Созвездие Видений - Грушко Елена Арсеньевна (библиотека электронных книг TXT) 📗
Все эти события оказались существенными только для Выговцева и летучих мышей. Остальной огромный мир никак не прореагировал на битву, разгоревшуюся в больничном парке, за единственным, может быть, исключением. Хотя, возможно, это было простым совпадением. Именно в тот момент, когда ослепленный и оглушенный Выговцев прорвался сквозь пролом ограды на улицу, в палате проснулся Наполеон. Он проснулся, заливаясь слезами, и уже наяву продолжал бессильно рыдать в серую больничную подушку. Ах, какой ему снился сон! Он длился не больше минуты, но был ярок и полон давно забытого восторга. Как раз в тот миг, когда поднимающиеся в Выговцеве силы начали ослаблять ультразвуковой удар, он, молодой и полный сил генерал Бонапарт, схватил знамя и бросился навстречу сплошному огню.
— За мной! — кричал он. — За мной! — Краткий миг гибельного восторга, ощущение своего всемогущества и непобедимости, — вот он, Аркольский мост! Нет, не голосом, волей, ставшей вдруг неохватной; поднял он заколебавшихся солдат. И уже когда между ним и вражескими пушками надежнее любой крепости замелькали и слились в стену спины его гвардейцев, он еще бежал и только одним желанием своим, ставшим материальной силой, отшвыривал назад, летящие в него и в них, ядра. И видел, как они взрываются в дулах пославших их пушек, разметывая и калеча обслугу!
Какой это был сон! И Наполеон, как никогда остро чувствуя свое старческое бессилие, плакал и колотил кулачками по подушке. Впрочем, это прошло, и Наполеон заснул примерно в то же время, когда на кровать упал и заснул Анатолий Петрович Выговцев.
8
А вот кого уж совсем не коснулось происходившее рядом, так это Трофимова. Он спал уже без малого сутки и, похоже, не собирался просыпаться. Напротив — дыхание его становилось все более медленным и глубоким, на щеках больничная бледность сменилась здоровым румянцем. Он даже как бы вырос и раздался в плечах, а черты лица, ставшие в последнее время резкими, расплылись. Умиротворение и покой царили в избушке Потапыча. Но только в избушке, а в самом «Шанхае» царил шабаш, хотя без ведьм и без сатаны. В разрывах туч, стремительно гонимых вновь воспрянувшим ветром, появлялась и исчезала яркая, полная мертвенного холода, луна. Тени туч мешались с тенями крон деревьев и метались по дорожкам и домишкам. То там, то здесь на миг загорались и гасли безжизненные огоньки светлячков, вспыхивали слепые блики кошачьих глаз. Воздух был насыщен электричеством и потрескивал, как кошачья шерсть под рукой. Электричество конденсировалось на неизвестно кем и когда воздвигнутой посреди «Шанхая» цепочке железных столбов. В эту ночь они давали свет, наверное, в первый раз с момента установки. Сине-зеленые огни Святого Эльма тягучими струйками сбегали по столбам. Ветер гудел и свистел в вершинах деревьев, а внизу, на земле, царили шорох, писк и придушенный визг. Армия кошек сошлась с армией крыс, привлеченных сюда, видимо, так же, как и кошки. Но пока они не нападали друг на друга, кошки и крысы замирали на месте, прислушивались, принюхивались, резкими рывками проскакивали одним им ведомые участки и снова замирали. Если бы окинуть всю картину взглядом, то стало бы ясно: движение имеет направление и цель. И кошки, и крысы двигались по концентрическим кругам, постепенно приближаясь к избушке, где спал Трофимов. Они словно шли по следу и неминуемо должны были столкнуться.
Первым у крыльца оказался кот. В неверном, то и дело пропадающем свете луны он казался то больше, то меньше, то серым, то черным. Скорее всего, он и был черным — мощный, жилистый, на длинных мускулистых лапах и с горящими желтыми глазами. Кот стоял на нижней ступеньке, яростно хлеща себя по бокам гибким длинным хвостом. Вокруг — в зарослях крапивы, окружавшей избушку Потапыча, вдоль дороги, в придорожной канаве, у полуразвалившегося забора все чаще мелькали огни кошачьих глаз в длинные, стремительные, бесшумные стрелы крыс. То там, то здесь вспыхивали короткие схватки, сопровождаемые злобным визгом и взмявом, Но постепенно все затихало, затаивалось и ждало. Даже ветер, казалось, стих, когда на утоптанную полянку перед крыльцом, выскочил крыс. Если у крыс существует монархия, то это был крысиный царь. Крупный, размером со среднюю кошку, зверь выскочил одним прыжком, издав пронзительный визг. В этом визге не было страха, только злоба. Кот на крыльце выгнул спину, прилег на передние лапы. На визг крыса он ответил шипением, звенящим и пронзительным, насколько звенящим и пронзительным может быть шип. Кроваво-красный блеск крысиных глаз столкнулся с желтым лучом кошачьих. Крыс еще раз завизжал, затопал ногами и прянул вперед длинным скачком, на лету вытягиваясь в копье. Кот прыгнул ему навстречу. Они встретились а воздухе и упали на землю сплошным комком. Кошачий вопль-стон и крысиный визг смешались в один непередаваемый звук. Вокруг воцарилась гробовая тишина — сотни кошек и крыс затаили дыхание. А на площадке перед крыльцом насмерть дрались два предводителя.
