Я живу в этом теле - Никитин Юрий Александрович (бесплатные книги онлайн без регистрации TXT) 📗
– Вот от этого я и драпанул, – сказал он потерянно. – Знаю, многие уходили для этого думания в леса, пустыни, горы… Становились отшельниками, находили истину, возвращались и проповедовали. Но я думаю… по себе знаю!.. что уходили тысячи, но тысячи и сбегали обратно. Не из-за вшей или диких зверей, а из-за… Черт, такое в голову лезет! Понимаю, те отшельники потому о видениях рассказывали.
– Видениях?
– Ну, образах, если хочешь. Словом, мысли всякие приходят.
– Что за мысли? – спросил я жадно.
Он уже открыл рот, но заколебался, глаза быстро скользнули по моему лицу, губы зашевелились туго, словно не могли вытолкнуть слово, что отчаянно упиралось и цеплялось за десны, как за дверки милицейской машины.
– Да так, – сказал он наконец, и я понял, что эти дежурные слова, крутые и накачанные, стоптали отчаянно сопротивляющегося интеллигентика и теперь смотрят на меня безликими мускулистыми тенями, оставив за спиной что-то встрепанное и умное. – Да так… Просто мысли. Говорят, человек всего три или четыре минуты в сутки мыслит, а все остальное – готовые алгоритмы. Брехня! Если три минуты в году, и то хорошо. Ведь мы сейчас что делаем?
– Балдеем, – согласился я, понимая его вопрос.
– Вот видишь? – обрадовался он. – Ты понимаешь, что мы изо всех сил стараемся не мыслить. Не мыслить – это легко. Это просто. Это уютно и защищенно. Не понимаешь?
Я хотел сказать, что понимаю, но это значило бы проговориться, что я не тот, кого он перед собой видит. Что я не его старый одноклассник, а нечто иное, что возникло в теле его однокашника и дворового дружка!
– Почти, – ответил я осторожно, в то же время отчаянно страшась, что он снова втянется под раковину, как улитка, наткнувшись на толстокожесть разумоносителя, – я тебя скорее чувствую…
– Балдеем, расслабляемся… – повторил он. – Все века людишки старательно оттачивали мысль, интеллект, способность думать самостоятельно… а теперь словно уперлись в стену. В старину были придуманы особые дни, их назвали выходными. Человек выходил из обыденного ритма жизни, становился в сторонке… или ложился, если кому так больше нравилось, и размышлял, размышлял, размышлял! Кто проще, тот размышлял о том, так ли прожил неделю, планировал, как правильнее прожить следующую, а кто поумнее, тот допытывался мыслью, приборов тогда не было, как устроен мир, почему солнце встает на востоке и заходит на западе, почему вода мокрая и кто вырезает такие хитрые снежинки… А теперь человечек выходные, которые отведены для размышлений, превратил в хрен знает что, но только бы не дать себе думать, мыслить… А теперь представь себе, что такого человека забросят в место, где нет ни газет, ни телевидения, что услужливо подсовывают готовые мнения так называемых экспертов…
Я спросил напряженно:
– И что же, это так страшно: думать самостоятельно?
Он вздрогнул.
– Это не страшно! Это… ужасно. Нет, куда ужаснее, чем ужасно, я даже слова такого не подберу. Его просто нет. Когда видишь, что мир совсем не то, чем ты считал его раньше, когда вдруг начинаешь понимать…
Его тряхнуло, он закашлялся, плеснул пиво на грудь. Даже не вытерся, жара, высохнет, глаза затуманило болью.
– И что ты увидел? – спросил я снова. Его пальцы дрожали, а когда он ухватил бутылку, даже побелели на костяшках, словно та вырывалась изо всех сил.
– Не хочу об этом говорить, – сказал он наконец. – Не хочу. Потому что я буду говорить одно, а ты будешь слышать другое. И не хочу, чтобы ты начал гоготать. Поссоримся, а зачем? Понимаешь, когда мы с тобой ходили по бабам – это одно, тут у нас мысли и чувства близнецы и братья… да и какие мысли ниже пояса… Но когда поднимаешься выше челюсти, то пошло-поехало непонимание.
Я понимал, как не понять, сам увидел, как я отличаюсь, но что-то мешало признаваться, что я урод еще чудовищнее: ухитрился начать мыслить даже не в отшельничестве, а в большом городе.
– И потому, – сказал я невесело, – ты уехал?
– Да, – ответил он со злостью. – Не уехал, а унесся из тайги как наскипидаренный! Бросив заработанные деньги, документы, друзей, женщину. И потому здесь у меня всегда включен телевизор! И потому крутится лазерный диск на контине… что значит, как только доходит до конца, а там четыреста песен, сразу же сначала. Нон-стоп музыка, так сказать. А когда надоест, вон у меня сколько дисков! На Горбушке да в Митино они чуть ли не даром. У меня все есть, от классики и советских песен до нынешних воплей. Так и живу, как все люди. Высунулся, как тот монах за Край Мироздания, помнишь картинку в школьном учебнике?.. увидел, ужаснулся и снова втянул голову под спасительный свод.
Я сперва смотрел с жалостью, мол, отваги не хватило рассмотреть, но вспомнил поговорки, что есть вещи, на которые, как и на солнце, во все глаза не посмотришь. Он все-таки выглянул, а ведь все человечество даже не пытается приблизиться к этому Краю.
Потом мы чистили рутилус рутилус хеккели, так звучно и прекрасно зовется удивительная рыбка по-латыни, лучше которой к пиву нет и быть не может, в народе именуемая таранькой, а то вовсе воблой – дикари! – я обсасывал плавники, в них самый смак, а Юлиан с хрустом грыз сухие головы, настолько покрытые выступившей солью, что казались припорошенными снегом.
В голове все сильнее растекался и заполнял ее приятный туман. Я уже чувствовал себя словно вернулся по генеалогическому древу вспять на десяток миллионов лет. Сознание затуманилось, а всем естеством овладело примитивное животное счастье. Впервые смертельная тоска растворилась. Не так, как последние дни, когда отступала на шажок, пока я с кем-то общался, но чувствовалось ледяное дыхание в затылок, а отступила вовсе.
– Хорошо, – проговорил Юлиан.
Его полная фигура расплывалась в удобном кресле, став похожей на гору сдобного теста. В одной руке бутылка с пивом, в другой – ломоть тарани, рожа красная, глаза умаслились. На лбу и щеках блестят мелкие капельки.
– Хорошо, – согласился я.
– И ничего больше не нужно, – сказал он убеждающе.
В голосе было слишком много усилия, но, как мой мозг ни был затуманен, в нем что-то встрепенулось, и затем, словно из тумана, начал подниматься острый пик горы, медленно оформилось беспокойство, тревога, что я что-то делаю неверно, неправильно, противоестественно.
Язык мой, отяжелевший и неповоротливый, вяло повернулся в засыпающем рту:
– А как же предначертание?
Юлиан резко дернулся, словно бутылка с пивом оказалась лейденской банкой. В глазах мелькнул страх, смешанный с безумием. Я поспешно улыбнулся как можно шире, выставил ладони в жесте: мол, пошутил, не бери в голову. Это я так, все мы пока что говорим высокие слова, но уже только для того, чтобы посмеяться над ними, показывая, какие мы крутые, циничные, лихие и что все моральные законы нам нипочем…
Раньше, помню, после двух-трех кружек пива Юлиан все же размалывал кофе, заваривал покрепче, чтобы выбить сонную одурь, мол, побалдели, а теперь за работу, но сейчас, похоже, останавливаться не желал.
Я опустил на стол нетвердой рукой пустую бутылку, перед следующей протестующе помахал рукой:
– Все, я готов.
– Чудак, это же только пиво! – воскликнул Юлиан почти бодро, но язык заплетался.
– А какая разница?.. Четыре пива – это тот же стакан водки. Или коньяка, если больше нравится…
Он вышел проводить меня до лифта. Лицо наконец-то перестало дергаться, глаза смотрели с сонным спокойствием. Музыка из раскрытой двери доносилась совсем тихо, но теперь никакой зов свыше не докричался бы до его утонувшей в пиве души.
Мне всего двадцать девять, но я застал время, когда по телевизору шли только две программы. А теперь хоть каналов шестнадцать, но я телевизор почти не смотрю, теперь не отрываюсь от другого экрана – компячего. Там, кстати, маленькое программное окошко в режиме телевизора: смотрю новости шоу-бизнеса… раньше смотрел, а сейчас включил комп и с недоумением смотрел, как, бодро стуча колесами на стыках рельсов, от левого края окошка к правому двигаются серо-коричневые вагоны. Камера поднялась, вагоны в пять стройных рядов, а когда камера поднялась еще выше, этими вагонами оказалось занято все пространство. Они шли, как лемминги, напористо и неудержимо, а голос бодро комментировал, что везут нелегальную водку из Осетии, хотя можно производить здесь, на месте, не теряя российские деньги…
