Имаго - Никитин Юрий Александрович (читать хорошую книгу полностью txt) 📗
Вокруг костра танцы разрастались, буйное веселье охватило всю площадь. На самом краю площади в темноте смутно маячат патрульные машины, там тенями проскакивают фигуры в милицейской форме, но сюда ни один не подходил.
– Надо бы как-то увековечить, – пробормотал я. – Ведь сегодня день, который войдет в историю… Да и площадь бы переименовать в… гм… нет, это пусть проработает Комитет по защите демократии.
Легунов оживился.
– А ведь верно! Эти мероприятия теперь станут регулярными. Местом, так сказать, проявления демократичных принципов и демократичного менталитета. Здесь будут сжигать книги недемократичных авторов, а если вовремя оповещать население, то здесь возникнет излюбленное место для молодежи. Кстати, хорошо бы на той стороне поставить лотки с хот-догами и пиццей. И «пепси», конечно.
– А в киосках торговать хотя бы марихуаной, – добавил я.
Он испугался:
– Что ты говоришь?
– Из-под прилавка. – объяснил я.
Он сказал нерешительно:
– Все-таки это нарушение…
– Мелочь, – успокоил я. – Ее вот-вот и так разрешат. Зато будет наглядно: демократы готовы разрешить все наркотики, а проклятые диктаторские режимы всегда жестоко преследовали наркоманию, секс-меньшинства… Молодежь не любит думать, ей надо все наглядно, разжеванно. А побалдеть, оттянуться, расслабиться, поймать кайф, отъехать – здесь как раз такое место.
Он посмотрел на меня с некоторой долей отвращения.
– Ну, знаешь ли, тебе бы в политику. Прирожденный жестокий циничный политик!.. Не собираешься куда-нибудь баллотироваться?
– Куда?
– Ну куда-нибудь?
Я покачал головой.
– Я философ. Мое дело – давать советы.
Он засмеялся:
– Так вроде бы одна Страна Советов уже накрылась медным тазом, как говорит раскованная молодежь…
Костер догорал. Легкий порыв ветра поднял целую тучу пепла. Девчонки с визгом разбежались в стороны, спасая импортную косметику на хорошеньких мордочках, ребята хохотали и отмахивались. Из огромной черной груды выкатилась нам под ноги обгоревшая по краям книга, я с трудом различил на обложке: «Майн Кампф». Адольф Гит…
Легунов с наслаждением наступил на нее подошвой дорогого ботинка. Захрустело. Он оглянулся, мощным пинком отправил книгу обратно в пепел к конфискованному тиражу.
– Пусть хорошенько пропечется, – захохотал он. – Вкусней будет!
И снова мне почудилось, что уже когда-то слышал и даже видел. В горле слегка першит, но чувствую себя бодрым, наполненным энергией, и совсем не хочется спать. Внутри бурлит беспричинное веселье, прыгать бы вокруг огня, бегать с факелом, принадлежать к единому сильному мнению демократического большинства, а кто не в большинстве, тех вот сюда, на костер…
Я вздохнул глубоко несколько раз, очищая легкие. При горении что-то выделяется такое, что все мы немножко дичаем. А так вообще хорошо.
– А все-таки напечатали, – сказал я. – Значит, это еще возможно.
Легунов поморщился, сказал с раздражением:
– Результат недосмотра! Или попытка самоубийства какими-то кретинами. Понятно же, что даже если им как-то удалось протащить эту книгу под другими названиями и бумагами в типографию, то в продажу поступить все равно не удастся! На что они надеются?
Я покачал головой:
– Но все-таки грубо. Они ж до таких методов не опускались, старались делать все рационально. Если кого и уничтожали, то волосы срезали для матрасов, кожу использовали для абажуров и перчаток, из мяса варили превосходное мыло. Естественно, все золотые зубы собирались и переплавлялись в слитки. А здесь – в костер! Это ж сколько леса загублено!.. А труда рабочих? Если уж запретили книги с пропагандой фашизма, с пропагандой войны, с пропагандой расовой и религиозной розни, запретили выпады против секс-меньшинств, запретили… словом, многое запретили, и список все расширяется, как и принято в настоящем демократическом обществе, то надо пресекать все раньше!
