Том 1. 1955–1959 - Стругацкие Аркадий и Борис (хороший книги онлайн бесплатно .txt) 📗
«Мне кажется сейчас, что единственный путь — это создание Теории Воспитания Человека. Должна быть выработана методика превращения человеческого младенца, несмышленыша в существо, разумное в самом высоком и широком смысле этого слова… Воспитывать в человеке жестокость и беспощадность земляне уже научились. И поставили свою планету на грань гибели. Не пора ли все свои силы бросить на отыскание алгоритма воспитания Доброты и Благородства, алгоритма столь же безотказного и эффективного? И прежде всего надо будет научиться находить в человеке талант Учителя, самый важный из талантов, ибо по-настоящему широко Теория Воспитания начнет развиваться только после появления мощного социального слоя Учителей…
…бороться до тех пор, пока не произойдет перестройка в сознании, и мы станем уважать человека, исходя из того, сколько он отдал, а не сколько и чего потребил».
«Развлекательный элемент обязательно должен быть, чего слова-то пугаться… Мы никогда не забываем про троянского коня и позолоту на пилюле. Если ты хочешь сообщить мысли, кажущиеся тебе новыми, читателю неподготовленному, приходится строить острый сюжет. За таким-то он, свеженький читатель, побежит, а мы ему и вложим философский борщ с трагическими выводами в легкой и удобочитаемой форме.
[Не правда ли, как все просто — даже странно, что другие так не могут… — Л. Ф.]
А потом противники фантастики всех мастей и расцветок еще будут говорить о легком чтиве… Что же касается читателя, то он, безусловно, заметно изменился за эти тридцать лет, что мы работаем. Читатель стал образованнее, интереснее, раскованнее, по моему мнению, наши читатели очень выросли. То ли мы их за собой тянем, то ли они нас — не знаю, но получается так, что мы пока идем голова в голову…»
«На мой вполне серьезный взгляд, знать нам ничего о будущем не дано, но жить надо достойно, без страха…
Особенно последние вещи нам очень трудно даются, потому что сложная проблематика… она все усложняется, и все больше времени надо тратить на размышления, споры…»
«Авторы антиутопий начала века ошибались… Им казалось, что это самое страшное — потерять свободу мысли… Выяснилось, однако, что никого, кроме них, это не пугает. Выяснилось, что массовый человек не боится потерять свободу — он боится ее обрести…
Двадцатый век оказался отнюдь не веком социальных революций. Он оказался веком последних арьергардных боев феодализма, тщетно пытающегося сочетать несочетаемое: массовую технологию завтрашнего дня и массовую психологию дня вчерашнего».
Приношу извинения за объемное цитирование. Просто нелепо было бы пересказывать своими словами. Мастера это делают несколько лучше.
Если бы я писал предисловие к учебнику по педагогике, то, возможно, изрек бы примерно следующее: «Для Теории Воспитания братья Стругацкие сделали едва ли не больше, чем все великие педагоги современности». Однако я скажу иначе. Они сделали именно больше — не создавая этой самой теории (Да и стоит ли? — что мы с ней станем делать, где наберем тех самых Учителей?..), Стругацкие работали на воспитание как таковое, эмпирически. И, по-моему, работали хорошо. Даже в чем-то успешно. Многие ли из великих теоретиков (или практиков) добились такого результата? Да хоть какого-нибудь?.. Так может быть, в чем-то фантастика как область духовной деятельности мощнее всяческих теорий — и не только педагогических, но и социально-прогностических, а порой даже политических?
«Действительность всегда скучнее изображения — именно поэтому мы зачастую не понимаем прорицаний даже тогда, когда они уже сбылись».
7
Согласно популярному анекдоту, Роберт Вуд на вопрос, почему он увлекается примитивными киновестернами, ответил шуткой: дескать, никак не может заставить себя поверить, как это все так классно совпало — и красавица, падающая в пропасть, и подвернувшаяся соломинка-тростинка, и смелый коровий парень, проезжавший мимо… А суть в том, что после тяжелого умственного напряжения даже такой суперинтеллектуал, как Вуд, способен наслаждаться совершенно бездумным зрелищем. Оглянитесь, и вы легко назовете среди своих очень неглупых знакомых любителей мыльных опер. Однако такой «отдых для ума» подходит не всем, и даже склонные к легким развлечениям люди жаждут порой и умной беседы, и серьезного кино, и, конечно же, общения с истинной литературой. Но — легко сказать! Подобное общение всегда требовало известного напряжения умственных и душевных сил, а в нашем веке и вовсе стало занятием, подобным скорее труду, нежели отдыху.
