На Востоке (Роман в жанре «оборонной фантастики») - Павленко Петр Андреевич (бесплатные онлайн книги читаем полные .txt) 📗
Предстояло перелететь Японское море, пересечь из края в край остров и найти на его восточном берегу, за Японскими Альпами, точку — Токио, столицу, главный банк и главный штаб войны.
— Птица не враз решится на такой перелет, — сказал командир эскадрильи и обвел глазами присутствующих.
— Птица такой злости не имеет, как мы имеем, — перебил его комиссар, стуча кулаком по столу. — Птица не летит, а мы полетим.
Потом принимали в партию. Ораторы все были плохие, и слова, которые просились наружу, никем не были произнесены. Накануне боя, перед смертью, приняли в партию шесть человек, в том числе и комсомолку Евгению Тарасенкову.
Спели «Интернационал» и, не сговариваясь, еще раз повторили его, и еще раз, а потом подхватили Измирова на руки и стали качать. Песня не смолкала.
— Спасибо партии, спасибо командованию, что посылаете меня на большое дело! — крикнула Евгения. — Иду за всех девушек Союза! Драться буду, как старшие дрались в Октябре, как испанки дрались, как китайские женщины дрались в Фушуне.
— Манелюм, Тарасенка, одна за весь мир хочешь драться? — спросил ее, взлетая на руках летчиков, Измиров.
Опустив наземь комиссара, летчики кинулись к Жене — и вот уже она над толпой, над головами.
— Это тебе — как испанке!.. А это — как китаянке!..
— А ну, качните ее, как русскую!
И, захлебнувшись дыханием, она взлетела так высоко, что испугалась — удержат ли, не уронят ли в темноте? Но сильные руки мягко приняли ее.
Женя побежала к своему звену. Севастьянов и Френкель преградили ей дорогу.
— Стой, маленькая, — ласково окликнул ее Севастьянов. — Дай попрощаемся.
Френкель ничего не сказал.
Она ощупью нашла лицо Севастьянова и, прильнув к нему на мгновенье, повернулась к Френкелю.
— Мы еще поживем, ребята, — сказала она тихонько.
— Факт. И поговорим всерьез, — ответил Френкель.
Севастьянов ничего не сказал.
Через минуту, в машине, она забыла, о чем была речь. Предстояла новая, важная жизнь, предстояло дело важнее жизни.
Щупак, надевая шлеи, деловито подсовывал под него пушистые усы.
— Еще хорошо — теплая погода, а зимой прямо беда, — сказал он шутливо: — примерзнут, черти, к шлему, отогревать приходится.
— Сбрить следует.
— Э, нельзя. В мои годы обязательно надо какой-нибудь фасон иметь.
Седьмая эскадрилья вышла в воздух в седьмой волне бомбардировщиков.
Впереди и по флангам двигались воздушные крейсеры, вооруженные артиллерией. Дальние разведчики провожали отряд недолго и вернулись, заметив искры и огонь сражения в море.
В эту ночь Япония одним рывком бросала с островов в Манчжурию и Корею триста тысяч солдат, и Красный флот встречал их.
Подводные силы его уже много дней не покидали моря, подстерегая час, когда великая армада транспортов покинет японские берега. Три подводных флотилии держались на глубине. В первой линии — крейсеры.
Вспышки морского сражения были близко, где-то совсем рядом, под самолетами. Иногда можно было заметить взрыв искр и пламя, бегущее по воде.
«Не ввязаться ли нам в эту драку? — думала Женя, поглядывая на Щупака. — Все, что на воде, все наше, работа простая».
Но командующий рейдом вел самолет к югу.
В середине пути машины получили приказ:
«Идти к цели своими курсами. Счастливой победы».
Всем эскадрильям тяжелых бомбардировщиков было приказано набрать высоту в семь тысяч метров, а конвою крейсеров — семь тысяч пятьсот. Это было началом маневра — держаться выше самого высокого из самолетов противника.
Прорыв был начат. Успех его заключался в том, выдержат ли люди и моторы высоту, дальность и все великое напряжение предстоящей борьбы. Но после полета Чкалова не было ни у кого сомнений, что выдержат.
Слепой полет в темноте держал нервы в непрерывном напряжении. Щупак не раз передавал управление Евгении и закрывал глаза на десять секунд. Ему нужны были силы на утро.
