Русский фантастический, 2015 № 01. Черновики мира - Серов Андрей (библиотека книг TXT) 📗
Ольда ответила ему бесконечно усталым взглядом.
— Колдунья мне не дочь, — сказала она.
Стоявший рядом усмарь одобрительно кивнул.
Взгляд юного священника затравленно метался по внезапно ставшими совсем чужими лицам, пока не наткнулся на единственный взгляд, в котором ему почудилось сочувствие и понимание.
Отец Никода вздрогнул, обнаружив, что смотрит в серые глаза «меча езуитов».
Рыцарь усадил Нэдди впереди себя на седло и собрался было пришпорить коня, когда прямо перед ним появился отец Никода. Кадык нервно ходил по худой шее, руки, схватившие нательный крест, тряслись.
— Не пущу! — выкрикнул он. — Костьми лягу, но не позволю отвезти ее в ваши казематы!
Возвышавшийся на коне Рандар едва заметно усмехнулся:
— А почему ты решил, что я везу ее именно туда?
— А куда еще? Всем же известно, что ваши езуиты собирают по всему свету ведьм, адсидентов и одержимых демонами, а потом изучают и пытают их в своих подземельях и казематах. А про Нэдди ты сам сказал — редкий, необычный феномен.
Рыцарь и не думал отвечать на обвинения доминиканина. Он собирался просто-напросто проехать мимо юного священника, но что-то в бледном лице отца Никоды, что-то в его отчаянных, безумных глазах, в тряском голосе остановило Рандара. И, вместо того чтобы проскакать мимо, он наклонился в седле и спросил:
— Ну оставлю я тебе Нэдди — и что? Думаешь, если она с тобой будет, твоя набожная паства ее примет? Нет, отец Никода, они вас обоих выгонят.
— Я знаю, — неожиданно ответил доминиканин и взглянул прямо на рыцаря — открыто и смело. — Но они не виноваты. Это я. Я виноват. Я — никудышный пастырь. Как я мог вести их по истинному пути, если сам бродил во тьме и только сейчас это понял?
— И что же ты хотел делать? — помолчав, спросил Рандар.
— Я вернусь в Орден, — твердо ответил отец Никода. — Буду молиться о том, чтобы Всевышний наставил меня на путь истинный. Буду замаливать свои грехи. Буду просить избавить меня от гордыни. Буду просить показать мне истинный путь… Буду заботиться о Нэдди.
Несколько долгих мгновений рыцарь изучал бледное, со следами юношеских прыщей лицо отца Никоды, а потом чуть улыбнулся:
— За Нэдди не беспокойся. Как это ни странно прозвучит, очень многие мне обязаны. И я найду ей хороший дом.
Отец Никода посмотрел в холодные серые глаза — и понял, что рыцарь говорит правду.
— Что до возвращения в Орден, — продолжил Рандар, — это, конечно, не мое дело, но думается мне, ты уже увидел истинный путь. И теперь сможешь показать его своей пастве.
Юный священник судорожно вздохнул. На глаза против воли навернулись слезы; он отчаянно заморгал и с трудом проглотил вставший в горле ком.
— Спасибо тебе, — справившись, наконец, с голосом, сказал отец Никода. — Ты очень хороший человек, — добавил он. Посмотрел на несмываемый знак солнца с крестом внутри на шее Рандара, и у него неожиданно вырвалось: — Не знаю, что заставило тебя принести обет Ордену езуитов, но дай тебе Всевышний когда-нибудь его разорвать… Крест стоит, господин Рандар, — произнес он, прощаясь, и сотворил в воздухе крестное знамение.
— Воистину стоит, — дрогнувшим голосом ответил Рандар и пришпорил коня.
Джон Маверик
Разбилась душа о камни
Солнечная Гора от самого подножия щетинится молодым лесом и, словно оправдывая свое название, изумрудно сверкает, теплая и мшистая, пропитанная солнцем. Только над ее вершиной — словно птица распластала черные крылья — нависает плотная, нездоровая аура.
С первых шагов по территории клиники Эрика почувствовала себя плохо. Не болезненно, как при гриппе, а тесно и дискомфортно в собственном теле. День выдался знойным, и у нее взмокли подмышки. Кроссовки точно ужались на один размер и сдавили ступни, а джинсы, наоборот, растянулись и мешковато топорщились при ходьбе.