– Да, – сказал он, оживляясь, – недавно выделены средства, чтобы камеры фейсконтроля поставить не только на всех перекрестках, но на входах в магазины, у светофоров, на людных улицах, в местах предполагаемых митингов… Тогда можно будет зачинщиков выявлять и наказывать заранее!
– Да, – согласился я, – вот это будет настоящий демократический рай!
Мы уже расставались, я сказал на прощание очень серьезно:
– Вчера по телевизору проскользнула передача про горы. И хотя альпинистов не показывали, но я бы советовал убрать подобные передачи.
Он насторожился.
– Что случилось?
– Альпинисты, – обронил я лаконично. Он смотрел с непониманием, я объяснил: – Альпинисты, скалолазы, даже горные туристы… если честно, весь тот странный народ уж очень не вписывается в картину западного образа жизни. Вместо того чтобы балдеть, оттягиваться, трахать все по дороге, отрываться, кайфовать… они лезут на эти чертовы – бр-р-р! – горы. Я только представлю – меня сразу мороз по коже. А по квартире так вообще холодный ветер…
Он зябко передернул плечами.
– У меня тоже. Сумасшедшие какие-то.
– Вот-вот, – закончил я. – Не надо, чтобы их вообще видели, о них слышали, чтобы подобный образ вообще западал в сознание. А лучше сразу нажать на нужные рычаги, Большой Хозяин за Океаном это сделать может, и закрыть все альпинистские общества. Пусть оттягиваются и расслабляются не только как все, но и все пусть знают, что других занятий вообще нет. Иначе кто-то задумается, а что же это за странное удовольствие: отказываться от балдения и лезть в горы? Ведь умный в гору не пойдет… А потом дальше – больше: решит, что можно получать радость не только от жратвы, но и от воздержания, преодоления, побед! А от подобных альпинизмов всего один шаг до руля самолета, который протаранит Торговый Центр или Пентагон.
Он побледнел, сказал дрожащим голосом:
– Страсти какие рассказываешь… Но что-то смутно чувствую в твоих словах. Ты в самом деле уловил опасность в передачах об этих… ну, которые за туманом и за запахом тайги!
Я попрощался, сказал вдогонку:
– А по книгам надо пройтись, пройтись тщательнее!.. На такой же костер стоит и тех, которые на бригантине поднимают паруса, что, мятежные, просят бури. А еще лучше, ты прав, тщательнее проходиться по списку издаваемых книг с красным карандашом в руке.
Вернулся я за полночь, навстречу попадались группки горланящей молодежи. Прямо по проезжей части валила толпа фанатов футбольного клуба. Я поискал взглядом Бабурина, но это оказались не спартаковцы, что-то пожиже и не такое жизнерадостно напористое, как у Бабурина.
Ребята казались уверенными, сильными, здоровыми. В смысле, красномордыми. И раскованными. У меня даже мелькнула дурацкая мысль, что в самом деле раскованы и не связаны. Чувствовал я себя прескверно, ерничать над собой и другими слишком долго – глупо, я уставился бараньим взглядом на группу болельщиков, спросил громко и радостно:
– Эй, парень, да ты фашист?
На мир обрушилась мертвая тишина. Все застыли, как в немой сцене, потом глаза очень медленно обратились к тому несчастному, к которому я обратился с таким ужасным словом.
Из крупного широкого и красномордого парняги вмиг образовалось нечто бледное, худое, с трясущимися коленями.
– Э-э-э… Я нет, нет, нет!.. Нет, конечно!.. А почему вы так решили?
Я указал на значок на рубашке.
– А у тебя вон орел на ветке. Похожую эмблему носил Рэм, правая рука Гитлера. Значит, ты фашист!
Парень подпрыгнул, поспешно рванул с груди значок. Затрещала материя. Он швырнул под ноги и долго топтал, громко приговаривая, что вот так будет со всем фашизмом, с неонацизмом, с патриотами и прочими врагами общечеловеческих ценностей.
Остальные стояли полукругом, смотрели на своего недавнего одноклубника, как на уже запятнанного, оскверненного, отверженного, изгнанного из их тусовки. Некоторые начали пятиться, исчезать, делая вид, что никогда не принадлежали к обществу, где могут попадаться вот такие типы.
Я посмотрел с укоризной, мол, предатель нашей фашистскости, пошел себе, но когда навстречу повалила еще одна такая же весело горланящая группа, что отрывается на всю катушку, балдеет и чугайстырится, я сказал громко и радостно:
