Враг за Гималаями - Брайдер Юрий Михайлович (бесплатная регистрация книга .TXT) 📗
Ясное дело, это кшатрии, военная каста ариев, захвативших Индостан где-то во втором тысячелетии до нашей эры. А чернокожие слуги, продолжавшие увиваться вокруг непроспавшегося господина, – шудры, существа более бесправные, чем обезьяны, потомки туземного населения.
Скорее всего я ошибся с оценкой нынешней исторической эпохи. Это не ранний феодализм, а что-то куда более архаическое, поскольку пришельцы-арии ещё не успели смешаться с аборигенами. Мой раджа приходится современником не Карлу Мартеллу, а Александру Македонскому.
Обойдя шатёр по кругу, предок, ведомый мною, как бычок на верёвочке, вернулся в шатёр. Он – дабы продолжить прерванный сон. Я – для того, чтобы поразмыслить над создавшимся положением.
Пока всё вроде бы складывалось удачно. Какое-то время можно прожить и в облике индийского раджи. Лишь бы он не вмешивался в междоусобицы и всякие конфликты, за которые в восточном государстве можно запросто лишиться головы.
Конечно, смерть не страшна бестелесному существу. Просто мне надоело умирать. Боже, какими только способами меня не убивали!
И на медленном огне жгли, и топили в болоте, и сажали на кол, и хоронили живьём в каменном саркофаге.
Для меня это, понятное дело, лишь неприятная процедура, что-то вроде медосмотра у проктолога, но пока дождёшься заветного момента развоплощения, дурных ощущений нахватаешься через край.
Вот так мы и зажили в обобществлённом теле моего предка-раджи, которого называли то Бхагаваном, то Варшнеей, то Дамодарой, хотя мне больше всего нравилось имя Ачьюта – „Вечный“. В каком-то смысле оно подходило и мне.
Язык, на котором разговаривали между собой кшатрии, был мне, в общем-то, незнаком (хотя благодаря громадному опыту общения с представителями самых разных народов некоторые слова всё же угадывались), но я понимал его через восприятие предка.
К шудрам арийцы обращались вообще на какой-то тарабарщине. Впрочем, я был уверен, что в самом скором времени освою оба эти наречия. Когда знаешь двадцать языков – двадцать первый уже не проблема.
Нельзя сказать, что образ жизни, которого придерживался Ачьюта, полностью отвечал моим представлениям о безмятежном отдыхе, так необходимом исстрадавшейся душе.
Конные прогулки, игра в кости, ежедневные упражнения в стрельбе из лука, изысканный флирт с женами, особами весьма деликатного воспитания, сочинение возвышенных стихов, созерцание танцев и медитация в принципе соответствовали моим запросам, зато ночные оргии с наложницами, травля чернокожих рабов хищными зверями, охота на тигров, неумеренное употребление всевозможных дурманящих напитков, среди которых вино играло отнюдь не главную роль, обжорство и все его тягостные последствия – повергали в депрессию.
Разумеется, я мог бы отключиться от всех телесных ощущений, уйти в себя, словно в кокон, витать в эмпиреях, но ради этого не стоило покидать ментальное пространство. Чего другого, а покоя и тишины там хватает. На мой вкус даже с избытком.
И тогда я взялся за перевоспитание своего буйного и сластолюбивого предка (всё равно надо было чем-то заполнить досуг) – исподволь, ненавязчиво вмешивался в ход его мыслей, старался удержать от опрометчивых поступков, отвращал от садистских выходок, практикуемых в любовных играх, не позволял опрокинуть лишний кубок сомы, всячески препятствовал обжорству и при этом всё время оставался как бы в тени.
Вскоре я даже стал находить в этом занятии некоторое удовлетворение. Всегда приятно что-то создавать самому – хоть книгу, хоть котлеты, хоть новую личность.
Дабы мои усилия оказались более действенными, я решил привлечь на помощь религию, чьи стрелы, по выражению Рабиндраната Тагора, страшнее боевых, поскольку проникают в сердце гораздо глубже.
Как и большинство кшатриев (в отличие от брахманов), Ачьюта не отличался набожностью, хотя почти ежедневно посещал храм, вместе с другими верующими распевал заунывные гимны и приносил предписываемые традицией жертвенные дары – топленое масло, рисовые клецки и пальмовое вино.
