Ход больших чисел (Фантастика Серебряного века. Том II) - Ольшанский Григорий Николаевич (читаем книги бесплатно .txt) 📗

— Скажите мне, что произошло здесь три года тому назад? Вы должны.

Она была очень бледна. Николай Сергеевич потупился. Странная усмешка скривила его губы.

— Вы же сами знаете, — сказал он нехотя.

— Я знаю только, что здесь была найдена с огнестрельной раной в груди Ксения Тростницкая. Рядом с ней был найден револьвер и притом ее револьвер. Оседланный конь был привязан в кустах. Она была странная девушка. Поздно ночью любила ездить верхом по полям и лесу. Она никого не боялась. Дома у нее нашли записку с просьбой похоронить ее там, где ее найдут мертвой. Следовательно, самоубийство было обдумано заранее. Этот камень лежит на ее могиле. Вот все, что я знаю.

Елена Владимировна замолчала и опять посмотрела на Орлова своим приказывающим взглядом.

— Только это? — спросил он ее. Что-то дрогнуло в его лице.

— Я слышала еще, что Григорий Александрович ухаживал до нашей свадьбы за Ксенией. Он часто сопровождал ее на прогулках верхом. Я это слышала мельком. Я никогда не говорила об этом с Григорием Александровичем. Слушать же от других мне было неприятно.

— Зачем же вы меня расспрашиваете?

— Теперь я должна знать.

Орлов по-прежнему стоял, потупившись, медленно вращал большой перстень на мизинце. Елена Владимировна подошла к нему почти вплотную. Глаза ее горели.

— Вы скажете.

— Нет, — сказал он и в упор поглядел ей в глаза.

Оболенская отошла от него и после некоторого молчания сказала:

— Вы когда-то клялись мне в вечной любви, Николай Сергеевич. Вы мне сказали один раз, что я могу потребовать у вас всего, что я захочу, и вы исполните. Если вы любите меня, Николай Сергеевич, сейчас, если вы не хотите, чтобы я считала вас за лжеца, вы скажете.

— Я люблю вас до сих пор, — тихо произнес Орлов.

— Так говорите.

— Но это непорядочно, — голос его дрожал.

— Говорите, я вам приказываю.

— Хорошо, извольте, все, что я знаю. В ту ночь, когда была найдена мертвой Ксения Тростницкая, Григорий Александрович был у меня.

— У вас?

— Да, он пришел очень поздно, часов в 12, необычайное несколько время. Но он делал тоже вообще много странных вещей. К тому же он, наверное, знал, что я не сплю. И еще он знал, что он неприятен мне. Я хорошо помню этот вечер. Я шагал по моей террасе и смотрел на бледную полную луну на кротких, бледных небесах. Григорий Александрович появился как-то внезапно. Впрочем, может быть, я был рассеян. Руки его были очень горячие, а сам он очень бледен, бледнее луны, и говорил он странно в тот вечер и голос его дрожал. Я угощал его вином и он пил, но вино не пьянило его. Я глядел на него и не понимал, что с ним, зачем этот нервный смех и острые жуткие глаза. Под утро он попросил разрешения переночевать, говоря, что ему страшно идти одному лесом. Когда на другой день я проснулся, его уже не было. Постель была не смята. А потом я узнал, что Ксения убита.

— Убита?

— Конечно, убита. Я знал прекрасно, что они любят друг друга. Помните, я предупреждал вас, за кого вы выходите замуж, ведь вы были только ширмой или, простите меня, лишь средством избавления от слишком дурных страстей. Ведь вас он никогда не любил, а всегда любил вон ту, — и он постучал костяшками пальцев о камень. — Нелеп был этот роман и, должно быть, порядочно измытарила его Ксения.

— Но почему вы думаете, что это он убил ее, ведь вы сами говорите, что они друг друга любили?

— Вы знали эту девушку? Нет? Роман тут не мог кончиться бракосочетанием и произведением потомства. Эта девушка должна была или сама погибнуть, или погубить его. На последнее я, по правде сказать, и рассчитывал, потому и интересовался их отношениями.

— Но все это предположения. Где факты?

— Факты? Извольте. За три дня до убийства, Григорий Александрович был у меня, тоже очень взволнованный, крайне нервный. Между прочим, он вынул из кармана маленький дамский револьвер, тот самый, который был найден подле Ксении. Он спрашивал меня, красив ли он. Я догадался, что револьвер дала ему Ксения, чтобы он покончил с собой. Видимо, в их любви настал кризис. Григорий Александрович вертел револьвер в руках и говорил, что вот такая маленькая штука, а может причинить большую неприятность. Помню, я спросил его: тебе дала его Ксения? Он посмотрел на меня своим темным скрытным взглядом и, сказал: «Да, Ксения», потом усмехнулся. Я хорошо помню его усмешку. Оказалось, что он перехитрил ее, мертвой оказалась она, а не он.

— Вы, стало быть, имели прямую улику против Григория Александровича, почему вы не показали против него?

— Потому что знал, что вы любите его, — глухо ответил Орлов.

— Знаете, когда вы говорите, я чувствую почему-то правоту ваших слов; мне самой чудится, что здесь было совершено некое преступление. Но, конечно, не доводы ваши убеждают меня. Что, в конце концов, значит этот маленький револьвер, которым играл Григорий Александрович, и который потом через три дня был найден возле трупа; что значит, этот необычный визит к вам роковой ночью? Может быть, это только совпадения, может быть, между ними есть некая внутренняя связь. Не то важно. В ваших словах мне непонятно самое главное: что привело их к этому печальному концу, каков бы он ни был, какова была эта любовь, столь необычайная, по вашему мнению? Кто эта странная девушка? Я ее совершенно не знаю. Я видела ее раза два.

— Я сам едва ли буду в состоянии очертить вполне ясно страсти и чувства этих двух необычайных любовников, — сказал Орлов. — Я постараюсь, насколько смогу, это сделать. Нужно вам сказать, что я тогда вел двойственную игру и внимательно следил как за Григорием Александровичем, так и за Ксенией. Мне говорить это тяжело, но, может быть, лучше признаться вам во всем когда-нибудь. Я любил вас глубокой и безнадежной любовью, которая питается собственным отчаянием, становится изобретательной, хитрой и почти преступной. Моим соперником был ваш муж, который, как я видел, вас совершенно не любит, который вас совершенно недостоин, и для которого вы служили только ширмой. Потому что Григорий Александрович даже самому себе не хотел признаться в своей любви к Ксении и, конечно, больше всего боялся, чтобы кто-нибудь случайно не намекнул ему об его отношениях. В этом почему-то он был необыкновенно робок и застенчив. Я, конечно, ни разу не присутствовал при его объяснениях в любви, но воображаю, что это должно было быть прекомично. Но я видел, что он ее любит, что любовь увлекает и уносит его с собой, что он не властен бороться против своих чувств, что отступления ему нет.

Я это хорошо видел. Что-то роковое, темное, смутно предчувствуемое близилось, росло, как грозовая туча за горизонтом. Как птицы перед бурей, беспричинно, казалось, трепетали их души и ждали вихря, тьмы и молний, ждали и боялись. Я видел это. Тогда-то начались мои частые посещения Ксении. Как злоумышленник, я готовился к ним, ибо я был уверен, что когда-нибудь настанет кризис; необходим будет лишь слабый психический толчок, и слабый упадет, чтобы не встать больше никогда. Настанет мой час действовать. Я его ждал. Я верил, что слабым окажется ваш муж.

— Какая гадость! — воскликнула невольно Елена Владимировна.

— Я прекрасно понимаю, с точки зрения обычной морали я поступил нехорошо, скажем даже, преступно. Но преступление не должно оценивать только, как факт, как чистую внешность, если вы примете во внимание тогдашние мои чувства, мой бред, глухие страсти и отраву их, все, чем нам страшна любовь безнадежная, вы будете ко мне снисходительны. Когда человек любит — самое низкое и самое высокое просыпается в нем с равной силой, у ложа его сна борются его ангел-хранитель и его демон, сказал один философ. Кому достанется победа, никто не может сказать. Но оставим эти по существу неинтересные для вас детали. Как я уже вам сказал, я часто бывал у Ксении, и хотя был занят совершенно другим, невольно был втянут в круг влияния этой странной, но обаятельной девушки с душой, поистине, высокой и крылатой. Я часто приходил к ним, потому что они были всегда вдвоем. В то лето вокруг горели торфяные болота. В жарком воздухе пахло гарью. Солнце, красное, как поздняя луна, стояло на дымном безоблачном горизонте, лишь вечера несли прохладу. В лощинах поднимался туман, он вставал над рекой и над садом, потому что место было сырое. В тяжелом ночном воздухе смутно горели лампионы над столом в саду, где мы обыкновенно ужинали. Мы пили вино, перед Ксенией тоже стоял бокал и время от времени она склоняла свою голову, чтобы сделать глоток ароматной, холодной влаги. Лицо ее становилось напряженным, глаза как-то дивно мерцали. Пристально она глядела на все предметы, должно быть, томилась тяжкими предчувствиями. Так проходили часы. Поздно ночью мы расходились. Григорий Александрович меня всегда немного провожал: он был очень нервен и ему тяжело было оставаться наедине с самим собой.