Журнал «Если», 2002 № 09 - Тейлор Джон Альфред (лучшие бесплатные книги TXT) 📗
— Джина! Джина, открой! Черт возьми, открой эту долбаную дверь немедленно, сука, иначе…
Она стоит в дверях кухни, держась за ручку, как за спасательный круг, прижимаясь всем телом к крашеному дереву. Глаза широко раскрыты, но в них нет места ничему, кроме страха. Грохот продолжается и вопли тоже, я пытаюсь выговорить «позовите полицию», но вместо этого глотаю слюну, задыхаюсь и хватаю воздух. Джине следовало бы сделать это и без моего приказа, но она слишком напугана и примерзла к месту. Она плачет. Все, на что способна эта девочка — рыдать взахлеб. И нет защиты от того, кто упивается ее слезами.
Боль рассекает меня от паха до живота и дальше, до глотки, а глаза застилает красная пелена. Стены дома взрываются, пол поднимается и ударяет меня по голове, как раз в тот момент, когда распахивается дверь. Он тощий, как змея, и вместо глаз — две зеленые щелки. Я чувствую руки Джины, обнимающие меня, и пол отдаляется, но он крадется к нам. Она держит меня на коленях, словно я — ее сын.
— Пожалуйста, Эдди. Пожалуйста!
Так эту сволочь зовут Эдди. Я впервые услышал его имя. Теперь понимаю почему. Помяни черта…
— Пожалуйста; прости меня, но я тут ни при чем, сиделка не пришла. Пожалуйста, Эдди, позвони 911, пожалуйста, он всего лишь старик, он нуждается в помощи. О Боже, кажется, он умирает!
— Заткнись!
Он хватает ее за руку, рывком тянет к себе. Я падаю с ее колен на пол и ощущаю во рту вкус пыли и крови. Сил осталось только на то, чтобы повернуться на бок и увидеть, как он бьет ее в лицо, так зверски, что она отлетает к стене и ударяется затылком.
— Будешь еще указывать мне, что делать?! — вопит он. — Плевать я хотел на этого старого ублюдка! Сдохнет — значит, туда ему дорога! Тебе лучше побеспокоиться о другом, сука, и пропади он пропадом! Вместо того, чтобы…
Шум дождя наполняет мои уши, смывая звуки его голоса, его кулаков, обрабатывающих ее плоть. Я ухитряюсь перекатиться на спину и чувствую влагу, сочащуюся по щекам. Слезы? Не может быть. У солдата дел немало. У солдата нет времени плакать.
Я сознаю, что последнее заявление — ложь. Я глотал немало слез, стоя у полоски только что зарытой могилы, обозначенной лишь сломанной веткой, воткнутой в землю. На другом конце обычно висит пустая каска, словно звезда на верхушке рождественской елки. И, знаете, эта уловка никогда не подводила: кто-то вечно ловил меня на месте преступления и спрашивал, уж не плачу ли я, но я всегда отвечал: «Нет, это просто дождь».
Да, это дождь. Я позволяю ему струиться по лицу, зная* что могу лежать так вечно, глядя в небо, плоское и серое. Как ни странно, в облаках не мелькает ни одного немецкого самолета, не сыплются бомбы, вздымая коричнево-черно-красные земляные фонтаны. Уши все еще звенят от оглушительного взрыва: звука, который бьет меня в спину кувалдой, швыряет в лес, до которого мы так старались добежать. Помню, как валялся там, втягивая губами грязь, пока рядом не появился Джимми. Вместе с Фрэнком он поставил меня на ноги и потащил дальше.
Кто-то наклоняется надо мной с левой стороны, кто-то — с правой, совсем как тогда, в Италии. Крепкие руки подхватывают меня под локти и поднимают с пола. Сапоги тонут в грязи. Я стою, пялясь на собственный мундир, засаленный, как свиной зад (спрашивается, как теперь привести его в порядок?). О, Господи, капитан Шаррок покажет мне, где раки зимуют: он просто-таки помешан на порядке, как никто на всем европейском театре военных действий.
Содержи себя в чистоте или рой нужники, — вот девиз этого гада.
Я досадливо провожу рукой по густым рыжим волосам. Ник протягивает мне каску. Фрэнк отдает винтовку.
Я понимаю: что-то неладно, совсем неладно, ну, знаете, как это бывает. Ваш дом горит, а вы стоите и орете на пожарного, спасшего вам жизнь, потому что тот не догадался прихватить заодно ваш свадебный снимок. Ваш отец умер, а вы прямо на похоронах отчаянно ругаетесь с сыном. Мне бы следовало смирно лежать на полу в столовой, но вместо этого я переминаюсь на дожде у какого-то высокого окна, за которым стоял не долее пяти минут назад, а язык так и чешется поцапаться с Ником. Выпалить всю правду-матку: «Какого дьявола ты торчишь здесь, помогая мне вновь стать человеком? Джимми когда-то уже сделал это, давно, в Италии, он и Фрэнк. А не ты. Тебя разорвало на тысячу кусков и вбило в воронку где-то там, позади. Какого дьявола ты делаешь здесь, в моих воспоминаниях?»
