Прелюдия к Академии (Прелюдия к Основанию) - Азимов Айзек (лучшие книги txt) 📗

– Я тебе уже сказал. Написано про гуманоидных роботов, про роботов, которых внешне нельзя было отличить от людей.

– И много их было? – спросил Челвик.

– Не говорится… По крайней мере, мне упоминание об их численности не встретилось. Может быть, их было совсем немного, но один из них в Книге упоминается как «Ренегат». Похоже, сказано это в отрицательном смысле, осуждающем, но почему – я не понял.

– А мне ты ничего такого не рассказывал, – упрекнула Селдона Дорс. – Если бы рассказал, я бы тебе объяснила, что это ни в коем случае не имя собственное. Это устаревшее слово и означает приблизительно то же самое, что на современном галактическом значит слово «предатель». Причем древнее слово более выразительно. Предатель совершает измену трусливо, а ренегат бравирует ею.

– Семантика древнего языка – это по твоей части, Дорс, – сказал Челвик, – но, во всяком случае, если этот Ренегат действительно существовал и если он был гуманоидным роботом, значит, он точно был предателем и врагом, и уж никак не его должны были хранить в алтаре Старейшин.

– Я не знал, – сказал Селдон, – что значит это слово, но, как я уже сказал, я уловил, что этот Ренегат был врагом. И я подумал, что, может быть, его в конце концов победили и он хранится там, как трофей, как свидетельство победы микогенцев.

– А что, в Книге говорится о том, что Ренегата победили?

– Нет, ничего такого я не прочитал, но подумал, что, может быть, что-то пропустил, не успел прочесть…

– Вряд ли. Любая микогенская победа воспевалась бы в Книге на все лады.

– Там еще кое-что было сказано про Ренегата, но, – Селдон здорово растерялся, – я не уверен, что понял правильно.

– Ну я же сказал тебе, – усмехнулся Челвик, – что временами там все так закручено…

– И все-таки, там говорилось, что Ренегат умел как-то влиять на людские эмоции… как-то управлять ими…

– Это любой политик умеет, – пожав плечами, хмыкнул Челвик. – Когда это у кого-нибудь получается, говорят, что у него дар божий.

Селдон вздохнул.

– Ну, в общем, мне жутко хотелось поверить, что это он. Я готов был многое отдать ради того, чтобы увидеть древнего гуманоидного робота, который до сих пор жив и которому я мог бы задать кое-какие вопросы.

– Зачем? – спросил Челвик.

– Чтобы вызнать кое-какие подробности о доисторическом обществе, когда в Галактике населенными были всего-навсего несколько миров. Построить исходные посылки психоистории на таком материале было бы гораздо легче.

– И ты уверен, что тому, что ты мог бы услышать в ответ, можно было бы доверять? Столько тысячелетий прошло, и ты мог бы поверить воспоминаниям дряхлого робота? Да ты хоть представляешь себе, насколько эти воспоминания могли бы быть извращены?

– Верно, – неожиданно вставила Дорс. – Гэри, тут дело могло бы обстоять точно так же, как с компьютеризированными хрониками, я же тебе говорила, помнишь? С течением времени память этого робота могла быть утрачена, стерта, извращена. И чем глубже бы ты забирался, тем менее надежны были бы его воспоминания.

Челвик кивнул.

– Я слыхал, что в информатике такое явление называется принципом неуверенности.

– Но разве не может быть так, – задумчиво проговорил Селдон, – что какие-то сведения, по определенной причине, могли сохраниться? Фрагменты микогенской Книги относятся к событиям двадцатитысячелетней давности и при этом могут описывать реальные события. Чем ценнее сведения, тем тщательнее они сохраняются, тем более они долговечны и точны.

– Все дело в том, что имеешь в виду под «какими-то» сведениями. То, что стремится сохранить Книга, может оказаться вовсе не тем, что ты в ней ищешь. То, что может лучше всего помнить робот, может оказаться тем, что тебе вовсе не нужно.

