Шутиха (сборник) - Олди Генри Лайон (бесплатные серии книг .TXT) 📗
Вован густо расхохотался, мучась одышкой:
— Друг? Ну ты и сказанула, подруга! Это мой шут!
Если ты, о бык среди потребителей печатной продукции, уже дочитал до этих строк, скрывающих в себе исток бытия, — ты, несомненно, понял, что в сей книге на 7-м уровне астрал-подтекста разворачивается сущность воззрений лучшего из триждырожденных, просветленного хасид-йогина Шри Джихадбарлала Абрахмы Рабиндрановича Шивы-младшего, изложившего доктрину учения «Левая нога джнянина» в мантре для тенора и баритона с оркестром:
Если ты, бык, этого еще не понял, читай дальше.
А потом был вечер, продолжившийся Зямой. Наверное, это космически несправедливо, когда вечер такого сумасшедшего дня продолжается Зямой, чтобы им же закончиться, но Галина Борисовна слыла в деловых кругах человеком слова. Купцы первой гильдии не подписывают контрактов — им достаточно ударить по рукам. Раз утром позволила мужу коньяк и однокурсника, то крутись, белка, в колесе, не крутись, а полезай в кузов. Особенно если ты, сохранив в паспорте девичью фамилию, давно утратила максимализм юности, а супруг твой, Игорь Горшко, меж друзьями — Гарри Поттер, человек вечной молодости. Что означает: волшебно обидчивый, колдовски ранимый и общительный до полной размытости сознания.
Без друзей он чахнет, как кактус на рисовых полях.
С друзьями он колосится, как рожь за околицей.
В сущности, у каждой домработницы бывают свои скелеты в шкафах, и почему отказывать мужу в мелких слабостях? Коньяк доверчиво грелся в ладони, чашечка кофе оплакивала родную Бразилию, истекая ароматом, и огонь семейного очага горел в сердце, позволяя слушать вполуха, грезить о тайном и не вникать.
— Это ничтожество, — сказал Зяма. Пунцовый блик лежал на его носу, обильном и сизом, как баклажан, делая нос гостем из ночных кошмаров импрессиониста Моне. — Ты его знаешь, Гарик. Это полное, законченное, самодостаточное и пышное ничтожество. Он говорит мне: «Зямочка! Ваши стихи дышат чувством, но в вашем возрасте! С вашим-то опытом! Неужели вы не слышите...» И давай склонять: пеоны-пентоны, дактиль-птеродактиль! Он думает, если способен гнать ямбом кубометры рифмованной чуши, так уже и получил мандат на Кастальский ключ! Ямбы-тымбы-мымбы! Мертвечина! А тут! сердцем! романтической душой, из-под спуда будней...
Зяма напрягся и, часто дыша, задекламировал в ля-ля миноре:
— Это гениально. — Гарик восхищенно припал к коньяку, дергая кадыком. — Просто, искренне. Такое хочется петь ночью, у костра. Под гитару, потягивая спирт из мятой фляги. Зяма, ты всегда юн. У тебя большое сердце.
В глазах мужа, последние двадцать лет видевшего костер исключительно по телевизору, обнаружился отсвет пожарищ, пылающий горизонт, кровь на палубе, лезвия абордажных крючьев и троица канониров с дымящимися фитилями. Как все это поместилось в двух, откровенно говоря, небольших глазках, оставалось загадкой.
Зяма принял комплимент достойно, перейдя к припеву, описывающему в художественных образах конфликт капитана с излишне меркантильными матросами:
В гостиной отчетливо запахло порохом. Дребезжанье бокалов-пузанчиков напомнило старушечий хохот ветра, шторы взвились грот-бом-брамселями, на люстре закачался опухший флибустьер, повешенный за сокрытие награбленного имущества, и за окном вороний грай, безбожно грассируя, взвился в попугайском экстазе: «Евр-рея на р-рею!»
— Я, кажется, знаю, куда ты гнешь! «Летучий Голландец», да?!
Гарик от волнения привстал в кресле и весь просиял, когда Зяма подтвердил его догадку сперва кивком, а позже и финальным пассажем:
— Ты обращался к Ипполиту? — Гарик понизил голос, словно намекая на тайну, известную лишь им двоим.
— Да, — качнул носом Зяма. Лицо его в профиль напоминало парусник. В двадцатипушечных бортах. С бушпритом наперевес. В фас же лицо Зиновия Кантора более всего походило на кабину грузового трейлера. — Он сказал, что напишет музыку. Завтра. Или послезавтра. Это будет шлягер. Так сказал Ипполит, а ты знаешь Ипполита.
Галина Борисовна тоже знала Ипполита. Ипполит был концертмейстером в детском саду «Жужелица», а по совместительству — просветленным дзен-буддистом. В его понимании «завтра» не наступало никогда.
— Настя хочет завести шута, — вдруг сказала она. — Игорек, слышишь? Наша дочь собралась обзавестись шутом. Будет выгуливать его на поводке, как Вован. Наносить побои средней степени. Разгружать психику. Игорек, ты что-нибудь понимаешь?
— Пусть возьмет это ничтожество. — Щеки Зямы просветлели и колыхнулись. — Прирожденный паяц. Представляешь, Гарик, он уже трижды отказал мне в публикации. Трижды! За полгода. Дескать, мое творчество плохо подходит к тематике журнала «Нефть и газ». Я у него спрашиваю: а твое? твое драное творчество?! Оно хорошо подходит к тематике?! И этот скоморох мне отвечает: я в «Нефти и газе» работаю. А публикуюсь я в «Новом хозяине». Нет, ты понял? Это ничтожество — новый хозяин, а я даже к нефтегазу не подхожу!
Гарик взял ломтик лимона. Посмотрел на просвет:
— Зямочка, не унижайся. Потомки оценят. И ты, Галочка, успокойся. У девочки трудный период. Сейчас многие заводят — семью, машину, собаку...
— Но ведь не шутов?
— Я бы завел, — сказал Зяма. — Я бы читал ему стихи. Но у меня нет денег на шутов. Мои шуты — бесплатные. Они публикуются в «Новом хозяине».
Лимонный монокль в глазу придавал Гарику странную значительность: комично-породистую. Опытные циркачи, рожденные, что называется, в опилках, шепчутся меж собой: таким бродит ночью под куполом шапито призрак барона Вильгельма фон Шибера, безумного лотарингца, променявшего титул на любовь акробатки Нинель, а шпагу дворянина — на погремушку клоуна. Шаповал была не в курсе балаганного фольклора, но если повествование ведут Третьи Лица, сведущие во всяких материях, то стоит ли удивляться разнообразию сравнений?
Впрочем, монокль вскоре был съеден, и образ развеялся.
— Мальчики, у меня сегодня был трудный день. Я иду спать.
