Параллели. Сборник научно-фантастических произведений - Сборник Сборник (книга бесплатный формат TXT) 📗
— Потому что его руки — из-за симметрии приходится делать на обеих — удлинили на двадцать три сантиметра, а метающую руку подстраховали сухожилиями из полярпенола, — самодовольно ответил сам Дорж.
— А благодаря чему Кранелло удалось в верчении каруселей набрать на два центнера больше по сравнению с прежним луландским рекордсменом? — продолжал врач.
— Потому что мы ему влепили второй позвоночник, а его кости рук и ног заменили иридиево-стальным каркасом.
— Нет! — Котта переводил расширившиеся от испуга глаза с одного на другого. — Вы просто вставляете искусственные органы и мышцы, нет! Это же неестественно.
— Наоборот, естественно, что это естественно, — возразил Дорж и рассмеялся раскатисто, довольный игрой слов. — Разве это неестественно, слабейшее звено биологической цепи усилить и этим полностью использовать наличествующие телесные резервы? В принципе мы только помощники природы, которая во многих вещах попросту неряшлива. Я даю вам слово, что личность ваша от этого не изменится. По крайней мере., в негативную сторону.
— Кстати, — врач изучал компьютерные данные, — ваши ноги нам бы надо тоже удлинить на восемь сантиметров. Тогда вы будете обладать оптимальными условиями для высоких и мощных прыжков на пружинном мате.
— Это нужно? — отважился Котта на слабое возражение.
— Это не нужно, — с иронией заметил Дорж, — если вы хотите заработать лишь половину вашего гонорара или и того меньше.
— Ну, убедились? — спросил врач. Котта не отвечал.
Восемь дней заняли дальнейшие исследования. Измерили даже скорость мыслительного потока и установили, что с помощью энцитоиентрина возможна существенная прибавка в интенсивности. Согласно предварительным расчетам вследствие этого могло бы наступить двадцатисемипроцентное улучшение реакции. Более прочный затылок не представил для врачей трудности — достаточно было бы двести десять внутримышечных инъекций биценторамина.
В конечном счете были собраны воедино все требуемые вмешательства, и Котта одобрил все предложения. Когда операции на руках и ногах были завершен л, должна была начаться последняя подготовительная фаза к “Большому Смотру”. А это было, по утверждению любого из тринадцати врачей центра, уже просто детской игрой.
Котта регулярно принимал определенные дозы кальция, меди, железа и витамины от А до Е, вдобавок еще были лечения примоволанусом и декаболином, инъекции гормонов и плазмы. Но этими порошками и растворчиками дело не исчерпывалось. О нравственных сомнениях и периодических депрессиях в институте этого Доржа тоже подумали, ибо целые месяцы визитов к психологам и гипнотизерам были так же запланированы, как массаж и сауна. Было почти невероятной трудностью выкроить в этой программе еще и окно для тренировок. В конце концов удалось и это.
У Котты вряд ли находилась свободная минута для размышлений. Где-то в глубине души он ощущал, что поступал неправильно. Где были его принципы? Иной раз поздним вечером или между двумя тестами они вдруг как настойчивые просители заявляли о себе, но всякий раз он отталкивал их в самый дальний уголок своей совести. И хотя все эти события во врачебных кабинетах с присоединением к шлангам, кабелям и инструментам катились по нему как поток, выжавший из его членов всю силу, он не мог считать их извиняющим обстоятельством. Он прекрасно знал, что он не лучше любого другого артиста, пришедшего сюда до него, чтобы с искусственно внедренными дополнениями победить тех конкурентов, которые по сути дела были лучше.
В такие моменты он чувствовал себя разбитым. Он сомневался в том, что сейчас способен повторить еще свои простейшие прыжки, тем более сложные саль-то “ямахо” и “лобенго”, освоение которых потребовало большого терпения и энергии. А теперь, когда на седьмой вечер он хотел еще раз все основательно продумать, прибыло приглашение от Доржа. Сначала он собирался отказаться. Но когда ассистент Доржа разъяснил ему, что тот беседует перед началом каждого нового “тренировочного цикла” с артистом-новичком, Котта решил сходить к режиссеру.
Дорж снова принял его в своей комнате, два фужера с перлусом уже стояли на столе.
— Откровенно сказать, я не хочу, — сказал Котта. Слабый его протест, который он собирался подчеркнуть двусмысленностью этой фразы, не был понят Доржем.
— Нет, нет, для вас начинается новая эра артистизма, это надо обмыть.
Котта устало опустился в пневматическое кресло.
— Я очень доволен вами, — продолжал Дорж. Он поднял фужер и широко улыбнулся своему гостю. — Вы артист, выполнявший до этого незначительнейшую работу, почти природный талант.
— К чему этот талант, если против природы выступают искусственные сухожилия, руки и ноги?
— Да, к чему, действительно… — Дорж покачал головой, якобы опечаленный. — Ну а сколько бы вы еще возглавляли список лучших — полгода, год? Не забывайте это.
Постепенно Котта снова обрел душевное равновесие, его успехи были столь аномально великими, что уже за много недель до “Большого Смотра” он овладел фигурами и прыжками, которые сам всегда считал невозможными. Сальто “ямахо” и “лобенго”, его прежние коронные номера, он собирался продемонстрировать как вступление перед сенсационной средней частью программы.
Совесть он успокаивал мыслью о том, что своими упражнениями он доставит всем луландцам неслыханное доселе наслаждение. И он пошел спокойно, без малейшего сомнения в своей победе, на решающий старт в “Большом Смотре”.
Когда минули шесть дней из тех тридцати, что занимают соревнования в саккарийской столице Саккум, на пружинные маты вступили прыгуны.
В зале царило чудесное настроение Свыше 62 тысяч луландцев из всех стран заполнили ряды до последнего местечка Фиолетовые и красные, синие и зеленые лучи скрещивались на трампельматах, когда на них ступили артисты Но даже гармоничные композиции цветов не в силах были затушевать то большое различие в способностях, которое было у ранее стартовавшего Холебассы из Туккума и у других артистов.
Котта знал, что он способен был выступить с еще более сложными, высокими и красивыми прыжками, нежели Холебасса. Это должно обеспечить ему удивление и аплодисменты зрителей, которые торжествовали уже при виде сравнительно простых композиций его конкурентов Котта вбежал пружинистыми шагами в манеж Он ловко, одним мощным движением вскочил с пола на мат, и тотчас тысячи в зале произнесли свое “хо-хо”. Однако у Котты было впечатление, что в этом возгласе не было большой сердечности прежних времен И тем не менее он был доволен, потому что Холебассу проводили только с “хи-хи”, то есть самой нижней оценкой по шкале одобрения Сегодня луландцы еще станут свидетелями такого искусства прыгать, которое не сможет не вызвать у них “хай-хай” — выражения высшего восхищения.
