Человек напротив - Рыбаков Вячеслав Михайлович (серия книг .txt) 📗
Поверил. Предупредил. А я вот собираюсь его… предать? Получается так.
Листровой медленно курил и не спешил ни тянуться к телефону, ни отворять разбухшую, как покойник-утопленник, папку с делом.
Обыск в доме родителей Симагина продолжался, и не видать ему было конца.
Минуты не прошло после того, как Симагина вернули в его каземат, когда волосы его легонько перебрал короткий порыв невесть откуда взявшегося ветра. Симагин поднял голову.
Давешний ночной гость его, одетый теперь уже не по-домашнему, а будто в насмешку — словно с дипломатического приема на минутку забежал, присел напротив Симагина на краешек того, что здесь называлось столом, скрестил руки на груди и с веселой издевкой в прекрасных черных глазах смотрел сверху вниз. От него легко и пряно пахло то ли заморским одеколоном, то ли просто южными цветами, раскрывшими тяжелые бутоны в томном ночном саду, под ослепительными звездами; и зыбко, нежно перезваниваются цикады…
— Эк они тебя, — сказал он.
Симагин не ответил.
— Больно? — сочувственно спросил гость, но губы его подрагивали от едва сдерживаемого смеха.
Симагин не ответил.
Гость голосом Жеглова свирепо спросил, не скрывая веселья:
— Ты еще не угомонился?
Симагин не ответил.
— Я так понял, ты что-то измыслил? Насчет времени? Тотальную инверсию будешь пробовать?
В его голосе буквально слышалось: «А я догадался! Я тебя расколол!»
Симагин не ответил.
— Ну-ну, попробуй. Увидишь, чем это кончится.
Симагин не ответил.
Гость немного подождал. Потом картинно потянулся, демонстрируя сладкое удовлетворение, и сказал:
— Как все-таки приятно убивать порядочных людей. Почти никакого риска. Доставляешь всем исключительно горе. Уже сутки с лишним прошли, а ни малейших нежелательных для меня последствий не обнаружилось. и даже намека нет, что они возникнут. А приятных последствий — вагон. Вот мерзавца какого-нибудь попробуй тронь — такой позитивный веер раскидывается сразу, что и заболеть можно… А тут — красота! Писатель твой — не подарок, конечно, личность мятущаяся, сложная, от таких лучше подальше держаться, а то ненароком во время поисков идеала наступит, раздавит и не заметит… но не подлец, не мерзавец, не убийца. Ну а девочка — та вообще святая. Влюблена была в тебя-а… — смакующе протянул он и даже глаза на миг прикрыл, словно рекламирующий свои блюда повар. — Твое чистоплюйское нежелание напрямую залезать людям в мысли все время играет с тобой дурные шутки. Сначала Асю проворонил, теперь Кирочку… А знаешь, я ей тебя показал. Ох, и удивилась она, увидев, как ты без штанов, тряся хозяйством, прибежал к ней из кухни, угрожающе захрипел: «Не открывай дверь!», а потом полез на нее! — Гость коротко, жизнерадостно захохотал. — И знаешь, раздеваться-то она, поняв твои очевидные намерения, сама начала, и только спрашивала дрожащим таким голосочечком: «А вы меня правда любите, Андрей Андреевич? Вы меня правда хоть немножко любите?»
Верить нельзя было ни единому его слову. Но и правдой все это оказаться могло.
— Потом, сознаюсь, ей стало не до любви. Один раз даже выкрикнула: «Ну не надо же так грубо, пожалуйста!» Все еще пыталась с тобой как-то контакт наладить… А потом уж без слов кричала, до хрипоты… хотя… забавно, только сейчас я сообразил… все равно ни одного ругательного слова в твой адрес не высказала. М-да. Любят девки, когда их насилуют, любят… А как стал ты ее ножиком ковырять — совсем обалдела.
Симагин не ответил. Гость еще немного подождал.
— Энергию, как я понял, ты себе все-таки отыскал… на досуге. — Он выразительно обвел камеру взглядом и опять насмешливо уставился на Симагина. — Я попробовал притушить твои звездочки, но ты их уже заэкранировал заблаговременно. Молодец. Предусмотрительный. Так, глядишь и впрямь научу тебя драться. На свою голову.
