Затонувший мир - Баллард Джеймс Грэм (книги серия книги читать бесплатно полностью .txt) 📗
Все еще думая о взрывчатке и о необходимости раздобыть детонаторы и бикфордов шнур, Керанс стер меловую отметку, поднял компас и взвесил его в руке. Выйдя из арсенала, он поднялся по лестнице; освобожденная стрелка компаса дрожала. Мимо, по палубе С, прошел моряк, и Керанс быстро спрятал компас в карман.
Представив себе, как одним нажатием рукоятки он перебрасывает Риггса, испытательную станцию и всю базу в далекую лагуну, Керанс заставил себя остановиться у перил. Улыбаясь абсурдности своего вымысла, он удивился, как он это мог себе позволить.
Потом он заметил корпус компаса, высовывавшийся из кармана. Некоторое время он задумчиво глядел на прибор.
— Погоди, Керанс, — пробормотал он. — Пока что ты живешь двумя жизнями.
Пять минут спустя, когда Керанс входил в лазарет, его ждали более срочные проблемы.
Три человека находились, в лазарете из-за тепловых ожогов, но большая часть палаты на 12 коек пустовала. Керанс кивнул санитару, накладывавшему пенициллиновые повязки, и прошел к маленькой одиночной палате у правого борта.
Дверь была закрыта, но Керанс слышал безостановочное тяжелое скрипение койки, сопровождаемое раздраженным бормотанием пациента и ровным кратким ответом доктора Бодкина. Некоторое время доктор Бодкин продолжал свой монолог, затем послышалось несколько протестующих возгласов и наступила тишина.
Лейтенант Хардман, старший пилот вертолета (теперь вертолет управлялся помощником Хардмана сержантом Дейли), был вторым по старшинству офицером в отряде и до последних трех месяцев — заместителем Риггса, исполняя его обязанности в отсутствие полковника. Дородный, умный, но, пожалуй, излишне флегматичный человек 30 лет, он держался в стороне от остальных членов экипажа. Будучи натуралистом-любителем, он делал собственное описание изменяющейся фауны и флоры и разрабатывал собственную классификацию изменений. В один из редких моментов добродушного настроения он показал свои записки Керансу, но потом отобрал, когда Керанс тактично заметил, что классификация ошибочна.
Первые два года Хардман служил прекрасным буфером между Риггсом и Керансом. Остальная часть экипажа пользовалась указаниями лейтенанта, и это, с точки зрения Керанса, было большим преимуществом, так как более нетерпимый второй по старшинству человек в отряде мог бы сделать жизнь невыносимой. С легкой руки Хардмана в отряде установились свободные взаимоотношения, при которых новоприбывший через пять минут становился полноправным членом экипажа и никого не волновало, где он был два дня или два года назад. Когда Хардман организовывал баскетбольный матч или регату на лагуне, никто не впадал в неистовость; желание каждого принять участие встречалось с вежливым равнодушием.
Недавно, однако, в характере Хардмана начали преобладать иные элементы. Два месяца назад он пожаловался Керансу на постоянную бессонницу. Часто из окон Беатрис Дал Керанс далеко за полночь видел в лунном свете лейтенанта, стоявшего у вертолета на крыше базы и глядевшего на молчаливую лагуну. Затем Хардман, сославшись на малярию, отказался от своих ежедневных полетов. Запершись на неделю в каюте, он погрузился в странную жизнь, перечитывал свои старые записи или пересчитывая пальцы, как слепой, читающий азбуку Брайля, и перебирал сосуды с чучелами бабочек и гигантских насекомых.
Заболевание нетрудно было распознать. Керанс узнал симптомы, которые наблюдал у себя самого: «ускоренное вступление в зону перехода», — и оставил лейтенанта одного, попросив Бодкина навещать его периодически.
Любопытно, однако, что Бодкин отнесся к болезни Хардмана гораздо серьезнее.
Распахнув дверь, Керанс вошел в затемненную палату и остановился в углу у вентилятора, так как Бодкин предостерегающе протянул к нему руку. Жалюзи на окнах были спущены, и, к удивлению Керанса, кондиционер выключен. Воздух, вырывающийся сквозь лопасти вентилятора, был ненамного прохладнее температуры снаружи — кондиционер никогда не позволял температуре подниматься выше 70 градусов. Но Бодкин не только выключил кондиционер, но и включил небольшой электрический камин. Керанс вспомнил, как Бодкин мастерил этот камин на испытательной станции, устанавливая вокруг зеркала для бритья нить накаливания.
