меч сэра Башка Робота. И то, и другое признали смертоносным и вернули оружие хозяевам.
— Теперь снова возвращайся в центр арены. — Прия говорила быстро, чтобы унять дрожь в голосе. — При звуке рога начинай бой. Сначала он нападет на тебя справа…
— Я люблю тебя. — Теперь, когда никто не слышал, что Фар говорит не по-латыни, он мог сказать это вслух. Слишком редко он произносил эти слова и, заняв свое место, хотел наверстать упущенное. — Я люблю тебя, Прия Парех. И найду тебя в следующей жизни.
— Фар…
Заревел рог. Его соперник бросился вперед.
— Прыгай влево!
Фар блокировал удар трезубцем, бросил сеть. Она скользнула по шлему гладиатора и упала на песок грудой никчемных веревок. Годится только рыбу ловить, а не людей…
— Он собирается напасть, — предупредила Прия. — Ложный выпад вправо!
Снова Фара пощадили. Извернувшись вправо, он нанес удар трезубцем. Три блестящих зубца нашли дыру в защите противника, металл достиг плоти. Три рваные раны остались на боку гладиатора, из-под глазниц донеслось рычание. Он отпрянул, а зрители громогласно приветствовали удачный удар.
