Тринадцать ящиков Пандоры - Булычев Кир (книги читать бесплатно без регистрации полные .txt) 📗
— Холодное, — проговорил и отер пальцы о полу.
А в сизых изгибах располосованной плоти Уильяма Кронненфельда запульсировало, захлюпало, жадно разевая пасть.
— Я должен был умереть, — сказал адъютант Хэвиджа. — Когда тварь, что вселилась в госпожу Франческу, ударила меня… она вырвала кусок плоти, а в дыре, говорят, можно было увидеть, как бьется сердце. Но я пришел в себя излеченным… если это можно назвать излечением. Я… мне… мне нужно выяснить, что я теперь такое.
Он замолчал, переводя дыхание.
— И все же, — Томас чувствовал, что губы сделались как деревянные. — Что вы делали в его комнатах?
— Я хотел увидеться с госпожой Франческой. Хотел… поговорить… иногда одержимые помнят, что было, когда в них вселилась эта местная чертовщина.
— Ну да, — протянул Фицпатрик. — И именно для этого вы прихватили кинжал с серебряной насечкой.
— Кстати, об этом, — вмешался Томас. — Откуда он у вас, Уильям?
— Мне… мне его подарили. Верней, одолжили. Один человек. Я рассказал ему, что знал и о чем догадался, а он дал мне свой кинжал. Сказал, это наверняка меня защитит в случае чего. И насечка — если вы присмотритесь — на нем не серебряная. Она золотая.
Томас закаменел. Неужели все настолько просто? Был мертв, потому что одержим?
— И кто же… — закашлялся, начал снова. — И кто же этот человек?
Кронненфельд глянул на него, на Фицпатрика.
— Я не уверен, что имею право рассказывать вам.
— Его звали Александр Холл, не так ли?
— Откуда вы… — на Уильяма было жалко смотреть.
— Похоже, — проговорил Томас, поднимаясь, — нам следует поговорить подробно и без свидетелей. В саду найдется уединенное местечко?
Уильям Кронненфельд пожал плечами.
— Шепчущая Беседка, над Альфом, в обсидиановом кругу. Но я не понимаю…
Томас обронил через плечо:
— Александр Холл, чиновник по особым поручениям при Министерстве колоний и личный порученец премьер-министра, прибыл в Лондон, пройдя сквозь завесу, мертвым. А из-за некоторых бумаг, которые нашли при нем, сюда прибыли мы.
— Я беседовал с солдатами по просьбе покойного сэра полковника: он был напряжен в те дни, перед самой отсылкой экспедиции в Железный лес. Подолгу говорил со всеми: с местными, с инженерами, с господином Бладджетом. И потом, когда мы уже отправились… Так вот, каждый второй из тех, кто пробыл здесь более полугода, жаловался на дурные сны, а каждый пятый время от времени страдал приступами лунатизма.
— И при чем здесь все это?
— Сэр, может, вы слыхали — во Франции некто Сен-Симон, провозгласив начало века позитивного знания, попытался соорудить науку, которая занималась бы общественным упорядочиванием. Назвал ее социономикой, а его последователи возносят эту придумку на вершину всех прочих дисциплин. Грозятся, что человечество теперь пробьется сквозь завесы британской мистики с помощью выверенного рационального метода, а не рифмуя «розы — грозы».
— Просто у лягушатников нет поэтов, — вмешался Макги.
— Французы многословны и велеречивы, но мне запала в голову одна их идея: что эпохи развития разума соразмерны тому, как человечество описывает мир в данный момент. Прибегает ли оно к идее божества или ему достаточно геологии с химией.
— К чему это вы ведете? — Макги был неугомонен.
— К тому, что если в нашем мире для описания сути явлений хватает науки, то здесь, в Благословенной Земле, открытой поэтами, любому рано или поздно приходится учитывать сверхъестественное. И человеческому — слишком человеческому — здесь остается все меньше места. Мы, конечно, это отрицаем, делаем вид, что все это лишь сказки дикарей, но госпожа Франческа права: мы возвращаемся к позабытым суевериям и впускаем их себе в плоть и кровь. И уже не важно, насколько здешние боги реальны, — довольно и того, чтобы реальными их считали мы сами.
— Погодите-погодите, — перебил его Томас. — Вы хотите сказать, будто…
И замолчал, сосредоточенно глядя куда-то над головой Уильяма Кронненфельда, где мерцали — желтым, зеленым, оранжевым — ночные светляки в кроне деревьев над прудом. Слова молодого Уильяма пугали не на шутку: если подумать, под ними распахивалась бездна.