«Тоскливое место эта больница, а почему? — размышляла Эрика, огибая здание за зданием в поисках нужного корпуса и сверяясь то и дело с бумажкой, на которой мелким неряшливым почерком были накарябаны имя и номер кабинета главного психолога. — Вроде все как обычно, и территория красивая, воздух сухой, сосновый, а душно, будто в чернильницу с головой нырнула. Вытягивает силы».
Конечно, шесть недель можно проработать хоть стоя на голове, да только работы как таковой не получалось, а вместо нее выходила какая-то бестолковая маята. Долговязая застенчивая практикантка с самого начала не приглянулась персоналу, и ее то и дело отфутболивали из отделения в отделение. То на поведенческую терапию посылали, то в группу алкоголиков, то в корпус к «острым», то в психосоматику. Пациенты реагировали на нового человека настороженно. Психиатрическая клиника — не то место, где верят испуганным улыбкам и бодрым приветствиям. Искусанная чужими взглядами, как злыми осами, Эрика терялась, искала в себе сочувствия к больным, но не могла думать ни о чем, кроме собственной неловкости.
На пятый день — как будто мало было всего прочего — ответственный за практику психолог Хайко Керн навязал ей господина Фетча.
Того самого Фетча, тихого шизофреника, который уже третий год томился в стенах клиники без надежды на ремиссию. Замкнутого, окаменелого, словно залитого янтарем, за последние двадцать пять месяцев не извлекшего из своего сумрачного внутреннего мира ни единой человеческой эмоции.
— Поработайте с ним немного, — Керн слегка пожал плечами, словно говоря: «Все равно не будет толку от вашей работы, как, собственно, и вреда». — Вы изучали в группах всякие приемы? Вот и опробуйте их, потренируйтесь. Влезьте хоть на пару недель в шкуру… кхе-кхе… лечащего психотерапевта.
Легко сказать. Отучившись в университете четыре семестра, Эрика имела о терапевтических техниках лишь смутное представление. Шагая вслед за доктором Керном по гулким коридорам корпуса «острых» и отчаянно потея, она, словно мантру, повторяла про себя скупую выписку из анамнеза. «Тридцать один год, разведен, по образованию архитектор. Наследственность — неотягощенная. Бывший спелеолог-любитель. Первичный диагноз — посттравматический психоз…» Значит, не просто так заболел. Что-то случилось.
Господин Фетч оказался плечистым великаном с гигантскими ступнями, корявым и сутулым, точно криво выросшая сосна. Черты лица смазанные, как будто недоделанные. Топорные — вот подходящее слово. Словно кто-то — раз-два — и вырубил из цельного куска, а напрягаться, вытачивая мелкие детальки, не стал или, может быть, не успел отшлифовать, отвлекся от работы. Фетч сидел на постели, сложив безвольные руки на коленях и уставившись в стену. В халате, накинутом поверх линялой майки и раскрытом на груди, перехваченном кое-как бинтом вместо пояска, с закатанным одним рукавом и спущенным — другим, в сбитых войлочных тапочках и разных носках, он выглядел жалко и неряшливо и больше всего походил на завсегдатая бесплатной ночлежки. Но, судя по всему, Фетчу было все равно, как он одет.
Хайко Керн громко поздоровался и представил Эрику.
Больной даже не посмотрел в их сторону, только его левая кисть дернулась и судорожно скрючила пальцы, словно от удара током. Тик, не иначе.
— Господин Фетч, — настойчиво повторил психолог, — вы меня слышите?
Он склонился к уху пациента и говорил, четко артикулируя каждый звук, будто с ребенком.
— Слышу, — бесцветным голосом отозвался тот. — Очень рад.
Вялая мимика, ни радость, ни удивление, ни грусть не держатся на лице — сползают, как порванный чулок. Глаза тусклые, с замутненным зрачком, вроде бы и зрячие, но непонятно, куда смотрят и что видят. Этот мир или какой-то иной, причудливо искаженный, зазеркальный.
Эрика поежилась. Ее пробрал озноб, точно мокрого щенка на морозе. От одинокой фигуры на кровати веяло холодом, таким, что хотелось запахнуть пальто и натянуть шапку на самые уши. Но ни пальто, ни шапки на Эрике не было, а только легкая хлопчатобумажная блузка и заколка-бабочка в волосах.
