Тарзанариум Архимеда - Кацай Алексей Афанасьевич (электронная книга TXT) 📗
Того на месте не было. Вместо него в помещении находился подтянутый худощавый старик с перекошенным лицом. Когда-то чем-то изуродованное, оно зловеще ухмылялось одной своей стороной и скорбно поджимало губы — другой. На переломанном и свернутом набок носу поблескивало пенсне, напоминающее пенсне Генриха Гиммлера. Или Лаврентия Павловича Берии.
Старик нетерпеливо махнул рукой охраннику, попытавшемуся доложить о своем прибытии, отпустил его и несколько раз обошел вокруг Кондратюка, разглядывая его со всех сторон. А тот неподвижно стоял посреди комнаты и не мог оторвать взгляда от стола, на котором, рядом с дымящейся чашкой кофе и картонной папкой, лежала небольшая книжечка в дешевой мягкой обложке. Однако Кондратюк узнал бы ее из миллиона других книг. Потому что именно им самим, за его же собственный счет, она была издана в Новосибирске в далеком двадцать девятом году. Называлась она «Завоевание межпланетных пространств» и автором ее был тоже он сам.
Старик заметил остановившийся взгляд Кондратюка, удовлетворенно хмыкнул и придвинул к столу один из стульев, рядком выстроившихся под стенкой. Указал на него рукой:
— Садитесь, Георгий Васильевич! В ногах правды нет. Что предпочитаете? Чай, кофе?
Кондратюк вздрогнул и только через секунду понял, что Георгий Васильевич — это он, номер две тысячи шестьсот сорок восьмой. Потом еще с минуту Георгий растерянно переводил взгляд с книжки на старика и никак не мог сообразить, чего же от него хотят. А хотели, оказывается, от него совсем немногого. Сотрудничества. Полного и бесповоротного.
— Понимаете, Георгий Васильевич, — бравировал своим либерализмом старик, с едва уловимой брезгливостью наблюдая за тем, как трясущиеся и грязные руки Кондратюка сжимают белоснежный фарфор чайной чашки, — понимаете, я с некоторым скепсисом отношусь к кадровой политике некоторых наших ведомств. Рабочей силой для самых примитивных работ у нас предостаточно. Искать силы интеллектуальные, просто лень. Или же не хватает этого самого интеллекта. Есть в этом определенный перекос. В неправильном направлении перекос.
Старик подтянул к себе папку, лежащую на столе, и открыл ее. Разомлевший от выпитого чая и вкуса армейских галет, Кондратюк пытался внимательно слушать его. Или создавать впечатление такого процесса.
— Так вот. Я внимательно изучил досье, собранное на вас. Как вы понимаете, на рядовых заключенных подобных документов не составляют. После этого я не менее внимательно наблюдал за вами на протяжении последнего полугода. Начиная с вашего перемещения из Бухенвальда. И у меня создалось впечатление, что вы элементарно хотите выжить в этом пекле, не так ли?
Кондратюк на мгновение замер, а потом, опустив глаза, медленно кивнул головой.
— Да не стесняйтесь вы, — попробовал поморщиться своим изуродованным лицом старик, — это — естественное желание. И мы, кстати, можем помочь его осуществлению.
Он пристально посмотрел на Кондратюка, но тот продолжал молчать, опустив голову. Собеседник вздохнул и подтянул к папке книжку.
— У вас очень светлая голова, Георгий Васильевич. Ведь это ваш труд, не так ли?.. Я знаю только двух людей, равных вам по силе теоретической мысли. Правда, они мыслят чисто в инженерной плоскости, а вы… Ладно, об этом потом. Так вот, про теоретиков. Это — американец Роберт Годдард и мой коллега Вернер фон Браун. Кстати, именно последний, ознакомившись через абвер с вашими теориями, и попросил меня поискать ваши следы на территории Рейха. А вдруг?.. «Вдруг» получилось. Таким образом, мы можем помочь вам не только выжить, но и продолжить интересную — очень интересную! — работу по специальности.
И только тут Кондратюк понял, что у него — у них! — появился шанс. Очень большой шанс.
Он оторвал лицо, покрытое подтеками цементной пыли, от чайной чашки и в упор взглянул на старика.
— Извините, герр…
— Называйте меня герр доктор.
— Извините, герр доктор, но, как вы понимаете, я нахожусь не в том положении, чтобы принимать или не принимать полученные предложения. Я просто вынужден исполнять приказы.
Старик снова поморщился:
— Ну, зачем же так, Георгий Васильевич? Ведь мы с вами прекрасно понимаем, что дубиной нельзя заставить работать серое вещество. Дубиной его можно только выплеснуть из черепа. Тут другие силы нужны. И, в первую очередь, силы увлечения, а не принуждения. У вас, как я понимаю, они развиты довольно сильно.
— Силы. Да. Увлечения, — пробормотал Кондратюк, не отрывая глаз от изуродованного лица герра доктора. Давно уже так открыто он не смотрел на другого человека. И это вызывало чувство какого-то непонятного наслаждения. Оно расслабляло. — Увлечения, — повторил он. — С увлечением работать на врагов моей Родины?
Старик попытался пожевать губами:
— Все войны — явление преходящее. А работать можно и не на какую-то конкретную страну, а на будущее.
— Будущее, расстрелянное вашими ракетами?
Доктор помолчал, а потом тихо, очень тихо, произнес:
— Мы работаем над проектом вывода ракеты в космос.
И, не смотря на его полуслышный шепот, Кондратюк вздрогнул, как от оглушительного крика.
— В космос? — переспросил. — В космос!?.. Но, все что я видел тут…
— А, тут, — пренебрежительно махнул рукой доктор, — игрушки для военных. Не игрушками мы занимаемся в другом месте. На одном из островов Балтийского моря. Именно там, Георгий Васильевич, творится космическое будущее человечества. Нового человечества. — И он перегнулся через стол к Кондратюку: — Не желаете присоединиться?
Кондратюк попытался напрячь отупевшие за последние годы мозги. Даже испарина на лбу выступила.
— Но… — прошелестел он через минуту. — Но, герр доктор, я… Поймите… Я не могу работать один. Если бы вы… Если бы… У нас тут группа интересная подобралась. Вы же сами только что говорили, что я — теоретик. А в лагере есть один очень интересный инженер-практик. Светлейшая голова. И еще один парень. Без образования особого, но руки — золотые. Вот, если бы…
— Узнаю славян, — откинулся старик на спинку стула. — Коллективизм, гипертрофированный до стадности. — Он взглянул на раскрытую папку и перевернул несколько страниц. — Шарль Ардальон и Владимир Барбикен, если не ошибаюсь?..
Во внимательном изучении заключенного под номером 2638 ему нельзя было отказать. Кондратюку оставалось только одно: снова молча кивнуть головой.
Старик щелкнул пальцами, закряхтел, еще больше уродуя лицо, и медленно встал со стула. Подошел к окну, за которым на фоне пронзительного горного неба замерла черная инопланетная конструкция сторожевой вышки, и, не оборачиваясь, произнес:
— У вас, Георгий Васильевич, есть две очень веские причины для плодотворного продолжения работы. Это, во-первых, увлеченность, о которой мы уже говорили…
— Да мы только о межпланетных путешествиях и болтаем с ребятами в свободное время, — попытался неуклюже вставить Кондратюк.
— Да? — кинул через плечо герр доктор. — Как я уже заметил, у нас отвратительно работают некоторые ведомства. На свободное время у вас просто нету прав.
— Но…
— Но, — старик отвернулся от окна, сложил руки за спиной и оперся ими на подоконник, — но, как исполнителям, им, возможно, и не нужно вашего энтузиазма, Георгий Васильевич…
Кондратюк с надеждой взглянул на него.
— Однако, есть более весомое обстоятельство, из-за которого я вынужден отклонить ваше контрпредложение. А именно… Понимаете, Георгий Васильевич, насколько мне кажется, у вас нет весомых причин для того, чтобы любить Советскую Россию. Однако у того же старшины Красной Армии Владимира Барбикена…
— Его мать погибла во время эксперимента, поставленного НКВД. А перед этим десяток лет провела в Сибири за контрреволюционную деятельность, — угрюмо бросил Кондратюк.
— Да? Очень интересно. Расскажите мне как-нибудь на досуге. А французский маки Шарль Ардальон?..
— Ну… Шарль… Он же европеец, — лучшего аргумента на ходу Кондратюк выдумать не мог.
— Европеец, — пренебрежительно фыркнул доктор, снова поворачиваясь к окну. — Француз… Лягушатник… Нет, Георгий Васильевич, я не могу взять на себя такую ответственность.