— Мы здесь вот без малого тридцать лет, — снова заговорил юноша. — Мы заражаемся этим миром, но — что куда опасней — заражаем и его тоже. До того, как сюда стали прибывать солдаты из Йоркшира, никто и слыхом не слыхивал о брауни. А едва на острове Трубка срубили форт, заселив его шотландцами и поставив над ними капитана Гейвигана, сразу стали приходить свидетельства о женщине в белом, рыдающей на скалах перед близкой смертью кого-то из наших людей. Понимаете? Шотландские суеверия говорят о баньши — так вот же вам по вере вашей!
Одновременно с последними его словами сквозь беседку подул ветер — странно жаркий даже для здешней ночи. Но Томаса передернуло, словно в лицо ему дохнуло из ледяных подземных глубин.
— Это удивительная идея, — сказал он хрипло. — Получается, поверь мы всем сердцем, что солнцу должно вставать на юге, — все бы так и случилось?
Уильям помотал головой — и тут же застонал, ухватившись за подмышку. Отдернул ладонь, вытер пальцы.
— Вовсе не обязательно, сэр. Но уж одно неизбежно: здесь тогда начнут рассказывать сказки о том, как однажды человек повелел солнцу взойти на юге — и светило его послушалось.
— Как уже рассказывают сказки о Человеке-в-Терниях, — сказал задумчиво Томас.
— А вот об этом, сэр, — очень серьезно произнес юноша, — я стараюсь даже не думать.
— О чем именно вы сообщили Александру Холлу, Уильям? — спросил Томас.
Кронненберг обессиленно откинулся на резное дерево беседки.
— Я рассказал ему обо всем, сэр. О том, что, если верить собранным конфидентами полковника Хэвиджа хроникам, люди здесь уже без малого две тысячи лет не воюют друг с другом. Что у местных почти не бывало — до нашего прихода — завистников, как и преступлений на этой почве. Есть убийства, но нет зависти и этой черной соседской ненависти к тому, кто живет лучше тебя. О рассказах наших разведчиков, возвращающихся с юга и с востока, — измененных настолько, что приходится убеждать их, что они — это они. О том, что базальтовые истуканы в Железном лесу, поставленные в дьявол-знает-когдашние допотопные времена, слишком напоминают кивера русских гренадеров — а русские пытаются протоптать виршами тропку в другие миры, и куда-то же они уходят! О том, наконец, что однажды мы изменим Ксанад настолько, чтобы тот сотворил для нас самое желанное: нас в улучшенном виде. Народ богоизбранный. Вот только сперва всегда является Моисей, а не Иисус Навин. И тогда… тогда…
Адъютант Хэвиджа говорил все быстрее и неразборчивей, голова его начала подергиваться, и Макги поднялся с корточек и отшагнул в сторону, глядя крайне подозрительно. А Томас наклонился и отвесил мальчишке оплеуху.
— Придите же в себя, — произнес с неожиданной для себя самого брезгливостью.
— Вы не понимаете, — прошептал адъютант. — Если он воплотится… Семь казней египетских… Горящий куст, купина…
Томас поморщился и встряхнул адъютанта сильнее:
— Погодите, Уильям, мне необходимо узнать: кому было известно, что вы беседовали с Александром Холлом? Кто-то же видел вас тогда, верно? Мне нужно знать имена, это чрезвычайно важно.
Кронненберг дышал уже ровнее, румянец начинал сходить с его щек. Он мутно глянул на Томаса.
— Да-да, я понимаю.
— И кто же?
— Что?
— Дьявол вас раздери, Уильям, вы издеваетесь над нами?
— Вовсе нет. О чем вы спрашивали?
— Кто знал о вашем разговоре с Александром Холлом?
— Ах это… Нет, я не думаю, что это важно, — Уильям махнул пренебрежительно, а Томас заметил, что изменился не только тембр его голоса, но и жесты, мельчайшие движения лица и тела. — Он — просто лошадка, маленький пони. Его задача была — доставить порученное. И, кажется, он не сумел даже этого. А вот это… существо… которое врезано в мою плоть… оно говорит со мной. Не словами, но как бы образами, вспышками… отголосками моих собственных мыслей, буквами на изнанке век… И оно… кажется, оно желает говорить с вами.