В прыжке крыс целил коту в горло, но при столкновении кот успел отвернуться. Крыс добрался только до его уха и всей тяжестью повис на нем, пригибая голову кота к груди. Кот, лишенный возможности пустить в ход зубы, пустил в ход лапы. Но поскольку крыс висел на нем сбоку, то лапы он мог задействовать только две. Вонзив в крыса когти, кот отчаянно рвал его от себя. Но крыс, мертвой хваткой вцепившись в ухо, не отпускал, — стараясь оторвать крыса, кот сильнее прижимал собственную голову к груди и задыхался в шерсти. Испуская отчаянное придушенное «мяу», он рвал бока крыса когтями, содрогаясь от яростного, полного боли визга прямо в ухо. Схватка длилась недолго. Уже почти готовый от удушья отпустить крыса и позорно бежать, кот последним усилием запустил когти как можно глубже и рванул. Кровь ударила из крыса фонтаном, его хватка сразу ослабела. Кот вздернул голову, хватанул воздуха и еще раз рванул. С визгом ужаса крыс отлетел в сторону, упал на бок и закружился в луже крови. Он ещё попытался встать на лапы, но кот, издав «мяу!», переходившее в рычание, как камень упал на него сверху. Сразу весь «Шанхай» превратился в поле боя. То там, то здесь коты и кошки схватывались с крысами. Ночь наполнилась ором и визгом. Битва шла с переменным успехом. Когда кошка оказывалась один на один с крысой, побеждала, как правило, кошка. Но дикие, точнее, одичавшие коты — индивидуалисты, и каждый дрался за себя. Там же, где крыс оказывалось несколько, они действовали сообща. Несколько крупных особей набрасывались на кошку с разных сторон, сбивали с ног и она исчезала под гибкими, стремительными телами. Иногда кошке удавалось вырваться, стряхнуть с себя противников, и она в слепом ужасе взлетала на что попало — столб или доску забора, дерево, стенку сарая или сруб колодца. Но так велико было ожесточение битвы, так силен дух вражды, царившей над «Шанхаем», что, едва отдышавшись и даже не зализав раны, спасшиеся кошки снова бросались в бой, и перевес был уже на их стороне. Редкая крыса, ослепленная злобой и мечущаяся в поисках врага, успевала принять оборонительную позу. Жизнью в подземельях приученная смотреть вперед и вниз, она не видела, как сверху камнем падала кошка, уже на лету выпуская когти. Сбитая с ног крыса переворачивалась на спину и не всегда даже успевала напоследок укусить лапу, терзающую ее открытый живот…
Вскоре стало ясно, что коты побеждают. Все чаще над «Шанхаем» гремел победный клич, отчаянный для человеческого уха вопль, от которого человек просыпается ночью и в холодном поту бросается смотреть, что случилось с его ребенком.
Это был разгром, крысы пустились в бегство. За ними гнались по всему «Шанхаю», но они стремительно удирали, пролезая в такие щели, куда не могли проникнуть даже гибкие и тощие уличные коты. Прошло совсем немного времени и «Шанхай» был пуст и спокоен, как всегда.
Как ни странно, а, может быть, имений не странно, что это умиротворение совпало с концом сна, который начал сниться Трофимову еще с раннего вечера. Если правда, что сны снятся человеку порциями по 3–5 минут, значит, Трофимов успел посмотреть его не один десяток раз, — каждый раз с вариациями, но основа или, если хотите, фабула — повторялась. Все происходило на огромной холмистой равнине, поросшей ползучими кустами с толстыми кожистыми листьями. Он, Трофимов, стоял на холме, оглядывая окрестности и ждал. На все стороны, кроме одной, открывался бесконечно унылый до самого горизонта пейзаж — болота, толстые подушки серого, и сиреневого мха, проблески зловонной воды, ползучие кусты и холмы. С четвертой же стороны стеною тянулась невысокая гряда то ли бывших, то ли будущих гор — полуразваленные скалы, кривые ущелья, груды валунов. Оттуда за ним, Трофимов это чувствовал, наблюдали. Но ему не было дела до наблюдавших и вообще ни до чего не было дела. Он уже привык ждать, под беспрерывный монотонный вой ветра и тупое бурчание вырывающихся то там, то здесь гнилых болотных газов. Усыпленный однообразием, он вздрогнул, услышав отчаянный, полный ужаса вопль многих голосов. Обернувшись, Трофимов увидел, как со стороны скал, из-за валунов, словно муравьи от ноги человека, порскнули маленькие фигурки. Они бежали очень быстро и вырастали в размерах буквально на глазах.
