Вино из одуванчиков (сборник) - Брэдбери Рэй Дуглас (бесплатная библиотека электронных книг .txt) 📗
— Но я ничего не могу поделать. Ни-че-го.
— Ну, вот что. Я не сдвинусь с места хоть двести лет. Ясно? И распугаю всех ваших клиентов, буду пускать им прямо в нос эманацию!
Ошеломленный Кэррингтон кое-как пораскинул мозгами и даже застонал.
— Но вы погубите нашу фирму! Неужели вы решитесь!
— Еще как решусь! — усмехнулась тетушка Тилди.
Кэррингтон кинулся в темный зал ожидания. Даже издали слышно было, как он судорожно крутит телефонный диск. Спустя полчаса к похоронному бюро с ревом подкатили машины. Три вице-президента в сопровождении перепуганного президента прошествовали в зал ожидания.
— Ну, в чем тут дело?
Перемежая свою речь отменными проклятиями, тетушка все им растолковала.
Президенты стали держать совет, а прозектора попросили приостановить свои занятия хотя бы до тех пор, пока не будет достигнуто какое-то соглашение… Прозектор вышел из своей комнаты и стоял тут же, курил большую черную сигару и любезно улыбался. Тетушка Тилди воззрилась на сигару.
— А пепел вы куда стряхиваете? — в страхе спросила она.
Попыхивая сигарой, прозектор невозмутимо ухмыльнулся.
Наконец совет был окончен.
— Скажите по чести, сударыня, вы ведь не пустите нас по миру, а?
Тетушка оглядела стервятников с головы до пят.
— Ну, это бы я с радостью.
Кэррингтона прошиб пот, он отер лицо платком.
— Можете забрать свое тело.
— Ха! — обрадовалась Тилди. Но тут же опасливо спросила: — В целости-сохранности?
— В целости-сохранности.
— Безо всякого формальдегида?
— Безо всякого формальдегида.
— С кровью?
— Да с кровью же, забирайте его ради бога и уходите!
Тетушка Тилди чопорно кивнула.
— Ладно. По рукам. Приведите его в порядок. Кэррингтон обернулся к прозектору.
— Эй вы, бестолочь! Нечего стоять столбом. Приведите все в порядок, живо!
— Да смотрите не сыпьте пепел, куда не надо! — прикрикнула тетушка Тилди.
Осторожней, осторожней! — командовала тетушка Тилди. — Поставьте плетенку на пол, а то мне в нее не влезть.
Она не стала особенно разглядывать тело. «Вид самый обыкновенный», — только и заметила она. И опустилась в корзину.
И сразу вся словно заледенела; потом ее отчаянно затошнило, закружилась голова. Теперь вся она была точно капля расплавленной материи, точно вода, что пыталась бы просочиться в бетон. Это долгий труд. И тяжкий. Все равно что бабочке, которая уже вышла из куколки, сызнова втиснуться в старую жесткую оболочку.
Вице-президенты со страхом наблюдали за тетушкой Тилди. Мистер Кэррингтон то ломал руки, то взмахивал ими, то тыкал пальцами в воздух, будто этим мог ей помочь. Прозектор только недоверчиво посматривал, да посмеивался, да пожимал плечами.
«Просачиваюсь в холодный, непроницаемый гранит. Просачиваюсь в замороженную старую-престарую статую. Втискиваюсь, втискиваюсь…»
— Да оживай же, черт возьми! — прикрикнула тетушка Тилди. — Ну-ка, приподнимись!
Тело чуть привстало, зашуршали сухие прутья корзины.
— Не ленись, согни ноги!
Тело слепо, ощупью поднялось.
— Увидь! — скомандовала тетушка Тилди.
В слепые, затянутые пленкой глаза проник свет.
— Чувствуй! — подгоняла тетушка Тилди.
Тело вдруг ощутило теплый воздух, а рядом — жесткий лабораторный стол и, тяжко дыша, оперлось на него.
— Шагни!
Тело ступило вперед — медленно, тяжело.
— Услышь! — приказала она.
В оглохшие уши ворвались звуки: хриплое, нетерпеливое дыхание потрясенного прозектора, хныканье мистера Кэррингтона, ее собственный трескучий голос.
— Иди! — сказала тетушка Тилди. Тело пошло.
— Думай!
Старый мозг заработал.
— Говори!
— Премного обязано. Благодарствую, — и тело отвесило поклон содержателям похоронного бюро.
— А теперь, — сказала наконец тетушка Тилди, — плачь!
И заплакала блаженно-счастливыми слезами.
И отныне, если вам вздумается навестить тетушку Тилди, вам стоит только в любой день часа в четыре подойти к ее лавке древностей и постучаться. На двери висит большой траурный венок. Не обращайте внимания. Тетушка Тилди нарочно его оставила, такой уж у нее нрав! Постучитесь. Дверь заперта на две задвижки и на три замка.
— Кто там? Черный человек? — послышится пронзи тельный голос.
Вы, смеясь, ответите: нет-нет, тетушка Тилди, это я.
И она, тоже смеясь, скажет: «Входите побыстрей!», распахнет дверь и мигом захлопнет ее за вами, так что черному человеку нипочем не проскользнуть. Потом она усадит вас и нальет вам кофе, и покажет последний связанный ею свитер. Уже нет в ней прежней бодрости, и глаза стали сдавать, но держится она молодцом.
— Если будете вести себя примерно, — провозгласит тетушка Тилди, отставив в сторону чашку кофе, — я вас кое-чем попотчую.
— Чем же? — спросит гость.
— А вот, — скажет тетушка, очень довольная, что ей есть чем похвастать, и шуткой своей довольная.
Потом неторопливо отстегнет белое кружево на шее и на груди и чуточку его раздвинет.
И на миг вы увидите длинный синий шов — аккуратно зашитый разрез, что был сделан при вскрытии.
— Недурно сшито, и не подумаешь, что мужская работа, — снисходительно скажет она. — Что? Еще чашечку кофе? Пейте на здоровье!
ЗАПАХ САРСАПАРЕЛИ
Три дня кряду Уильям Финч спозаранку забирался на чердак и до вечера тихо стоял в полутьме, обдуваемый сквозняком. Ноябрь был на исходе, и три дня мистер Финч простоял так в одиночестве, чувствуя, что само Время тихо, безмолвно осыпается белыми хлопьями с бескрайнего свинцового неба, укрывает холодным пухом крышу и припудривает карнизы. Он стоял неподвижно, сомкнув веки. Тянулись долгие, серые дни, солнце не показывалось, от ветра чердак ходил ходуном, словно утлая лодка на волнах, скрипел каждой своей косточкой, стряхивал слежавшуюся за десятилетия пыль с балок, с покоробившихся досок и дранки. Все вокруг охало и ахало, стонало и кряхтело, а Уильям Финч стоял и вдыхал сухие тонкие запахи, словно изысканные духи, и приобщался к издавна копившимся здесь сокровищам.
— А-а, — глубокий вдох.
Внизу жена его Кора то и дело прислушивалась, но ни разу не слыхала, чтобы он прошел по чердаку, или переступил с ноги на ногу, или шевельнулся. Ей чудилось только, что он шумно дышит там, на продуваемом всеми ветрами чердаке, — медленно, мерно, глубоко, будто работают старые кузнечные мехи.
— Смех, да и только, — пробормотала она.
На третий день, когда он торопливо спустился к обеду, с лица его не сходила улыбка — он улыбался унылым стенам, щербатым тарелкам, исцарапанным ложкам и вилкам и даже собственной жене!
— Чему ты радуешься? — спросила она.
— Просто настроение хорошее. Отменнейшее! — он засмеялся.
Он был что-то не в меру весел. Буйная радость бродила и бурлила в нем — того и гляди выплеснется через край. Жена нахмурилась.
— Чем это от тебя пахнет?
— Пахнет? Пахнет? Как так — пахнет?
Она подозрительно принюхалась.
— Сарсапарелью, вот как!
— Быть этого не может!
Его нервическая веселость разом оборвалась, будто слова жены повернули какой-то выключатель. Он был ошеломлен, растерян и вдруг насторожился.
— Где ты был утром? — спросила Кора.
— Ты же знаешь, прибирал на чердаке.
— Размечтался над старым хламом. Я ни звука не слыхала. Думала, может, тебя там и нету, на чердаке. А это что такое? — она показала пальцем.
— Вот те на, это еще откуда взялось?
Неизвестно, кому задал Уильям Финч этот вопрос. С величайшим недоумением он уставился на черные металлические велосипедные зажимы, которыми оказались прихвачены его брюки у костлявых щиколоток.
— Нашел на чердаке, — ответил он сам себе. — Помнишь, Кора, как мы катили на нашем тандеме по проселочной дороге? Это было сорок лет назад, рано поутру, и мы были молодые.
— Если ты нынче не управишься с чердаком, я заберусь туда сама и повыкидаю весь хлам.
