Ошибка биолога(Избранные сочинения. Т. II) - Соломин Сергей (книги без регистрации бесплатно полностью сокращений TXT) 📗
— Черная Смерть настигла меня, — сказал Син и от ужаса перешел сразу к тоскливому равнодушию.
Сознание заволакивало дымкой, огнем палило внутренности и снег не охлаждал жара…
— У него вовсе нет чумы. Просто усталость, продолжительное голодание.
— Странно! Манза, а похож на европейца. Если остричь ему косу…
— Тут нет ничего удивительного. В Маньчжурии всегда возможно смешение рас.
— Вполне подходящий для нас субъект. Только согласится ли?
— Должен согласиться!
Весь трепеща от восторга возвращающейся жизни, Син слышал эти речи над своею постелью, куда чья-то заботливая рука уложила его.
И говорили всегда двое: один в китайской одежде, другой в сюртуке, без косы. Но в обоих Син узнал соотечественников.
И, когда он выздоровел, ему сказали:
— Ты должен делать все, что тебе прикажут, и ты умрешь, но тело твое доставят на родину и похоронят, как мандарина.
И Син радостно согласился.
В первом классе сибирского экспресса, мчавшегося с Востока на Запад и уже перевалившего через Урал, ехал китаец, одетый по-европейски, и поражал всех остальных пассажиров изысканностью манер и знанием иностранных языков. С ним ехал слуга, без косы, напоминавший лицом полумонгольский тип сибирского казака.
Это были «Брат Черной Смерти» и преданный слуга его, Син.
Предки
Профессор Чижов только что захлороформировал крупную водяную лягушку и распял ее животом вверх на деревянной дощечке для вскрытия.
Лапки были приколоты большими булавками, белое брюшко поднималось и опускалось от дыхания, прекрасные огромные глаза смотрели печально, подернутые дымкой наркоза.
— А ведь она совсем похожа на человека, — с оттенком жалости сказал один из учеников-лаборантов.
Чижов расхохотался.
— В старину существовал какой-то чудак, уверявший, что в эпоху завров, птеродактилей и зубатых птиц люди плавали в воде в виде лягушек. Я сейчас вам покажу, насколько внутренние органы лягушки отличаются от человеческих.
Профессор взял скальпель и, попробовав его острие на ногте, готовился совершить кровавое дело — заживо вскрыть беспомощное животное.
— Можно войти? — раздался голос за дверью лаборатории.
— Входите! — крикнул Чижов, узнавая говорившего.
Регель был высокого роста, худой, сутуловатый, со взглядом исподлобья.
Когда он входил, хотелось спросить: «Убил ты кого-нибудь или только собираешься убить?»
Но после первого мрачного впечатления всякий убеждался, что этот насупившийся господин, в сущности, бесконечно добрый, отзывчивый человек, который не обидит и мухи.
— Ну, как ваши работы по палеонтологии? — спросил Чижов, дружески пожимая руку Регелю.
— Как всегда! Брожу в потемках и только изредка вижу просветы. Сделано так много, а в результате мы не можем ответить на самые простые вопросы.
— Например?
— Да вот хотя бы вопрос о происхождении человека. Дарвин наградил нас обезьяноподобным предком. Эта гипотеза подтвердилась находкой неандертальского черепа. Следовательно, во главе человеческого родословного древа — обезьяна. Одна из пород стала прогрессировать умственно и постепенно сложился человеческий тип — homo sapiens.
Но вот нашли гейдельбергский череп [1], и теория рухнула. Есть полное основание думать, что предок наш был человеком, существом интеллигентным, а обезьяна — продукт одичания и вырождения. Это соответствует и взглядам дикарей, которые убеждены, что обезьяны — одичавшие люди. Мне приходилось слышать от одного псаломщика негодующую речь: «Человек не может происходить от обезьяны, ибо обезьяна есть карикатура и больше ничего». И представьте, он, оказывается, прав.
— Хорошо, но ведь это только прогресс науки. Вы сами себе противоречите, так как даете на вопрос прямой ответ.
— Допустим. А откуда взялся человек — общий предок прогрессирующей человеческой породы и регрессирующей обезьяньей? Вопрос стал еще запутаннее.
Чижов только покачал головою:
— Вы, кажется, научный фантазер, мой милый, а я старый позитивист и с вашего разрешения приступлю к вскрытию лягушки.
Регель только сейчас обратил внимание на распростертое тело земноводного и протянул руку, словно защищая его от профессорского ножа.
— Нет, оставьте! Пожалейте! Посмотрите, какие у нее печальные глаза. Она смотрит чисто по-человечески.
— То же самое говорит мой ученик. Он утверждает даже, что лягушка очень похожа на человека.
Регель вздрогнул и пробормотал странным голосом:
— И он прав!
— Я не хочу присутствовать при вскрытии, — сказал он громко, — я пойду и подожду вас в кабинете. Не мучьте ее слишком, бедную.
Провожая его глазами, Чижов не удержался бросить ученикам:
— Вот чудак-то! Расчувствовался над лягушкой!
Через полчаса оба ученых сидели в кабинете за бутылкой золотистого хереса с бисквитами.
— А знаете, я не ожидал от вас такой сентиментальности. Положим, вы возитесь с костями давно умерших животных, но ведь должны же вы были изучать и живые, современные экземпляры.
— Я и изучал.
— И делать вскрытия, производить вивисекции?
— Я и производил, и произвожу.
— Но как же понять вашу защиту лягушки?
Регель долго не отвечал.
— Не знаю сам, — начал он наконец, глухим голосом, — почему вы мне внушаете особое доверие и я готов вам рассказать то, что хранил до сих пор в тайне от всех. Впрочем, лучше я пришлю вам мою рукопись, дневник. Можете его оставить у себя навсегда. Но, читая, не утешайтесь мыслью, что я или мистификатор, или сумасшедший. Все до последнего слова только правда, ни тени выдумки.
Через два дня Чижов получил рукопись и так увлекся ею, что читал два дня, ничем более не занимаясь.
Встретив Регеля, он сказал:
— Коллега, я прочел все. Самое лучшее, если мы никогда не будем говорить об этом. Но вы достигли своей цели: я не буду больше резать лягушек.
Регель крепко пожал ему руку.
С тех пор прошло много лет. Умерли оба ученых, и рукопись Регеля купил я на аукционе вещей в квартире Чижова.
Дневник очень объемист, и я сделал из него экстракт, который я отдаю на суд читателей.
В 25 лет я был одержим страстью к путешествиям, у меня были хорошие средства, но, что еще важнее, непочатые молодые силы и цветущее здоровье.
Мне удалось найти двух товарищей с такими же вкусами и стремлениями, как и мои.
Мы объездили множество стран, совершая длинные путешествия пешком и подвергаясь иногда страшным опасностям от стихий, хищных зверей и дикарей.
Однажды, бродя в области Скалистых гор, мы заночевали в одной долине, окруженной с трех сторон гигантскими каменистыми стенами.
В долине бежал ручеек и росли какие-то кустарники. Таким образом, мы имели все для лагерной стоянки. Развели костер и зажарили убитую днем дичь. Наевшись, мы легли спать, причем по обыкновению один из нас сторожил, сменяясь с товарищем через каждые три часа.
Моя вахта наступила под утро. Было прохладно, над долиной стоял туман, и я возобновил костер, чтобы согреться.
Легкая дремота то и дело овладевала мною, и я с огромными усилиями боролся с нею. Обыкновенно принято думать, что самое тяжелое дежурство — ночное. Это неправда. Именно утром у здорового человека сон хотя и не так крепок, как с вечера, но, если можно так выразиться, особенно навязчив. Словно липнет что-то к тебе, словно чья-то рука то и дело закрывает глаза и не успеешь оглянуться, как уже находишься во власти легких утренних видений.
В одну из таких минут до моего слуха донеслись странные стонущие звуки, я быстро очнулся и стал прислушиваться. Кругом царила тишина, и стоны надо было отнести, по-видимому, к сонному обморачиванию.