Селдон в отчаянии всплеснул руками.

– Ну что же это такое получается? Куда бы я ни повернул в поисках разработки психоистории, все выходит так, что я захожу в тупик. К чему же тогда все старания?

– Это тебе сейчас так кажется, – холодно отозвался Челвик, – но все может обернуться таким образом, что мелькнет искра и озарит такую дорогу к психоистории, о которой мы теперь даже не догадываемся. Не надо отчаиваться… Так… Похоже, мы приближаемся к стоянке. Давайте-ка выйдем, разомнемся, перекусим.

Пережевывая кусочки баранины и почти безвкусного хлеба – не то что в Микогене, – Селдон сказал:

– Я так понял, Челвик, что тем огнивом, от которого возгорится искра, ты считаешь меня. А я в этом совершенно не уверен.

– Понятное дело, – кивнул Челвик, – Но пока у меня нет подходящего кандидата на должность этого самого огнива, и – делать нечего – придется остановиться на тебе.

Селдон горько вздохнул и сказал:

– Ладно, попытаюсь, но пока – ни малейшего проблеска надежды. «Вероятно, но неосуществимо» – как я говорил в самом начале, и сейчас я в этом убежден сильнее, чем когда бы то ни было.

Глава тринадцатая

Термарии

Властелин Галактики устал – устал физически. Губы у него болели от того, что ему нужно было непрерывно растягивать их в милостивой улыбке. Шея онемела от того, что ему нужно было все время вертеть головой туда-сюда, изображая неподдельный интерес. Даже уши болели – устали слушать. Все тело ныло от непрерывного вставания, поворотов, рукопожатий и поклонов.

А ведь был всего-навсего самый обычный прием, не котором по обыкновению присутствовали мэры, вице-короли и министры с супругами как с Трентора, так и кое-откуда из Галактики. Притащилось их не меньше тысячи, толпа вышла на редкость разномастная, все болтали на разных наречиях, и, что хуже всего, с Императором все старались говорить на имперском галактическом, и выходило еще хуже. Но что самое ужасное, Император не должен был забывать о том, что ему нельзя делать никаких замечаний по содержанию сказанного и отвечать можно только бессодержательно.

Весь прием – и визуально, и вербально – записывался, и по его прошествии Эдо Демерзель посмотрит, хорошо ли, верно ли вел себя Клеон Первый. То есть, это Император так думал. Демерзель-то, конечно, скажет, что он попросту собирал информацию или решил проследить за поведением какой-то группы гостей. Может, и так.

Счастливчик Демерзель!

Император не мог покинуть границ Дворца и его окрестностей, А Демерзель, будь на то его воля, мог бы прочесать всю Галактику. Император всегда был на виду, всегда в пределах досягаемости, всегда вынужден принимать надоедливых посетителей – от очень важных до абсолютно никчемных, Демерзель хранил инкогнито и никогда не показывался никому на глаза на дворцовой территории. Он оставался всего-навсего именем, внушавшим всеобщий страх, этаким невидимкой, одно упоминание о котором приводило в трепет.

Император был Человеком-живущим-внутри, и к его услугам были все прелести и западни власти. А Демерзель был Человеком-живущим-снаружи, и у него ничегошеньки не было, даже формального титула, но его руки, его разум могли дотянуться куда угодно, и он не просил никаких наград за свои неустанные труды, кроме единственной – настоящей власти.

Это забавляло Императора. Он любил иной раз поиграть сам с собой в такую игру: представить, что на самом деле в любое мгновение может без предупреждения, по сфабрикованному обвинению, арестовать Демерзеля, отправить за решетку, в ссылку, пытать, казнить. Можно было бы даже не придумывать никакого обвинения вообще. В конце концов, времена стояли неспокойные, и Императору трудно было осуществлять свою волю в Галактике, Даже Трентором было править нелегко – все время приходилось делать скидку на какие-то договоры, протоколы, суверенитеты и коммюнике, пункты межзвездного права… Но во Дворце власть Императора была и оставалась абсолютной.