Фантастика 1986 - Непомнящий Тихон Алексеевич (лучшие книги .txt) 📗
Глава Сената старался быть спокойным, но это ему не удалось.
И теперь он замолчал, чтобы перевести дух, унять всколыхнувшееся волнение. А в глазах его слушательницы выразилась целая гамма противоречивых чувств…
Главе вспомнилось, как вместе с опьяневшей от радости толпой бродил он в день радостного известия по улице, наслаждаясь песнями и плясками. Он, как и все, каждый день бегал ко Дворцу ребенка поглазеть, как по прозрачному герметизированному коридору прогуливается супружеская чета с наследницей Человечества.
Пресса ежедневно выпускала бюллетень самочувствия девочки. Телевидение вело свои передачи на большой уличный экран прямо из детской. Радио передавало в записи лепет, плач, крик ребенка.
Это была чудеснейшая музыка!
Над входом в детскую повесили портрет девочки. Его написал недавно умерший художник. Портрет этот был сразу же признан величайшим шедевром изобразительного искусства всех времен…
Художник изобразил девочку на цветущем лугу.
Но ребенок заболел тяжелым и непонятным недугом. Для лечения девочки был срочно создан институт с лучшими специалистами.
Все подходы ко Дворцу ребенка и площадь перед ними были выстланы поглощающими звуки материалами. Возле Дворца запрещалось всякое движение. В каждом сердце жил страх и опасение за жизнь ребенка. В этой ситуации Сенат вынужден был устранить отца из семьи.
Активистки из созданного «Общества спасения ребенка», подстрекаемые толпой, попытались отобрать у матери ее дочку. Назревал бунт, анархия…
Она сидела молча, уперев подбородок в ладони. Ее лицо было мрачно. Было видно, что молодая женщина потрясена рассказом убеленного сединами человека.
— Мы не можем допустить бунта народа, — тихо говорил Глава. — Прислушайся к доброму совету: разреши телерепортерам показать свою девочку, они нам не верят. Кто-то пустил слух, что девочка умерла.
— Боже мой! Зачем это? — всплеснула она руками.
— Ну, будь мудрее! — взмолился он. — Посмотри, что творится! Нервы у всех напряжены. Если начнется безумие толпы, а ты знаешь, что это такое, я ничем не смогу тебе помочь… Не играй с безумием!
Но она не поняла, словно бы кто-то сзади подстрекал ее.
— Я ужасаюсь от одной мысли, что нам с дочерью еще долго придется жить среди этого выжившего из ума сброда. — Она с ненавистью глянула на окно.
Ему стало душно. Сердце заколотилось учащенно. В голову ударил угар обиды. Он понимал, что ее уста несут безумные мысли, что в сердце ее злоба.
— Умоляю тебя, за окном — твой народ, твой! Мы — дети планеты Олла, мы должны сохранить твою девочку во имя жизни…
Она язвительно фыркнула.
— Там обезьяны! Старые злые обезьяны, — скорчив наибезобразнейшую гримасу, она встала на четвереньки, подпрыгивая, издевательски пропела: — Я обезьяна! Я — обезьяна!
Это была не игра. Это была ненависть.
В старце вспыхнул жарким угаром гнев. Он заглушил в нем здравый смысл, зажег мстительное чувство. Рука сама потащилась к карману за карающей грамотой.
— Я тебя сейчас проучу! Грубая невежественная девчонка! Какое ты имеешь право говорить?… Да ты знаешь, что такое твой народ?
Он встал величественный, словно оратор перед многочисленной аудиторией, и заговорил убежденно, как резцом из камня, высекая слова, объясняя грубой девчонке, что лишает ее родительского права…
Минуту она стояла перед ним на четвереньках в растерянности; и в этот миг в его сознании мелькнула догадка, что безумная мать сейчас вскочит и кинется в спальню к своему дитяти и, быть может, собственными руками задушит девочку.
— Стража! Стража! — заорал он срывающимся голосом. — Задержите ее! Схватите ее! Стража!
Ворвавшиеся в покои врачи и дежурные из «Общества спасения» схватили мать за руки.
— Именем Сената…
— За что? — заплакала она, вытирая кулаком слезы.
— Вот и хорошо! Вот и умненько! — проговорил он сочувственно. — Мы покажем народу вашу девочку и потом допустим вас к ребенку.