Бодкин, сидевший в легком металлическом кресле спиной к огню, был одет в белый шерстяной жакет, на котором были видны две широкие влажные полосы пота, и в тусклом красном свете Керанс видел, как по его коже скатывались капли, похожие на раскаленный добела свинец.
Хардман лежал, приподнявшись на одном локте, широкая грудь и плечи были обнажены, большие руки сжаты, к ушам прикреплены два наушника. Его узкое лицо с большими тяжелыми челюстями повернулось к Керансу, но глаза не отрывались от электрического пламени. Отраженный параболической чашей, овальный диск красного света трех футов в диаметре освещал стену каюты.
Этот круг обрамлял голову Хардмана, как огромный сверкающий ореол. Слабый скребущийся звук доносился из портативного проигрывателя, стоявшего на полу у ног Бодкина; на диске проигрывателя вертелась пластинка трех дюймов в диаметре. Звуки, доносившиеся из звукоснимателя, напоминали медленные удары далекого барабана. Но вот Бодкин выключил проигрыватель. Он быстро записал что-то в своем блокноте, затем выключил камин и включил лампу у кровати больного.
Медленно качая головой, Хардман снял наушники и протянул их Бодкину:
— Напрасная трата времени, доктор. Эта запись лишена смысла, вы можете истолковать ее, как угодно, — он вытянул свои тяжелые конечности на узкой койке. Несмотря на жару, на его лице и обнаженной груди было совсем мало пота, и он следил за гаснущей спиралью камина с очевидным сожалением.
Бодкин встал и поставил проигрыватель на стул, вложив в него наушники.
— Вы не правы, лейтенант. Это что-то вроде звуковых пятен Роршаха. Вам не кажется, что последняя запись была более ясной?
Хардман неопределенно пожал плечами, очевидно, с неохотой соглашаясь с Бодкиным. Но, несмотря на это, Керанс чувствовал, что лейтенант рад принять участие в этом эксперименте, используя его для собственных целей.
— Возможно, — неохотно сказал Хардман. — Но боюсь, это не имеет никакого смысла.
Бодкин улыбнулся, ожидая встретить сопротивление Хардмана и готовый бороться с ним.
— Не оправдывайтесь, лейтенант; поверьте мне, это время потрачено не напрасно. — Он поманил Керанса. — Идите сюда, Роберт; правда, здесь очень жарко — мы с лейтенантом Хардманом проводили небольшой эксперимент. Я расскажу вам о нем, когда мы вернемся на станцию. Теперь, — он указал на, стоявшие на столике у кровати два будильника, прикрепленных тыльными сторонами друг к другу. — Пусть эта штука действует постоянно, для вас это не будет слишком трудно, нужно только заводить оба будильника после каждого двенадцатичасового цикла. Они будут будить вас через каждые десять минут — это время достаточное для отдыха, хоть вы и не успеете соскользнуть в глубокий сон и подсознательные видения. Надеюсь, кошмаров больше не будет.
Хардман скептически улыбнулся, бросив быстрый взгляд на Керанса.
— Я думаю, вы слишком оптимистичны, доктор. На самом деле вы, вероятно, считаете, что я должен научиться не бояться своих снов, отдавать себе полный отчет в них. — Он взял в руки толстую зеленую папку, свой ботанический дневник, и начал механически переворачивать страницы. — Иногда мне кажется, что я вижу сны постоянно, каждую минуту дня и ночи. Возможно, мы все их видим.
Тон его был смягченным и неторопливым, несмотря на усталость, иссушившую кожу вокруг глаз и рта, отчего его длинные челюсти выдавались еще больше, а лицо казалось худым, щеки запали. Керанс понял, что болезнь, чем бы она ни была, не затронула самой сущности Хардмана. Жесткая независимость Хардмана была столь же сильна, как будто стальное лезвие прорезало какое-то ограждение и высвободило скрытые силы организма.
Бодкин вытирал лицо желтым шелковым Носовым платком, задумчиво глядя на Хардмана. Грязный шерстяной жакет и случайный подбор одежды, одутловатая, окрашенная хинином кожа делали его похожим на потрепанного знахаря, маскируя резкий и острый интеллект.
