Счастье - это теплый звездолет (Сборник) - Типтри-младший Джеймс (книги полностью бесплатно TXT) 📗
Мийша с Пьетом развернули катамаран, обогнули другой островок, потом еще и еще, пока не село солнце и не остался только лунный свет.
— Они по всему этому чертову рифу.
— Наверное, секачи… собираются, ждут маток.
— По-моему, они больше похожи на гигантских членистоногих.
— Какая разница? — горько проговорил Мийша. — Важно одно: они готовятся выйти на берег. В том числе в нашей бухте. Они уничтожат там все, как уничтожили в соседней. Ставь парус, Пьет. Сейчас достаточно светло. Надо предупредить наших.
Однако лунный свет был слишком слаб, чтобы лавировать между островками под парусом. Пьет привез его домой без сознания, переломанного, привязанного к половинке балансира.
Очнувшись, Мийша спросил:
— Стену уже начали строить?
— Стену? — Доктор Лю бросил бинт в мусорную корзину. — А, ты про своих морских чудищ? Сейчас начали убирать урожай.
— Урожай? Лю, разве Пьет вам не рассказал? Они не поняли, что ли? Сейчас же приведи сюда Грегора. И Хью, и Томаса.
И Пьета тоже. Приведи их, Лю.
Только через некоторое время после их прихода до Мийши дошло, что он — призрак, что в глазах мужчин его сознание искажено болезнью.
Понимая это, он начал очень спокойно:
— Участок побережья был полностью опустошен. Примерно на квадратный километр. Мы видели совсем близко безголовое тело, еще живое. Оно было по меньшей мере двадцать метров в длину, три или четыре в толщину. И это еще не самое крупное из тех животных. Скорее всего, они периодически выходят на сушу, в одних и тех же местах, чтобы отложить яйца. Вот кто уничтожил все деревья здесь. Они, а не торнадо.
— Но с какой стати им приходить сюда? — возразил Грегор. — Через тридцать лет?
— Это один из их участков. Время не имеет значения, у них, очевидно, долгий цикл. У некоторых земных животных — черепах, угрей, саранчи — долгие циклы. Твари собираются по всему рифу. Первая группа вышла на берег в южной бухте, другие скоро будут здесь. Надо возводить укрепления.
— Но может, они изменили привычки. Может, они каждый год выходят на сушу в южной бухте, а мы просто не знали.
— Нет. Там были свежесломанные деревца по меньшей мере двадцатилетнего возраста. Говорю вам, твари придут сюда! — Он повысил голос, и лица мужчин сразу стали каменными. — Грегор, говорю тебе, нельзя ждать конца страды! Если бы ты их видел… Скажи им, Пьет! Скажи им, скажи…
Когда в голове снова прояснилось, рядом был только доктор Лю.
А вскоре Мийша узнал, что умирает.
— Она в лимфоеистеме, Мийша, я нашел ее при пальпации паховой связки. — Лю вздохнул. — Скоро ты ее почувствуешь.
— Сколько мне осталось?
— Дома мы могли бы на какое-то время это оттянуть. Довольно мучительными методами. Здесь… — Он оглядел крохотную операционную, уронил руки.
— Максимальный срок. Скажи мне, Лю.
— Месяцы. Возможно. Извини, Мийша.
Когда его выпустили из больницы и он увидел, что все по-прежнему заняты уборкой урожая, у него не нашлось сил убеждать. Вместо этого он попросил отнести его в рощу к нойону, в тишину.
— Ты вызрел? — спросил его нойон.
Мийша пожал плечами:
— Если ты так это называешь.
На следующий день Пьет принес записи, они слушали музыку и стихи, время шло… пока море не начало выбрасывать на берег огромные, с человека, комья чего-то непонятного: амбры, или рвоты, или отшелушенных кожных покровов. Ничего подобного здесь раньше не видели.
Тогда Пьет наконец убедил Грегора отправить разведчиков к внешнему рифу. Разведчики вернулись, рассказали, что видели, и поселяне начали спокойно и величаво возводить стену. Мийша пытался их торопить, увидел, что толку никакого, и вернулся в рощу.
Это случилось, когда с проигрывателя звучала запись стихов. Мийша наполовину слушал, наполовину разглядывал крышу нового здания для минералов и растительных волокон, доставленных разведчиками из джунглей. На соседнем поле вращалось водяное колесо. Из прошлого возникла картинка: он своими руками укладывает замковые камни в свод цистерны. В тысячный раз вспомнилось, что они подогнаны не идеально. На следующий год надо…
На следующий год его не будет в живых. Все это останется молодым загорелым богам. Он с умилением вспомнил их любопытные взгляды, обращенные в сторону корабля, а затем вверх, к небу. Они никогда не узнают то, что знает он, но думают они как цивилизованные люди. Это то, что он сделал: не Озимандия, но Отец. Его бессмертие. Я умру, но не умру.
— Ты не вызрел? — прозвучала в мозгу мысль нойона.
Проигрыватель бормотал слова Джефферса: «Дети, умеренней будьте в любви к человеку…»
— Тебе не понять, — сказал Мийша нойону. — Ты ничего не строишь, ничего по себе не оставляешь.
«…В ней — западня для всех великодушных, в нее — говорят — попал и Бог, бродя по земле».
Он выключил проигрыватель.
— Тебе этого не понять. Спора, бог весть что, без рода и будущности. Человек — млекопитающее, мы строим гнезда и заботимся о потомстве.
Огромная панорама гнезд открылась перед мысленным взором: из слюны, шелка, из выщипанного у себя пуха, вырытые в земле, выбитые в скале, сотканные в воздухе, на айсбергах; кладки яиц в пустыне, в глубоководном иле, яйца-икринки, вынашиваемые в кожистых сумках, во рту, на спине, яйца, которые морозными неделями согревают между перепончатыми лапами, откладывают в тела жертв, охраняют на открытых ветрам утесах.
— Даже те чудища, что идут сюда, — сказал он. — Все ради яиц, ради потомства, хотя сами они погибнут. Да, я умираю. Но мой род живет!
— Почему ты прекращаешься? — спросил нойон.
И вот тогда пришел страх. Вслух Мийша сказал сердито:
— Потому что ничего не могу с этим поделать. А ты можешь?
Тишина.
Повисший в воздухе вопрос обрел смысл, которого Мийша в него не вкладывал. Может ли это нечто, которое он назвал нойоном, сделать… что-нибудь?
Неощутимое усилие — слабее притяжения звезды — коснулось мозга, и холодное зернышко страха пошло в рост.
— Можешь ты… — начал он, подразумевая: «Можешь ты меня вылечить? Можешь исправить мое тело?»
Однако, формулируя, Мийша понял, что спрашивает не о том. Тяга была повсюду, она увлекала туда, куда он не желал смотреть. Нойон хотел сказать… сказать…
Мозг приоткрылся, и Мийша ощутил отверстие, через которое тянулись наружу голые перепуганные побеги его «я». Он выскальзывал, выплывал в темный свет, в огромное не-про-странство, где были… голоса?., едва различимые голоса из-за далеких галактик, призраки, оборванные нити кочующих мыслей, зыбкая сеть… чего-то… в затерянной вне времени огромности, в… жизни? Жизни-смерти? Нематериальные энергии в ветре небытия тянули, мягко тянули его… тянули…
Нет! Нет!
В ужасе Мийша закрылся, собрал себя в комок, вернулся к жизни на четвереньках под веткой нойона. Свет, воздух. Он ловил их глазами, ртом, щупал землю… и внезапно потянулся сознанием к разорванной связи. Ее не было.
— Матерь Божия, и это твое бессмертие?
Нойон молчал. Исчерпал силы, чувствовал Мийша. Нойон каким-то образом приоткрыл измерение, чтобы показать…
Чтобы пригласить.
И тут Мийша понял: третьим, последним желанием может быть… это.
Он лежал без движения, пока солнце клонилось к закату, и не слышал звуков жизни вокруг… Уйти нагим, одиноким… Уйти. Одному… Голоса… был ли смысл, некий непостижимый смысл в космической пустоте?.. Уйти навсегда, навстречу… чему-то запредельно чужому… уйти в одиночество… навеки освободить свою сущность, свое подлинное «я», от крови, зачатия, забот…
Холодная мелодичная песня звенела в его мозгу. Уйти… одному… свободному… Второй голос в двоедушном человеческойм сердце. Самое заветное желание самой человеческой его части. Освободиться от тирании рода. От любви. Жить вечно…
Мийша застонал, чувствуя близость неба и в то же время — живую кровь, стучащую в сердце, в его зверином сердце: Он животное — человеческое животное, и его потомство в опасности. Ему туда нельзя.