Глава Сената почувствовал головокружение и усталость, которые были следствием перенесенного стресса. Сев на диван, он откинулся на спинку, скрестив на груди руки. Усилием воли стал расслаблять в себе мышечное и нервное напряжение. Внутренним видением он прощупывал уголки своего организма, налаживая в нем нарушенное взаимодействие.
Репортеры на цыпочках уже входили в комнату, устанавливая телекамеры. Молодую мать под руки повели куда-то.
— Верните мать назад! — вдруг очнулся Глава Сената.
Она вновь стояла перед ним робкая и безмолвная.
— Твоя девочка будет жить! Это наша радость и надежда. Жизнь — величайшее из чудес! Бесценный дар, отпущенный нам природой, короткий миг на пиру! Мы, наделенные разумом люди, должны ценить Жизнь, беречь ее, осознавая что этот прекраснейший миг нам дан всего один раз и никогда больше не повторится. Мы обязаны ценить жизнь рядом живущих… Это была его любимая тема. Ведь он был врачом-психологом и часто прибегал к подобным разговорам с пациентами… Вот и сейчас, видя, что семена доброй мудрости падают в благодатную почву юной души, он еще более воодушевился:
— Но счастливым можно быть только тогда, когда вокруг тебя живут счастливые, добрые, умные. И в честь твоей дочери мы устроим такой детский праздник, какого не знала история! Какого не было на свете! Послушай! У нее скоро день рождения. И мы по этому поводу устроим новогодний карнавал!
Глава так и сиял своей спасительной идеей.
— Почему новогодний? — удивилась мать.
— А потому, что день ее рождения мы объявим началом нового летосчисления! И будет новогодний карнавал! Я наряжусь Дедом Морозом, а ты — Снегурочкой! Этот праздник станет ежегодным, с песнями, танцами, хороводами! Это будет небывалый праздник, грандиозный!..
— Где же мы возьмем хоровод? — резонно спросила она.
— Вот они! — Он подбежал к окну и указал на толпу.
— Хоровод в скафандрах и респираторах?! Да девочка испугается до смерти, как только их увидит! — возразила мать.
Но Глава не сдавался.
— Мы нарядим их разными зверюшками: зайчиками, кошками, зебрами и прочей живностью, которая была раньше на нашей планете! Пошьем костюмы. А респираторы закроем масками зверей… э… забавных зверюшек.
Она расхохоталась, представив в своем воображении этот странный хоровод.
— Хорошенькая радость — править толпой дряхлых, желчных старух и стариков. Они будут болеть и умирать. Сначала они побалуют ее вниманием… А потом умрут. Все! Все! А она останется одна. Одна-одинешенька на всем белом свете. Одна среди могил. Я тоже умру и стану могилой… Бедняжка моя! — Она запричитала.
Глава был потрясен истерикой, против которой у него не было аргументов. И снова, прорываясь из глубины памяти, прозвучала скорбная мелодия. Ее страстно и печально пел детский хор… О какой-то великой и неизбежной утрате… Мелодия грянула мощно, захватила и напомнила далекие дни юности…
«Мать скорбящая стояла…» — с грустью подумал Глава, вспомнив, что кантата принадлежит Перголезе…
Мелодия оборвалась, ее перебил плач. Да, это плакала молодая мать.
И вдруг, разрушая эту скорбь, этот озноб ума и сердца, с улицы донесся какой-то вскрик. И вслед за ним раздался взорвавшийся гул толпы. Гул разрастался. Вот он заполз во Дворец.
Перекинулся в приемную. «Не бунт ли?» — испугался Глава Сената.
Мать, очнувшись от оцепенения, настороженно прислушивалась.
— Не отдам! Не пущу сюда никого! Я убью себя и ее!..
Ее опять схватили за руки.
— Не бойся! Пока я здесь, вам ничто не угрожает!
— Родился! Мальчик родился! Здоровый! Четыре кило! Господи, радость-то какая! — кричали из соседнего зала.
От такого сообщения Глава охнул и чуть не лишился чувств, Спасибо, что женщины его поддержали. Он засмеялся и, целуя их, взял за руки и повел по кругу, как ребенок на празднике.
В этот момент из спальни раздался крик девочки. Мать кинулась на зов. Она вынесла дочку на руках в прихожую. Малышка сперва капризно щурилась, словно недовольная тем, что ее потревожили. Потом, потянувшись в сладкой полудреме, поглядела на сияющих взрослых и залилась серебристым смехом.
