Река вечности (Часть 1) - Фармер Филип Хосе (версия книг txt) 📗
Филлис встала, отплевываясь и тяжко дыша, глядя на Блэка округлившимися от ужаса глазами и цепляясь за его руку.
— Боже мой, Дик, что на тебя нашло? Ты хотел утопить меня?
— Не утопить, а проучить, — усмехнулся Блэк. — Ты же знаешь, как неприятно, когда в лицо тебе плещут холодной водой.
— По-моему, у меня все плечи в синяках, — сказала она, вглядываясь в его лицо и пытаясь понять, какие эмоции прячутся за этой маской. — Не знай я тебя так хорошо, я решила бы, что ты спятил. Что я такого сделала?
— Я уже сказал. Больше ничего.
— Но, Дик, ты раньше никогда на меня за это не сердился. Какая муха тебя укусила?
— Не бери в голову, — бросил он и поплыл, надеясь, что она остынет и не будет больше касаться этой рискованной темы.
А тема и правда была рискованной, поскольку он и сам не понимал, почему вдруг набросился на Филлис. Ее шуточки, прежде веселившие его, теперь вызывали одно раздражение.
Он поплыл обратно, туда, где она стояла по бедра в воде, держа в руках кусок мыла. На лице ее застыло обиженное и растерянное выражение. Блэк молча взял у нее мыло и потер ей спину, потом повернулся, подставив ей свою. Филлис намылила ему спину и начала сдирать присохшие кусочки грязи острыми ноготками. Блэк стоически переносил эту болезненную процедуру, ибо знал, что Филлис только и ждет, когда он вскрикнет. В последнее время она часто мстила ему таким образом за свои обиды, а он, как последний осел, терпел и молчал. Одно только слово — и Филлис немедленно прекратила бы, однако он не мог себя заставить его произнести.
И, как всегда, он победил. Филлис внезапно перестала царапать ему кожу, воскликнув:
— Слушай, это просто смешно! Дик, нам надо поговорить. Мне надоели эти детские обиды, и я устала делать вид, будто между нами все прекрасно. Давай-ка сегодня же ночью все обсудим. Ляжем в постель и поговорим по душам. Что скажешь?
— Сегодня вечером к нам в гости пожалует Деканавидах со своими воинами, — отозвался Блэк. — Мы наверняка засидимся допоздна.
— Допоздна, не допоздна — какая разница?
— Ладно, будь по-твоему.
Филлис, зачерпнув в ладони воды, полила его намыленные плечи.
— Мне сразу стало легче, — радостно сообщила она. — И вообще, все будет хорошо. Пока ты меня любишь, я справлюсь с любой напастью, и жизнь снова станет прекрасной.
Блэк усилием воли расслабил напрягшиеся было мускулы.
Вот она и сказала о том, что мучило его, о чем он не решался спросить самого себя.
— Пора идти, — проговорил он вслух. — Советники, небось, уже завтракают.
Они побрели на берег и вытерлись своими кимоно. Чудесные свойства ткани уже не вызывали у них такого восторга, как раньше, когда были еще непривычны. А ткань и правда была чудесной: не снашивалась, не пропитывалась грязью, потом и запахами тела, к тому же отталкивала воду так, что та стекала круглыми капельками, точно ртуть по наклонной столешнице.
Филлис причесала короткие волосы, воткнув в них пару заколок из рыбьей кости. Потом вдела в уши сережки, сделанные из пустых тюбиков из-под губной помады, и закончила утренний туалет, подкрасив свои полные губы.
— Ну вот! — заявила она, бросив золотой спиральный тюбик с помадой в карман кимоно. — Я красивая?
— Красивая, как всегда. — Блэк со смехом обнял ее. Она выглядела такой хорошенькой и свежей, так явно жаждала его поцелуев, что он забыл все невзгоды, омрачавшие их существование. И она, отвечая на поцелуй со всей нежностью, на какую была способна, тоже забыла обо всем.
Но даже обнимая ее, Блэк не мог отрешиться от печали. Все было не так, как прежде, хоть убей.
— Ты, должно быть, действительно любишь меня, Дик, — сказала Филлис, оторвавшись от его губ, — иначе ты бы не смог так измениться. Помнишь, когда я впервые встретила тебя, ты боялся показаться смешным, если поцелуешь женщину на публике? И вот теперь ты обнимаешь меня у всех на виду, не волнуясь, что о тебе подумают. Знаменательная перемена, по-моему. И она показывает, что ты по-настоящему любишь меня.
— Ну, общественный пляж все-таки не место для сантиментов, — ответил Блэк. — Я поцеловал тебя потому, что мне так захотелось, а в Телеме все делают что хотят. Главное — не терять чувство меры.
— Бога ради, Дик, я же не прошу тебя переспать со мной на пляже! — рассмеялась Филлис.
Подобрав свои граали, они пошли к Замку.
— Я не считаю себя сногсшибательной красоткой, — снова заговорила Филлис, — поэтому скажи мне честно, Дик: как мне удалось тебя удержать? Ты человек знаменитый и удивительный. Ты мог бы найти на берегах Реки Клеопатру, Лукрецию Борджиа, Марию Стюарт, Риту Хейуорт, Сафо, Аспазию, Смуглую Леди сонетов или любую другую, не менее прославленную и прекрасную женщину. Это было бы вполне в твоем духе. Ты величайший исследователь своей эпохи; ты никогда не задерживался надолго на одном месте, и жена тебя явно видела редко. Однако со мной ты живешь вот уже двенадцать лет, и так верен мне, словно мы обвенчаны в церкви. Даже более верен, если вспомнить похождения моих земных мужей и мои собственные.
Я ужасно счастлива в этой преисподней. Мне… — она засмеялась, — …мне здесь просто чертовски хорошо! И я тоже храню тебе верность. Другие мужчины не выдерживают сравнения с тобой. Но все-таки, Дик, объясни, почему ты выбрал меня?
— Наверное, потому, что ты мне очень понравилась, а потом я тебя полюбил. Я уважаю твой ум и образованность, и мне очень скоро стало ясно, что ты многому можешь меня научить. Хотя и помучила ты меня будь здоров — помнишь, как ты пыталась меня переделать? Поборола мои расовые предрассудки, вернее, переубедила меня с помощью неопровержимых фактов, и я изменил свои воззрения. Хотя многие мои суеверия проистекали исключительно из невежества и заблуждений викторианской эпохи.
— Ты до сих пор никому не говоришь «прощай», — заметила Филлис. — Это табу тебе преодолеть не удалось.
— Слишком глубоко оно въелось в кости, — откликнулся Блэк. — Но это безобидное суеверие. И вообще, мы говорили о том, почему я тебя выбрал. Во-первых, все те женщины, которых ты упоминала, безусловно красивы, но вряд ли намного красивее тебя. А во-вторых, боюсь, что жить с ними было бы довольно нелегко.
Первые восемь лет я скитался, как Лазарь, по берегам Реки и пытался понять, что приключилось со мной и со всем человечеством. И — что было для меня не менее важно — занимался поисками Изабель. Этого я от тебя никогда не скрывал. Искал я долго и усердно, пока не понял тщету своих усилий. Даже если моя жена — вернее, бывшая жена, поскольку в этом раю или аду нет ни браков, ни разводов, — даже если моя бывшая жена поселилась в районе долины, облюбованной англичанами викторианского периода, шанс отыскать ее был не больше одного из сотни миллионов. За эти восемь лет я повидал несколько миллионов человек — и, несмотря на свою былую известность на Земле, где у меня была куча знакомых, встретил всего тринадцать человек, которых знал в прежней жизни. Ты только подумай! Тринадцать!
— Мистер Блэк! — извиняющимся тоном, хотя и довольно бесцеремонно, прервал его тонкий пронзительный голос. — Одну минуточку вашего бесценного времени!
— В чем дело, Борбич? — нахмурился Блэк.
Федору Борбичу, низкорослому и тщедушному человеку с огромной головой, было, как и всем остальным, физически двадцать пять лет, однако выглядел он гораздо старше. Бурные и постоянные всплески эмоций избороздили его лицо, сделав его похожим на изрытую ветрами и песками маску сфинкса.
У него были массивный, выпуклый лоб и оттопыренные уши с тяжелыми и толстыми мочками. Над глубоко посаженными блекло-голубыми глазами нависали надбровные дуги. Нос был как у крестьянина, грубоватый и расплывчатой формы, губы — чувственные и в то же время скорбно поджатые. Резкие скулы, выступающие над провалами щек, наводили на мысль о душевном разладе.
Самое удивительное, что лицо это в состоянии покоя было совершенно невыразительным — типичное лицо сотен миллионов славян, некогда пахавших землю в восточной Европе. Но когда оно оживлялось, как сейчас, то властно приковывало к себе взор, и вы не в силах были его отвести. Лицо его выглядело так, словно этот человек всю жизнь живет в аду.