Бомбардир Бен Ды-бу, он же штурман, попавший вместе с Евгенией к Щупаку, неслышно возился над картой, осторожно отмечая на ней путь корабля. Остальные сидели неподвижно, настороженно, в напряженном полусне. Самолет шел на восток, и навстречу ему, из-за бледно-серой мглы, легким голубоватым пятном приближалась далекая заря. Самолет шел к рассвету, но безграничное воздушное море вокруг него было еще серо, бесцветно, и обманчивое голубое пятно впереди казалось землею.
Огни маяков и кораблей скрылись в тумане, стоявшем на низких высотах, — ни моря, ни неба, ни земли, лишь серый океан пустоты, пространства, океан расстояния, на дальнем краю которого едва-едва, неверно и ненадолго, голубело то, к чему стремились люди в самолете.
Между землей, недавно оставленной, и землей, куда они должны были вернуться завтра, не было ничего, кроме этого пространства, кроме самих себя, ничего, кроме их воли.
Передавая управление самолетом Евгении. Щупак закрывал глаза, отдыхал, делал несколько шагов вперед и назад по кабине, потом наклонялся над картой.
Самолет держал курс к Иокогаме. Сморщив лоб, Бен Ды-бу глядел на часы, на измеритель скорости, на показатель ветра и осторожно-осторожно ставил точку на карте.
На большой высоте аппарат шел легко, и управлять им было во много раз легче, чем на обычных, будничных высотах, но легкость движения утомляла сама по себе, а высота и холод придавали утомлению особую нервность. Казалось, исчезло все, даже время. Оно не двигалось, перестало ощущаться в действии, превратилось в нечто абстрактное. Между тем все в этой операции держалось только на времени. Тончайшие расчёты движения отдельных колонн лежали в основе общего стратегического замысла и целиком определяли тактику эскадрилий.
Время было стратегическим фактором. Каждому соединению и каждому самолету в соединении были указаны точные сроки боевого движения, в зависимости от которых строился характер всего сражения. Его. вела точность.
Героизм как бы вводился в строжайшее расписание. Вне его он превращался в распущенность. Это было сражение сложное, как некий химический процесс, в котором реакции А вызывали к жизни реакции Б и создавали условия для новых явлений, не могущих возникнуть иначе, как через последовательность процессов А и Б.
Все стадии операции требовали максимального героизма, он же определялся точностью. Время, которое до странности не ощущалось, было главным двигателем победы.
Тяжелый четырехмоторный бомбардировщик Щупака шел к месту операции в последней волне машин. Впереди него мелькали очертания аппаратов отряда, шедшего сомкнутым строем.
Щупак был занят сейчас одной мыслью, и эта мысль поглощала в себя все остальное: держаться в строю, то есть блюсти точность.
В деле, которое поручено было бомбардировщикам, сражение занимало одно мгновенье: выйти к Иокогаме и, зайдя от нее, приблизиться к Токио; волна за волной, сбрасывая бомбы, промчаться над городом и — домой! Крейсеры конвоя примут затем на себя силы противника, но сам бомбардировщик уже закончил свое сражение. Щупак оглядел экипаж. Выдержат! Молодцы! И взялся за управление, делая знак Евгении не дремать, потому что самолет несся в голубом рассвете, казалось, отовсюду, видимый снизу.
Но земля не видела его. Она сама едва открывалась. Ее больше угадывали, чем узнавали. Она предполагалась.
Но вот Бен Ды-бу, поставив осторожно точку на карте, откашлялся.
— Япония, — сказал он, наклоняясь к командиру корабля.
— Что?
— Над нею, — сказал Бен Ды-бу, изнемогая от напряжения, закрыл глаза и стиснул зубы.
Он летел на войну, как орел, пересекая море, и вот земля, куда стремился он, приближалась, невидимая, далекая. Его томило искушение взглянуть вниз, но он короткий миг глядел лишь вперед, на восток, на зарю, светившуюся маяком в тумане, и опять закрывал глаза. Утро было вблизи.
То голубое пятно, что неясно и лениво дрожало в сером тумане еще час назад, теперь растеклось, распространилось в ширину, засияло. Самолет как бы стал у края этой голубой бездны, готовясь мгновенно ринуться в нее, еще скрытый серой чащей ночного воздуха. Так у обрывов, прислонясь к теплой скале гнезда, стоят орлы перед полетом, выглядывая добычу. Но самолет не стоял, он шел с громадной быстротой. Утро было вблизи, но до утра было еще много пространства. Бен Дыбу не хотел тратить силы на переживания. Он хотел сохранить в себе теплоту родной земли, запах родного леса и звук родных голосов в этом прыжке через море по воздуху.
