Слепой геометр - Робинсон Ким Стэнли (книги онлайн TXT) 📗
Заметьте, кстати, что, прибегая к понятию идеальной точки, мы можем доказать теорему Дезарга для одной плоскости. Помните: чтобы доказать любую теорему, достаточно доказать частный случай, как здесь, где АВ параллельно А'В', ВС параллельно В'С', а АС — А'С'. Поскольку пары прямых параллельны, они пересекаются в своих идеальных точках, которые, чтобы было удобнее, назовем Р, О и К. А поскольку все идеальные точки плоскости лежат на прямой в бесконечности, значит, Р,'O, и К коллинеарны. Все просто. Таким образом доказывается не только частный случай, когда стороны треугольников параллельны, но и все прочие, когда параллельности не наблюдается.
Если бы мир соответствовал этой неоспоримой логике!
А'АО. Тут Мэри сказала:
— Мистер Блесингейм, принесите, пожалуйста, воды.
Джереми послушно вышел из кабинета. Мэри быстро зажала мой указательный палец между своими средним и большим (настолько сильно, что подушечки словно расплющились, а мне стало больно), дважды надавила, затем ткнула сначала, в собственную ногу, а затем в чертеж и провела пальцем по одной из сторон треугольника. Повторив все еще раз, она приставила мой палец к моей же ноге, после чего приложила его к стороне другого треугольника. Понятно, мы с ней параллельны, нас проецируют из точки О, которая…
Правда, у точки О Мэри раз за разом останавливалась. Что она хочет сказать?
Вернулся Джереми. Мэри отпустила мою руку. Какое-то время спустя мы распрощались — крепкое рукопожатие, дрожащая ладонь, — и они ушли..
— Джереми, — спросил я, когда он возвратился, — могу ли я поговорить с ней наедине? Мне кажется, в вашем присутствии она нервничает. Должно быть, малоприятные ассоциации. Я столкнулся с действительно любопытным подходом к проблеме n-мерной системы, однако вы отвлекаете Мэри, и она теряет нить мыслей. Я хотел бы пригласить ее на прогулку — вдоль канала, или к Тайдл-Бейсн, — и там мы обо всем поговорили бы. Возможно, вы в итоге добьетесь желаемого результата.
— Я доложу руководству, — ответил Джереми равнодушным тоном.
Вечером я надел наушники и прослушал магнитофонную запись телефонных разговоров Блесингейма. Во время одного, едва на том конце провода сняли трубку, Джереми сказал:
— Он хочет поговорить с ней наедине.
— Великолепно, — отозвался высокий голос, — она готова.
— Тогда в эти выходные?
— Если он согласится. Щелк.
ВА. Я слушаю музыку. Сочинения композиторов Двадцатого столетия привлекают меня сильнее всего, потому что многие из них брали звуки того мира, в котором мы живем, мира реактивных лайнеров, полицейских сирен и промышленного производства, равно как и птичьих трелей, деревянных мостовых и человеческих голосов. Мессиан, Парч, Райх, Гласс, Шапиро, Суботник, Лигети, Пендерецкий — вот первые, кто рискнул уйти от оркестра и классической традиции; в моем представлении они являются голосами и нашего века. Они говорят со мной, точнее — для меня; в их диссонансах, смятении и гневе я слышу собственные мысли, сознаю утрату, ощущаю, как она преобразуется в нечто иное, менее болезненное. Я слушаю эту трудную для понимания, сложную музыку, потому что понимаю ее и получаю от того удовольствие, а еще потому, что как бы сливаюсь с ней и поднимаюсь над миром. Никто не может войти в нее глубже моего. Я управляю миром.: Я слушаю музыку. — О. Знаете, эти n-мерные системы… если мы разбираемся в них достаточно хорошо для того, чтобы манипулировать ими, пользоваться их энергией… Да, в них заключается громадное количество энергии. Такая энергия означает могущество, а оно… привлекает могучих. Или тех, кто ищет могущества, сражается за него. Я начинаю ощущать опасность.
ВВ'. Пока мы пересекали бульвар, направляясь к монументу Линкольна, она хранила молчание. Если бы я попробовал заговорить о чем-нибудь важном, полагаю, она остановила бы меня. Однако я молчал; по-моему, Мэри догадалась: я знаю, что мой кабинет прослушивается. Левой рукой я держал ее под локоть, позволяя самой выбирать путь. День выдался солнечным, но ветреным; время от времени солнце на минуту-другую закрывали облака. У озера витал, заглушая все прочие запахи — травы, пыли, горючей жидкости и жареного мяса, — слегка гниловатый аромат влажных водорослей… Вокруг мемориала погибшим во Вьетнаме бурлила темнота. Загадочно ворковавшие голуби при нашем приближении взмывали в воздух, шумно хлопая крыльями. Мы опустились на недавно подстриженную лужайку, я провел ладонью по колким травинкам. Странный у нас получается разговор. Лица собеседника не видишь, зрительной памяти, естественно, никакой; вдобавок за нами, может быть, следят. (Боязнь слежки присутствует у всех слепых, а тут она вполне оправданна.) Кроме того, мы не можем говорить свободно, хотя должны произносить какие-то фразы, чтобы убедить Блесингейма и его дружков, что я ни о чем не подозреваю. «Чудесный денек» — «Да. Я бы не отказался искупаться» — «Правда?» — «Честное слово»…
Однако два пальчика Мэри продолжали сжимать мой указательный. Мои руки превратились в глаза, впрочем, так оно было с детства; теперь они обрели выразительность голоса, восприимчивость кожи, и мы вели безмолвный, исполненный тревоги разговор в тишине осязательного пространства. «Вы в порядке?» — «Да». — «Знаете, что происходит?» — «Не совсем, объяснить не могу».
— Сегодня вы строите фразы гораздо лучше. Мэри трижды крепко сжала мою ладонь. Ошибка?
— Меня… лечат… электрошоком… — ее голос задрожал, словно отказываясь повиноваться.
— Похоже, помогает.
— Да. Но не всегда.
— А что с математикой?
Звонкий смешок, голос-шарманка:
— Не знаю… Мысли как будто разбегаются… Дополнительная процедура? Вы должны мне объяснить.
— Разве предмет космологии настолько широк?
— Топология микроизмерений явно определяет как гравитацию, так и слабые взаимодействия. Правильно?
— Трудно сказать. Физик из меня не очень. Снова три пожатия.
— Однако у вас наверняка есть какие-то идеи по этому поводу.
— Не то чтобы… А у вас?
— Были… когда-то… Но мне кажется, что ваши исследования напрямую связаны с подобными проблемами.
— Не знаю, не знаю.
Пат? Судя по всему, да. Эта женщина, сигналы которой были настолько противоречивыми, все сильнее возбуждала мое любопытство… Она вновь показалась мне сгустком мрака, водоворотом, в котором исчезал всякий свет за исключением того, что обрамлял ее голову (полагаю, мои «видения» — игра воображения, картинка из тактильного пространства).
— На вас одежда темных тонов?
— Вообще-то нет. Красный, бежевый… Я чуть сильнее сжал руку Мэри и почувствовал, что у нее крепкие мышцы.
— Наверное, вы занимаетесь плаванием?
— Нет, атлетикой. На Луне это было обязательно.
— На Луне, — повторил я.
— Да, — ответила она и замолчала. Честное слово, просто невероятно. Я не мог назвать Мэри союзницей, поскольку полагал, что она меня обманывает, однако от нее исходило нечто вроде сочувствия; вдобавок, чем дольше мы были вместе, тем сильнее ощущалась некая тайная близость. Вопрос в том, что отсюда следует? Не имея возможности говорить открыто, я чувствовал себя совершенно беспомощным; лавируя между ее изменчивыми настроениями, мог только гадать, о чем она думает. И какую пользу извлекут из сегодняшнего нашего разговора те, кто следит за нами?
Мы сели на водный велосипед и поплыли, время от времени принимаясь обсуждать красоты природы. Я люблю находиться на воде — легкое покачивание на волнах, поднятых лодками, своеобразный, «с душком» запах…
— Вишни еще цветут?
— О да! Правда, пик цветения уже миновал, но все же… Вот, — Мэри нагнулась. — Цветок, который собирался утонуть. — Она вложила нечто в мою ладонь. Я принюхался. — Пахнет?
— Не очень. Говорят, чем изящнее цветы, тем слабее они пахнут.. Вы такого не замечали?
— Пожалуй, да. Мне нравится аромат роз.
— Который едва уловим. А цветки вишен, должно быть, замечательны — аромат еле чувствуется.
— Жаль, что вы не видели вишни в цвету.