И блаженны те, кто способен в неделю прочесть семь детективов… А как быть тому, кто не способен осилить такое их количество и за всю жизнь? Не может — и все, мутит. Что тогда? Есть, конечно, и Анатоль Франс, и Франц Кафка, и… Ну, сами знаете — без умных книг не сидим. Но ведь устала она — головушка — за день. «Не держит» уровень напряжения, потребный для восприятия «Преступления Сильвестра Бонара» — умно, талантливо, дарит наслаждение. Но… Трудно все-таки, чего-то не хватает. Вот если бы сюжета чуть-чуть побольше и капельку поувлекательней… А?.. «Фи! — восклицает в нас утонченный «ценитель прекрасного», а проще говоря, сноб, — неужто вкусы презренной толпы возобладают над стремлением к высокому и Прекрасному?..» И так далее.
Что же почитать интеллектуалу? «Суждения господина Жерома Куаньяра»? Изысканный десерт — каждый день такое есть не станешь. (Что уж тогда говорить о рассказах Борхеса…) От «стрелялок-убивалок» толку и вовсе никакого… Неужели тупик? Неужели нереально это — создать развлекательное чтиво, пригодное для потребителя-интеллектуала? Причем такое, чтобы дурак «прочел» по верхам — с удовольствием — и не понял, что ему попалось, а вот умному было бы и интересно, и поучительно. Только уж чтобы и сюжет для умного оказался соответствующим его IQ — не примитивный боевичок, а с «наворотами». Что-то вроде «Обитаемого острова»…
8
Совсем недавно — в 1990 году Стругацкие написали о Герберте Джордже Уэллсе:
«Самый замечательный писатель среди фантастов, самый блистательный фантаст среди писателей».
Этим слишком многое сказано. Здесь не только вновь отделяется «писательство вообще» от написания фантастики, но и допускается некое снисхождение (пусть даже и неосознанно) к старшему собрату по перу, ибо планка для фантаста установлена все же не там, где для всех прочих. Ниже.
Вот этот порог, это отношение к фантасту как к многоборцу сами Стругацкие в конце концов все же одолели. Они — замечательные писатели вообще — без скидок на «среди». Но они и фантасты блистательные — минимум в мировой пятерке. И не «среди писателей», а просто блистательные. А раз так, то и это разделение на «литераторов вообще» и второсортных — из серии «детектив и фантастика» — к Стругацким уже неприменимо. И даже не потому, что они — исключение из общего правила. Нет, не исключение. Признаем честно, что «фантастика» — как правило — на роль Литературы не тянет. И не зря Стругацкие говорят, что фантастику не любят.
Многие — включая самих Стругацких — склонны попросту противопоставлять фантастику «большой русской классике»: Толстому, Гоголю, Достоевскому, Чехову… Насколько правомерно такое противопоставление? Вспомним о нашей несколько эпатажной формуле: «чем больше литература — литература, тем больше она — фантастика». Неужто применять подобный подход к Толстому?! Не присваивать же всерьез Льву Николаевичу звание фантаста! А почему нет — по зрелом-то размышлении? Напомнить просвещенному читателю, каковы на самом деле были Наполеон, Кутузов и прочие реальные персонажи? Как именно происходили сражения, военные советы и прочие события, известные нам из истории и документально подтвержденные?.. Да и вообще, к черту подробности: кого, если честно, волнует правда? Мы ведь не исторического исследования ждем от романа, мы хотим, извините еще раз за банальность, обобщенной жизни. Какое нам, в сущности, дело, спал Кутузов на совете в Филях или произносил громовую речь — если читая, мы верим именно в это: что спал? А уж если так о Толстом, то что говорить о Гоголе? Речь не о кузнецах, использующих чертей в качестве личного транспорта, речь о глубинной фантастичности творчества писателя. Или вот еще представьте себе, что сюжет «Идиота» или «Преступления и наказания» — включая сны, переживания и прочее подобное — вам кто-то попытался бы выдать за документальное повествование. Как бы вы реагировали? Причем вас убеждали бы, будто речь идет не о пациентах некоего известного заведения, а об обыкновенных, рядовых людях, жителях вашего города. Только честно, а? Но ведь мы не пытаемся обвинить писателей в том, что «все это неправда»! Смешно бы получилось — никто от них правды, собственно, и не ждал. Правда — она в газете (точнее, хочется, чтобы была). Или в книгах Тарле и ему подобных. А мы хотим видеть более чем просто правду:
