Пылающий остров (илл. В. Лукьянца) - Казанцев Александр Петрович (хороший книги онлайн бесплатно .txt) 📗
— Сверхаккумулятор сделает человека хозяином энергии, которая поможет ему заключить подлинный союз с природой и распоряжаться силами стихии. Поможет ему добиться полного изобилия, поднять культуру и достигнуть на дороге прогресса самого светлого счастья.
Она закончила и смутилась. Он сосредоточенно смотрел в воду и молчал.
— Не поняли? — робко спросила она.
— Нет, понял. Спасибо. Но вот боюсь, что вы не все поняли.
— То есть как это так — не все поняла? — почти обиделась Марина.
— Я отплачу вам откровенностью за откровенность. По некоторому стечению обстоятельств я знаю то, что вы не учли в своем прогнозе использования сверхпроводимости для аккумулирования энергии.
— Что вы имеете в виду?
— Я имею в виду, — раздельно заговорил он, — что вы создаете, помимо всего вами рассказанного, абсолютную сверхбомбу, о которой так мечтают на Западе.
— Абсолютную сверхбомбу? — удивилась Марина.
— Ну да! Мощь ее может во много раз превосходить водородную. Но после взрыва она не оставит смертельной для всего живого радиации. Те, кто ее взорвут, не погибнут от нее же, как это страшило поборников атомного шантажа. Мне известно, кто и зачем тщетно пытается создать то, над чем работаете вы. И я говорю вам это потому, что считаю необходимым открыть вам глаза, внушить вам ответственность, доказать вам, как нужно то, что вы стремитесь создать.
— Вы говорите так, словно все-все поняли! Что вы кончили?
— Иельский университет.
Марина вспыхнула:
— Хотите посмеяться надо мной? Или напугать тем, что я проболталась… иностранцу?
— Нет, нет и нет! Знайте, мне можно доверять, но я действительно закончил университет в Америке, куда попал из концлагеря. Его освободили американские войска в Западной Германии. Я считался сиротой, и американский судья Смит вынес решение отослать меня для воспитания в Соединенные Штаты, произведя попутно усечение моей фамилии — не Матросов, а просто Тросс. Отправили меня не одного, а многих детей, оставшихся в лагере без родителей. В свое время это вызвало бурю протестов. Так мне привелось переплыть океан десяти лет от роду. Очевидно, кое-кому казалось, что мой природный русский язык еще может пригодиться новым моим воспитателям… или хозяевам…
— Вот как? И вы росли вдали от России?
— Я рос там, но помнил все, что было здесь.
— Как же это могло случиться? Пятилетние малыши накрепко все забывают.
— Пятилетний малыш был свидетелем Брестской обороны. А шести-, семи-, восьми- и девятилетний малыш — ужасов лагерной жизни. Верьте, это не забывается. Кроме того…
— Что «кроме того»?
— Видите ли… хотя, пожалуй, теперь я могу рассказать вам о себе.
— Почему теперь?
— Потому что на этот раз я уже не вернусь туда.
— Значит, вы бывали здесь и возвращались?
— Бывало и так.
— Так расскажите. Мне очень нужно все знать о вас!
— Почему же?
— Вы же узнали меня. Даже больше. Мою работу… Мою мечту! А какой вы?
— Хорошо, расскажу. Я еще не знал, какой я, когда в первый раз приехал американским туристом на Родину. Но это знал другой человек. Он более чем знал меня. Он старался сделать меня таким, каким он мечтал, вопреки всему, что меня окружало, чему меня учили, к чему стремились приобщить за океаном. Это был изумительный человек. Я звал его дядя Коля. Еще в лагере, где он заменил мне отца, учил любить Родину и ее идеалы. А когда нас, ребят, повезли за океан, он, якобы не пожелав вернуться домой, поехал вслед за нами, чтобы найти нас на чужбине и помочь нам вырасти настоящими людьми. Это он помог мне сохранить в памяти то, что стерлось бы у ребенка в обычных условиях. И я ничего не забыл.
— Кто же этот дядя Коля?
— Много лет я и не подозревал, кто он. Для меня он был очень простым, добрым, очень хорошим и очень убежденным человеком. Смертельно раненным его захватили в Бресте, где его сразила пуля в бою рядом с моим отцом. Оказывается, и в Бресте я звал его дядей Колей. В лагере он чудом выжил и посвятил себя нам, ребятам. Но кем он был, я понял, лишь вернувшись в Штаты и не застав его…
— Его схватили?
— Хуже. Тогда можно было бы его обменять… Нет, там умеют подстраивать автомобильные катастрофы. Мне некому было рассказать о своей «туристической поездке» в Советский Союз.
— Вы выполнили там его заветы?
— Да. На первой же остановке поезда, здесь, в Бресте, я отделился от своей группы и зашагал, как и вы вчера, в крепость. Я не видел ее двадцать лет. Как вам передать, что я почувствовал? Все снова встало перед моими глазами. Мертвые ожили. Крепость была населена не духами, а наполнена живым духом героизма. Я стоял и плакал, глядя на «говорящие камни». Я спустился в подвал, побывал там, где мама ухаживала за ранеными. Я знал тайник, куда она прятала меня. И я прополз в него. Помните, я вас вчера туда затащил.
— Там «ваша надпись»! — воскликнула Марина.
— Теперь вы понимаете, почему я считаю ее своей, хотя ни папа, ни мама не успели поставить под нею имени Матросовых.
— Я помню, что там написано: «Дима, будь достойным…»
— И это помогло мне найти свой путь. В Иельском университете, кстати говоря, я смог учиться, только пройдя курс разведывательной школы, где из меня готовили… вы сами понимаете кого.
— Кажется, понимаю.
— Здесь, в Бресте, я окончательно нашел свой путь, к которому готовил меня дядя Коля. Я уже знал, что мне дальше делать. Тотчас догнал свою группу в Москве и с нею вместе вернулся в Америку. Я остался «американцем», но я не перестал быть сыном защитников Брестской крепости. Я продолжал защищать ее и там, за океаном… Мне не шли чины и звания, но здесь уже знали обо мне.
— Слушайте, сын героев Матросовых! Как же вы могли все это рассказать мне, первой встречной?
— Это вчера вы были первой встречной, а сегодня… передо мной человек, ведущий огромного значения научную тему. Но вы нравы в одном.
— В чем?
— Рассказать все это можно было только очень близкому человеку…
Смущенная, ошеломленная всем услышанным, она сидела на крутом берегу под стенами полуразвалившихся казематов крепости и чувствовала, как ее рука, нервно перебирающая травинки, попала в большую теплую руку Дмитрия.
— Я боюсь разочаровать вас. Не воображайте меня героем. Я никогда не передавал из Америки никакой секретной информации, чему меня так усердно обучали в американской шпионской школе.
— Вы не были разведчиком?
— В обычном понимании не был.
— Так кем же вы были?
— Я занял видное место и не имел права чем-нибудь себя скомпрометировать. Но на своем месте мне кое-что удалось сделать.
— Можно привести хоть один пример?
— Один можно. Тем более, что он общеизвестен. Запрещение воздействия на среду обитания в военных целях.
— Это вы?
— Мне удалось побудить и американскую сторону выступить за этот запрет. Я участвовал в осуществлении военным концерном Вельта проекта космической антизащиты. Так называлось пробивание бреши в атмосфере. И вместо того чтобы прикрыть эту разработку видимостью выступления против уродования среды обитания, мне удалось поднять в прессе кампанию, которая вылилась в требование запрета.
— Но это же огромная заслуга, Дмитрий!
— Я боюсь разочаровать вас. В другом, более значительном случае, подробности которого станут вам да и всему миру известны завтра, я провалился.
— Провалился?
— Я не смог предотвратить страшную диверсию против земной атмосферы. Я добрался до Москвы только для того, чтобы сообщить о ней, о том, что в Тихом океане загорелся воздух. Вот видите, каков я. Вероятно, я не имею права на счастье, — добавил он, смотря в широко открытые зеленоватые глаза Марины.
— Нет! Имеете, имеете! А воздушный пожара каков бы он ни был, можно потушить, можно!
— Как?
— Вы знаете, как тушат нефтяные пожары?
— Взрывом.
— Я ведь рассказала вам, над чем работаю. Теперь вы подсказали мне, над чем я должна работать.
Она сказала, что он имеет право на счастье. Дмитрий любовался Мариной и думал, что он всей душой хочет этого счастья всем людям, ей, себе…