Чаще всего он поклонялся богу по имени Индра, повелителю грома и молнии, великому воину, вдохновителю певцов, забияке и большому любителю дурманящей сомы, под воздействием которой и были совершены все его главные подвиги, как то: победа над демоном вод Вритрой и поединок со змеёй-пожирательницей Шушной, – короче, самому подходящему для кшатриев богу.
Индру в религиозных гимнах называли „Тот, который ведёт к куче добра“, и „Брюхатящий незамужних женщин“, и „Сокрушитель чужих черепов“, и „Утоляющий жажду океаном сомы“.
Ясно, что пример такого бога вряд ли мог наставить заблудшего человека на путь истинный, скорее наоборот. А если брать шире, то народу, боги которого крушат чужие черепа, брюхатят посторонних женщин и упиваются наркотой, стоит посочувствовать.
Лучше будет, если я сам придумаю кумира для Ачьюты. Пусть он, сохраняя все внешние атрибуты воинственного индуизма, сеет разумное, доброе, вечное, то есть славит общечеловеческие ценности, а не скотские выходки.
В пантеоне местных небожителей я разбирался слабо, но, покопавшись в сознании Ачьюты (предок воспринимал это как краткое помутнение сознания), отыскал бога по имени Вишну, о котором было известно немногое – он преодолевал вселенную в три шага и однажды помог Индре в борьбе с демонами.
Имея немалый опыт манипуляции чужим сознанием, я стал потихоньку прививать Ачьюте интерес к этому богу, которому моими стараниями был придан самый что ни есть положительный облик.
Надо сказать, что ум моего предка, хоть и не развитый учением, от природы был довольно гибок, и любые новые идеи он впитывал достаточно легко, тем более что эти идеи рождались у него как бы сами собой.
Зерна, посеянные мной, упали на благодатную почву. Некоторое время спустя Ачьюта несколько смирил свой буйный нрав, перестал травить людей хищными зверями, а на ложе любви вёл себя как обычный эротоман, а отнюдь не как садист. Сложнее всего было отучить его от злоупотребления сомой, но, в конце концов, некоторые успехи наметились и на этом поприще.
Теперь, беседуя с женами или наставляя приближённых, Ачьюта всё чаще заводил разговор о боге Вишну и о его титанических усилиях по наведению мирового порядка, благоустройству вселенной и воспитанию человека в духе сострадания, всепрощения и доброты – то есть о том, что я постоянно нашептывал ему.
Вскоре Ачьюта повелел построить кумирню, внутри которой находилась каменная скульптура, изображавшая четырёхрукого Вишну, хоть и снаряжённого для битвы (булава, лук, чакра и сигнальная раковина), но благостно улыбающегося.
(Кстати, о многорукости. Воинственные кшатрии, которым в битве двух верхних конечностей было, наверное, недостаточно, всех своих богов изображали именно в таком паукообразном виде.)
Дела постепенно шли на лад, хотя одно обстоятельство несколько смущало меня – сравнительно небольшое княжество Ачьюты содержало многочисленную, хорошо вооружённую и вышколенную профессиональную армию, привыкшую кормиться войной.
Ремесленники-вайшьи целые дни напролёт ковали оружие и сооружали боевые колесницы. Возничие-суты, представители весьма привилегированной касты, в чьи обязанности входило не только управление колесницами, но и сочинение хвалебных гимнов, обучали лошадей разворачиваться на крошечном пятачке и топтать копытами поверженных врагов. Молодые кшатрии с восхода до захода совершенствовались в боевых искусствах, а по ночам охотились за дасью, воинственными аборигенами, продолжавшими скрываться в лесах.
Кому как не мне было знать, что бесконечное нагнетание военной мощи приводит к тем же результатам, что и нагревание наглухо закупоренного сосуда с водой – рано или поздно он обязательно взорвётся.
Дело, похоже, оставалось за малым – подыскать врага, не самого сильного, но достаточно богатого, чтобы потом было чем поживиться.
Все мои попытки обуздать агрессивные устремления Ачьюты ни к чему не приводили. Во-первых, несмотря на царский титул, он был практически заложником своих собратьев по касте, у которых давно руки чесались. А во-вторых, как я убедился, проще было волка приучить к вегетарианству, чем внушить миролюбие кшатрию. Идея абстрактного человеколюбия не играла здесь никакой роли, ведь даже святой Пётр, любимый ученик Спасителя, и тот частенько хватался за меч.