— Знаю, — улыбается Ник, — подлость какая, верно?
Фрэнк хлопает меня по плечу:
— Хорошо, что ты рядом, Рыжий. Пойдем.
— Что? Никуда я с вами, клоунами, не пойду.
— Придется, — бросает Фрэнк. Когда он говорил таким тоном там, на полях сражений, вы понимали, что спорить нет смысла. Фрэнк имеет свойство видеть вещи, которые вы не в силах изменить, как бы ни хотели. Как бы ни мечтали. Это не раз спасало нам жизнь.
— Если желаешь, можешь зайти и попрощаться, но…
— Попрощаться? — спрашиваю я, но они уже втаскивают меня в окно, подальше от дождя. Вода капает по моему пончо, собираясь лужей на полу. Теперь ублюдок загнал Джину в угол, прижал к старому мраморному камину, который так любила Мэри. Она прикрывает руками голову, пытаясь защититься от его кулаков. Как скоро он сообразит, что куда удобнее пинать ее ногами в живот?
Если мне разрешено всего лишь попрощаться, перед тем как уйти, значит, я выбираю этот способ. Я заряжаю винтовку, поднимаю к плечу. Он совсем рядом. Никогда не стоял так близко к человеку, которого собираюсь убить, ни разу за всю войну. Мои губы пересохли и растрескались, но во рту вкус дождя. Я спускаю курок.
Ничего. Даже щелчка. Только тишина. Я опускаю винтовку и вижу, как Ник грустно качает головой.
— Что с этой чертовой винтовкой? — ору я, размахивая ею перед носом Ника.
— Ничего.
— В наших руках они больше не действуют, — вставляет Фрэнк. — Мы пробовали: ничего не выходит.
— Ты точно знаешь? — допытываюсь я. — Точно?
— Я только недавно завербовался, Рыжий, но уже усвоил правила.
— В таком случае, почему вы, морды собачьи, сидите, сложа руки, и терпите такое? — взвизгиваю я так, что уши закладывает.
— Думаешь, я не пытался? — вздыхает Ник. — Воображаешь, нам очень нравится торчать в патрульных? Зря сбивать каблуки, видеть то, что мы видим, и не иметь возможности действовать? Раз в жизни, один только раз, мне хотелось бы проломить стену!.. Тебе говорили, ради чего ты стал солдатом?
— Для того, чтобы наказать зло, — рапортует за меня Фрэнк, почти не разжимая вытянутых в струнку, словно окаменевших, губ. — Подняться против сукиных детей, вообразивших, будто только они имеют право считаться людьми. Все остальные для них — лишь вещи, цифры, игрушки, которые они могут ломать, инструменты для личного пользования, орудия для достижения цели. Бороться за тех, кто слишком слаб и сломлен, чтобы постоять за себя. Поэтому я и пошел в армию.
— И что же? — напираю я. — Мы не можем помочь, не имеем права вмешиваться — только наблюдать и выжидать?
Ник и Фрэнк пожимают плечами.
— В таком случае, какого хрена мы так одеты?
Я хватаюсь за ворот собственного мундира. От него несет порохом и сырой землей.
— Потому что кто-то возжелал, чтобы мы поиграли в солдатиков?
Оба молчат. Ждут, чтобы я выдохся и иссяк? Измучился и в конце концов смирился с установленным положением вещей?
Но меня не так-то легко успокоить. Мэри недаром говорила: со мной сладу нет. Я смотрю на бесполезное оружие, сжатое в кулаке, и вспоминаю, что делать с винтовкой, когда кончаются патроны. Я знаю устав наизусть: когда-то он был моим миром. К ремню пристегнут штык; моя рука находит его не глядя. Я в два счета надеваю штык, прежде чем мальчики успевают меня остановить, так быстро, что почти слышу, как сержант орет мне прямо в ухо: шевелись, двигай, двигай…
Я нацеливаюсь в поясницу Эдди, наклонившегося над Джиной. Может, я и буду выглядеть идиотом, но по крайней мере должен попытаться. Испускаю рев, который доносится до сержанта даже сквозь крышку гроба, и бросаюсь вперед. На него. Пронизываю насквозь, как воспоминание, которым стал, и не могу остановиться. И неожиданно вижу два огромных карих глаза, разбитый распухший нос, залитое слезами и кровью лицо. Она смотрит на него, моля о пощаде, но одновременно молит и меня. О помощи. Не видя меня, но все равно заклиная, и тогда…
