Гости с Уазы - Гор Геннадий Самойлович (бесплатные серии книг .txt) 📗
– Зря отказываешься. Тысячи желающих. Но пока не разрешено никому, кроме сотрудников нашего института.
– Все равно, не могу. Пойми: обед. Да еще лекцию надо послушать: «Проблема чужого „я»».
– Кумби как раз и есть проблема чужого «я».
– Ладно. Потом решим. Идем обедать. Сейчас меня больше занимает свое собственное «я», чем чужое. Мое «я» проголодалось. А Кумби как же – ест? Обедает, ужинает, завтракает?
– Нет, Кумби потребляет только духовную пищу. Он вспоминает…
– Вспоминает, как ел в позапрошлом десятилетии?
– В прошлом, – поправил меня Вечин. – Да, насчет воспоминаний равного ему нет.
9
И вот наступил день, когда мне удалось узнать, что такое чужое «я», слить свою личность с экспериментальной личностью Кумби. Коля Вечин все-таки уговорил меня.
– Костюм можешь не снимать, оставить на себе, – сказал он, усмехаясь. – Но свою память, а значит и все свое прошлое сдашь мне на хранение. Не беспокойся, все будет в полной сохранности. Ведь не раз доводилось тебе сдавать на вешалку пальто и шляпу? Тут почти то же самое, с той разницей, что ты оставляешь не пальто и шляпу, а самого себя. В твоей бренной оболочке поселится другая личность, с другим прошлым. Ты, я вижу, начинаешь нервничать? Зря. Уверяю тебя, это пустяк. Ведь, в сущности, когда читаешь хорошую книгу, тоже сливаешься с личностью ее автора или героя.
– Поставь точку, – сказал я. – Я готов.
Через мгновение я почувствовал себя приобщенным к чужому прошлому. Во мне возникли воспоминания, не мои собственные, а чужие, сразу унесшие меня далеко за пределы Института времени и моей собственной судьбы.
– Кумби, – сказал мне девичий голос, – мне надоели твои фокусы и твои привычки. Ты вечно куда-то торопишься. Что за беспокойная натура! Ну зачем тебе торопиться на Венеру? Там необжитый мир, противоестественная, не приспособленная для человека среда. Все это твое очеркистское тщеславие, желание показать, что ты ничего не боишься. Но ведь на самом-то деле ты очень боишься, я знаю.
– Ничего ты не знаешь, Мария, – ответил я. – Я боюсь только одного – сомнений. В прошлом году я провел целых два месяца с тобой и не написал ни строчки. Ты заронила сомнения во мне, ты и твои скептические, насмешливые друзья, находившие, что во мне много энергии и мало таланта, что мои корреспонденции схематичны, а очерки поверхностны, что я не умею сказать о космосе ничего, кроме банальных, всем надоевших фраз. И если я не талантлив, поверхностен, за что же ты любишь меня, Мария?
– Разве любят за что-то? Любят ни за что. За то, что ты такой, как есть, ты и твоя улыбка, ты и твой лоб, ты и твои вечно взлохмаченные волосы… За то, что ты здесь, со мной…
– Здесь? Но надолго ли? Сейчас я здесь, а через сутки я буду далеко за пределами биосферы. Я и мои волосы превратятся в воспоминание. Разумеется, для тебя. Сам я очень сильно буду ощущать свое присутствие в безгравитационной среде, в среде, где не на что опереться и где мысль подсказывает тебе, что, потеряв тяжесть, ты значительную часть себя оставил на уютной Земле.
– Себя? А разве ты не будешь думать обо мне?
– Чтобы думать о тебе, нужна точка опоры, гравитация, твердое тело под ногами. Но когда висишь, не ведая ни верха, ни низа, думаешь о самых элементарных вещах, о том, что хорошо бы сейчас постоять или посидеть. А ты, дорогая Мария, сложная личность, слишком сложная. И я люблю тебя вместе со всей твоей сложностью, со всеми твоими причудами. Но люблю только тогда, когда чувствую под ногами твердую почву…
– Раз ты дорожишь твердой почвой, зачем же тебя тянет туда?
– Профессия. Склонности. Я очеркист. Я описываю необыкновенное. А чтобы описывать, надо видеть своими глазами.
– У тебя нет фантазии…
– Возможно. Но я очеркист. Очеркисту нужна трезвость, точность, любовь к факту. Ты ведь тоже факт, Мария. И за это я люблю тебя. Ты конкретна. Вещественна. Слишком конкретна. А я люблю вещественность, то, к чему можно прикоснуться.
– Это пошлость, Кумби. Обыкновенная заурядная пошлость.
– Пошлость? Но почему же ты любишь пошляка?
– Не знаю. Не знаю, за что люблю тебя. А вот за что не люблю твоя очерки – знаю. За отсутствие поэзии. За чрезмерную трезвость. За обыденность. Человечество всегда смотрело на мир сквозь призму мысли, сквозь призму чувства. А ты смотришь на все бесстрастно, как объектив.
– Значит, полюбив меня, ты отделила меня от моих очерков, от моей профессии, от моей работы? Раз ты любишь меня, значит, все же не отрицаешь?
– Не знаю. Может, я люблю тебя, одновременно отрицая. Это слишком сложное чувство, Кумби.
– Призма! Призма! Пустые слова. Я смотрю на мир без всякой призмы. Как объектив! Ну и что же! Я очеркист. Мой бог – факт. Я добываю факты с риском для жизни. Космос это не прогулка в лесу, где прирученным зверям привили уважение к человеку. Там неуютно…
Я почувствовал легкую теплую руку девушки на своем плече. Она провела пальцами по моим волосам, взъерошила их. А затем поцеловала меня:
– Милый мой объектив, не сердись. Я ведь это нарочно, чтобы тебя немножко подразнить…
А вот и Венера. Не очень-то ласковая планета. Жарко. Темно. Душно. Но люди привыкли. Работают. И веселятся кто как умеет.
Хотя многие считают меня скептиком, я очень люблю людей. Меня постоянно тянет к ним, где бы они ни трудились: на дне ли Тихого океана, среди бездушных плоскогорий Луны, в бездонных вакуумах, где созидались новые космические станции, искусственные острова и миниатюрные материки. Я очень люблю людей, и люди тоже меня любят. Они снисходительно смотрят на мои недостатки и всегда умеют оценить и заметить достоинства.
Я очень люблю людей, и может потому у меня много друзей и знакомых во всей Солнечной системе.
Вот и сейчас – я только появился на Венере, но уже слышу:
– А! Кумби? Здорово!
Какой-то парень, наверно местный старожил, сверкая жизнерадостными негритянскими зубами, ударяет меня ладонью по плечу.
– Здравствуй, – говорю я неуверенно. Где я видел этого парня?
– Хороший очерк ты написал. Ребята были довольны. – Он смеется. – Вот только перепутал имя робота, с которым я ремонтировал трассу. Его звали не Дэмби, а Эмби.
– Надеюсь, он не обиделся?
– Ничуть. – Парень опять смеется. – Он не из обидчивых. Надолго к нам? Впрочем, надолго тебе нельзя. Ждут на Луне, на Марсе и еще в ста местах? Ты изменился. Пополнел. Это зря. А я?
– Ты тоже чуточку изменился.
– Еще бы. Я ведь женился. А жена… Самая симпатичная женщина во всей Солнечной системе.
Парень рад мне. Искренне рад. Мой очерк доставил ему удовольствие. Но не всем доставляют удовольствие мои очерки. Администратор гостиницы спросил меня вчера:
– Кумби? Журналист? Что-то припоминаю, читал… – И после паузы: – Слишком натуралистично пишете. Поэзии маловато и красоты. Поэзии. – Он нравоучительным тоном повторил это слово.
Вероятно, за то, что в моих очерках не хватало поэзии, он дал мне самый тоскливый номер с окном на пустырь и с выжившим из ума стариком-роботом, который вместо заказанной мною чашки кофе принес тарелку куриного бульона.
– Я заказывал кофе, – сказал я роботу, – а не куриный бульон.
– Нет, вы заказывали бульон. Я не человек, а машина, и не мог ошибиться.
– Бывают и машины, выжившие из ума. Ошибаются, да еще как!
– Прошу быть корректным, – сказал робот. – Надо уважать вещи.
– Извините. Я был неправ.
Неправ? Но я не мог заказать куриный бульон. Язык не повернулся бы. С детства не выношу запаха куриного бульона. Значит, все-таки робот ошибся, а не я.
Робот ушел и вскоре вернулся. Но вместо кофе он принес чаю. Что-то испортилось в его механическом устройстве. Какой-то винтик. Черт с ним. Выпью чаю вместо кофе и сяду писать очерк.
Писание не давалось мне легко. Но я заставлял себя помногу работать. На Венере все много работали.
