Ведьмино кольцо. Советский Союз XXI века - Шубин Александр Владленович (лучшие книги онлайн TXT) 📗
Рассуждая подобным образом, Сергеич подъехал к другому гиганту — дворцу юстиции, дому-кварталу в стиле французской третьей империи. Жажда имперского будущего, надежда стать новым Вавилоном. Эта мечта сбывалась здесь не раз, принося городу новые возможности и новые беды.
Сегодня европейские институты раздавили средневековый Брюссель, оставив нетронутым только ядро старого города. Кругом небоскребы, причем сплошь и рядом недостроенные. А между ними остатки когда-то уютных улочек.
То же произошло и с европейскими нациями, которые сейчас бунтуют против Евросоюза. Еще бы. Объединялись ради еще большего процветания, а великий кризис привел всех вместе в нынешнее болото. Вот и винят друг друга шотландцы и австрийцы, баварцы и каталонцы. Сергеич намеренно не стал встречаться сейчас с руководителями многочисленных брюссельских бюрократий, стремительно терявших рычаги управления европейскими регионами и войсками группировки «НАТО-Европа». Подождем-посмотрим. Сыграют умело — останутся в силе, подомнут поднявших голову национальных президентов и монархов. Наделают глупостей — сами станут голыми королями, данью традиции, которую оплачивают из жалости и по мере возможности. Сейчас возможности невелики. Попробуют вернуть свое нахрапом — развалят оставшееся. Таковы судьбы союзов и империй.
С такими размышлениями, вполне, впрочем, типичными для самодовольных жителей Союза, Сергеич прошел сканирование в дверях дворца, встал на стойку, которая понесла его по коридорам к кабинету Принтама.
Академик Принтам был типом француза, отличным как от Распайля, так и от Вальжана (о Черном Дани не приходилось и говорить). Более всего Принтам напоминал Эркюля Пуаро.
Подали настоящий кофе с ликером и свежие букрики. Похоже, их выпекали здесь же. Принтам не мог скрыть эстетических мучений от звуков французского языка в версии романовского автопереводчика (а у Сергеича был хороший переводчик, но в Академии текста все были помешаны на чистоте и качестве родной речи).
Романов изложил Принтаму свой план спасения ценностей европейской культуры, но академик с ходу отверг его:
— Все уже готово к эвакуации, но не в Союз, а в Швецию. Адлеркрейц все подготовил на крайний случай. Но я хотел говорить с вами не об этом.
Принтам развернул перед Романовым перспективу грядущего, которое важнее сегодняшних социальных потрясений и, в сущности, не зависит от исхода нынешнего завихрения в потоке времен. Предстоит Битва смыслов. Кто бы ни победил: какой-то Дани, плебеи или аристократы, империя или республика, все сойдет к одному. Все участники драмы говорят на одном языке, и язык программирует развитие их судеб. Тексты — основа мышления, а значит, и человеческой жизни. Несовершенство мира очевидно, но менять его можно, только овладев таинством текста. Познавая смыслы, вы управляете сознанием.
Сергеич заметил, что управление чужим сознанием — дело не очень благородное. К тому же нынешние завихрения в потоке оплачиваются страданиями людей, и хотелось бы уменьшить эту плату. Тем более что экспансия с Юга создает угрозу и людям, и текстам, и смыслам. Там — другие смыслы.
Слова о страданиях и цене Принтам, видимо, счел данью политической корректности и не обратил на них внимания. А вот экспансия исламского мира его живо интересовала.
— Вам, как историку, конечно ясно, что наши нынешние страсти — рябь на океане, течения которого идут из древности. Север и Юг могут сосуществовать, но они не могут смешаться. Смыслы ислама плохо переводимы на иные смысловые языки, и поэтому он не сможет завоевать мир. В своем буйстве он нанесет разрушения, и застынет там, где мы с вами его остановим.
— Почему мы с вами? «Мы» еще ничего не решили.
— Но для вас-то вопрос, вероятно, решен. Вы ведь испытали их удар на себе.
— А я не уверен, что это был их удар.
Сергеич сказал это из духа противоречия. Но про себя подумал: «А действительно, в свете всего известного вовсе не факт, что Халифат заказал покушение на меня».
Лицо собеседника было совершенно спокойно и непроницаемо. Сергеич посмотрел не на лицо, а за лицо и увидел замешательство. Академик Принтам выстроил весь разговор, и тут в тексте образовалась дыра, которая была для него как для филолога непереносима. Принтам был поражен: оказывается, Романов не верил, что на него покушались исламисты. При всей очевидности этого факта он знал что-то еще. Что?
— Тогда чей же?
— Мы ищем.
— Могу ли я чем-либо помочь в этих поисках?
— Можете. Вы общались с Софьей незадолго...
— Ах, Софья! Сама мудрость! Да, это было очень интересно, у меня есть запись. Хотя какое это имеет отношение к вашему делу?
— Похоже, у нас с Софьей были общие враги. Вы, кстати, не боитесь пострадать от этой развязанной сейчас охоты на экспертов?
Романов давно готовился ввернуть этот коварный вопрос, и вот Принтам сам «подставился» под него. Если он что-то знает о заказчиках охоты на экспертов, где они с Софьей стали мишенями, обязательно выдаст себя. В общем, надежда оправдалась, но как-то странно. Принтам заохал:
— В наше время всего стоит опасаться. Бедная Софья. Но вы тут ни при чем. На вас, почтеннейший Серж, никто не охотится.
— Очень интересно, уважаемый коллега. Получается, что вам известны мотивы убийства Нестеровой, и они — совсем иные, нежели мотивы покушения на меня. Причем теперь на меня никто уже не охотится. Вас правильно понял?
Но «прижать» академика было непросто:
— Что вы, что вы, Серж. Вы не так меня поняли. Мотивы убийства Нестеровой лежат на поверхности: Халифату нужно было дестабилизировать ситуацию в Крыму. Вкупе с разгромом колонны пацифистов они этого добились. Любой аналитик поймет, что мотивы покушения на вас были иными, хотя источник, может быть, и тот же. Но признайте — на вас уже давно никто не покушался. Значит, их мотив исчерпан. Элементарно, Ватсон!
— И что, Софья вам что-то говорила об угрозах в свой адрес?
Вот об этом академик как раз ничего сообщить не мог: с милейшей Софьей Петровной мы обсуждали исключительно историософские вопросы.
Принтам использовал повод, чтобы щегольнуть своим системным модулятором. В пространстве между собеседниками возникла выпуклая карта Средиземноморья со множеством регулирующих значков.
— Видите ли, мы обсуждали, насколько место действия человека связано с его результативностью. Собственно, нас волновал классический сюжет. Почему Христос явился именно в Палестине. Конечно, конечно, избранный народ и все такое. Но обратите внимание: это очень удачный стык империй и культур. Римская империя — прекрасное поле для распространения учения на огромном пространстве. Греческая философская мысль — отменный переносчик и переводчик нового учения, который сделал его доступным интеллектуальной элите. А та уж «раскрутила» христианство для широких масс. Христос не мог явиться в еврейской общине в Персии, тогда его учение охватило бы не склонный к переменам Средний Восток. Он не мог прийти в Индии — там христианство было бы растворено в плюралистичном и терпимом индуизме. Похожий сценарий ждал бы Христа и в Китае. Даже на западе Римской империи эксперимент был бы неудачным — местный варварский мир просто ничего бы не понял в этой проповеди и замолчал бы странного проповедника. Так что Господь неслучайно привел «свой народ» именно в Палестину — этот геополитический перекресток. Это — истинная столица мира. Ведь столица мира там, где находится его истинный правитель, тот, кто определяет направление наших помыслов.
— Да, я в курсе этой проблемы, — прервал Принтама Романов. Модулятор был довольно простенький — карта, фишки. Структура общества отражалась слабовато, с помощью линий связи. Так, немного сложнее школьного видеоатласа. Понятно, что Принтам — не спец по античности и не обязан ваять что-то экстраординарное на тему Христа и Кесаря. Но зачем тогда грузить Романова, и так ли он мог увлечь Софью?
— Да, но это только преамбула. А если бы случилась война Персии и Рима, все сложилось бы иначе, не получился бы христианский проект. Смотрите.