— Не исключено, — уронил Симагин.
— О! Великий немой заговорил! Тогда, извини, могу тебя обрадовать, что ты совершенно напрасно тратишь силы на защиту Листрового. Он не твой человек. Он тебе поддакнул, сделал вид, будто рассиропился и отпустил тебя — а сам сидит сейчас и прикидывает, как получше расставить посты, чтобы подловить тебя сегодня у Аси.
— Мы живем не столько в мире событий и поступков, — сказал Симагин, — сколько в мире их интерпретаций нашим сознанием. Для формирования поведения человека то, что он думает по поводу того или иного события, более важно, чем то, что это событие на самом деле собой представляет. В одном и том же поступке ты видишь одно, а я — другое, и с этим ничего нельзя поделать. Чтобы я увидел так, как видишь ты, мне нужно перестать быть собой и стать тобой. Ты мне, кажется, это уже предлагал недавно, и мне не понравилось. Стоит ли сызнова это мусолить?
— О-о, — разочарованно сказал гость, — опять проповедь.
— Нет, — ответил Симагин, — просто понимание. Почти каждый поступок человека столь же многозначен и многослоен, сколь и сам человек, в нем содержатся самые разные семена. Какое именно взойдет — не в последнюочередь зависит от того, что в поступке увидели окружающие. Увидели подлость — и сам человек ощутит привкус подлости, и дальше все пойдет по одному сценарию. Увидят подвиг — и сам человек почувствует привкус подвига, и все пойдет уже по-иному. Один и тот же поступок будет иметь совершенно разные последствия — в том числе и для внутреннего мира человека, который этот поступок совершил.
— Значит, вопрос интерпретаций сводится к банальному вопросу, каких именно последствий ты от чьего-то поступка ожидаешь?
— Ну, можно сказать и так.
— А если последствия окажутся несколько менее… возвышенными, чем ты ждал? — с улыбкой спросил гость. — Люди, как тебе, вероятно, известно… только ты упорно на это закрываешь глаза по принципу: тысячу раз не получалось завести вечный двигатель, но из этого отнюдь не следует, что его не удастся завести при тысяча первой попытке… люди, как тебе известно, чрезвычайно склонны именно таким образом обманываться. Но, когда обман всплывает, начинают люто ненавидеть того, кто обманул их ожидания… хотя он на самом деле вовсе и не обманывал — они сами обманулись. Хотели обмануться, чтобы остаться в радужном, но лживом мирке иллюзий и не сталкиваться с правдой. Я уж не говорю о ситуациях, когда те, кого ты назвал бы подонками и подлецами, умышленно и корыстно обманывают людей, эксплуатируя именно придуманные такими, как ты, красивости. Никакого улучшения мира не получается — просто растут взаимное недоверие и взаимная ненависть. И уже почти инстинктивная неприязнь ко всему, что можно обозвать, например, такими словами, как «высокий порыв». Лучше не обманываться ни на свой, ни на чужой счет. Принимать все таким, как оно есть на самом деле.
— Ты уверен, что ты или кто-то еще знаете, какое оно все на самом деле?
— Опять эта софистика, — с картинной усталостью, будто отчаявшись втолковать некую элементарную истину умственно отсталому ребенку, вздохнул гость. Потом, хохотнув и назидательно наставив на Симагина указательный палец, сказал: — Практика — критерий истины!
— О-о! — будто бы сдаваясь, Симагин поднял руки вверх. Бок ударило тупой болью. — Но вот только практика бывает разная. Удалось зарезать или растлить — одна практика. Удалось обмануть — другая практика. Удалось вылечить — третья практика. Удалось воспитать — четвертая…
— Нет, — уже совершенно серьезно возразил гость. — Все гораздо проще. Ты победил — одна практика. Тебя победили — другая. Ты добыл жратвы для себя и своей самки — или тебя добыли на жратву. И третьей нет.
— Вот в чем разница, — задумчиво сказал Симагин. — Можно гнить в яме и не мечтать ни о чем ином. А можно карабкаться, срываться…
— Да не гнию я в яме! — возмущенно воскликнул человек напротив. — Я стою на земле! — Он даже притопнул, а потом даже подпрыгнул и с силой ударил каблуками изящных туфель в цементный пол камеры. — Твердо стою на земле-матущке!
