Плеск звездных морей - Войскунский Евгений Львович (читать книги онлайн бесплатно полностью без .txt) 📗
Атомная эра тоже началась в тиши лабораторий. Беккерель, супруги Кюри, Резерфорд и представить себе не могли, что будет Хиросима.
Эксперимент, каких не бывало…
Да, в XX веке не было недостатка в впечатляющих внешних эффектах. Сколько отчаянных усилий, сколько титанической работы потребовалось, чтобы отвести от человечества реальную угрозу гибели в термоядерном пламени, чтобы снова загнать разбуженный атом в лаборатории, в котлы энергостанций…
Опыт с тех пор выглядит скромно, отнюдь не кричаще. Точки, разбросанные на фотоплёнке, на сетке миллиметровой бумаги. Столбец цифр, выданный счётной машиной, которая пучками проводов сообщается с установкой, глубоко запрятанной в бетонном каземате. Всплески на экранах.
Современному математику, как и Эйнштейну в прошлом веке, достаточно карандаша и бумаги, не считая, конечно, вычислительной машины. До поры до времени новая идея удовлетворяется математическим выражением. Но затем ей как бы становится тесно в строгих рядах уравнений — и она попадает в руки экспериментаторов. Умозрение с неизбежностью уступает место его величеству эксперименту. И тогда…
Не знаю, может, существует определённая закономерность: в сознание миллионов новая идея входит непременно через посредство внешнего эффекта. Так было с первыми электрическими опытами. Так было, увы, и с атомной энергией.
Что ж, наверное, идея Феликса о временном сдвиге, о расслоении времени в этом смысле не исключение. Она тоже нуждается во внешнем эффекте, чтобы доказать своё право на существование.
Давно известно, что парадоксальные идеи особенно плодотворны. «Эта идея не настолько безумна, чтобы быть истинной», — сказал когда-то Нильс Бор.
Итак — эксперимент, какого не бывало…
К десяти утра пристройка, примыкавшая к круглому павильону, заполнилась приезжими гостями и сотрудниками института. Все это несколько напоминало театр, с той, однако, разницей, что перед зрителями была не сцена, а огромный телевизионный экран.
Мы с Боргом сели в пятом ряду. Борг был молчалив и невозмутим.
На мой вопрос, как он провёл вчерашний вечер у Феликса, он коротко ответил:
— Недурственно.
Я принялся озираться. Вон Стэффорд, изящный и учтивый, тихо беседует в третьем ряду с меднолицым математиком Чандром. Вон коротышка Нгау. А рядом с ним — прямая и сухопарая фигура Баумгартена. Давненько я не видел его. Со времени памятного венерианского рейса у меня осталось чувство неловкости по отношению к старику. Надо бы поговорить с ним. Под моим пристальным взглядом Баумгартен медленно обернулся. Я помахал ему, и он величественно кивнул в ответ.
А вон седая голова Самарина. Мой шеф сидел в окружении астрофизиков, планетологов, связистов. Он-то не оглянулся на мой взгляд, грозный начальник космофлота, живая история завоевания Солнечной системы.
Озабоченный, деловитый, прошёл в первый ряд Греков.
Да, чуть ли не весь Совет сегодня здесь. И уж во всяком случае — комиссия по исследованию космоса и демографическая комиссия в полном составе.
Сотрудники института расположились в задних рядах. Они возбуждённо переговаривались, а Таня и тот, знакомый мне загорелый молодой человек то и дело выскакивали из пристройки и возвращались, никак не могли усидеть на месте.
— Что же, начнём, — сказал Греков из первого ряда. — Где Феликс?
— Его ищут, старший, — ответила Таня. — Сейчас должен прийти.
И тут же вошли Феликс и Андра. Она не то чтобы вела его за ручку, но впечатление почему-то было такое — судя по недовольному виду Феликса и напряжённому выражению её лица.
— Если все готово, Феликс, — сказал Греков, — то, будь добр, начни эксперимент.
— Наверное, все готово… — Феликс привычным жестом поднёс пятерню к голове, но, наткнувшись на ровно подстриженное поле, опустил руку. — Только я бы хотел… Практически опыт готовил Осинцев, пусть он и ведёт. Если не возражаете.
Возражений не было. Феликс тут же уселся позади, Андра села рядом.
Осинцевым оказался тот самый загорелый парень. Он быстро прошагал к экрану, взял длинную указку, кивнул кому-то поверх голов зрителей.
По экрану как бы прошла мутная волна. Затем из мути проступило изображение — интерьер круглого павильона.
Осинцев, волнуясь, давал пояснения:
— Теоретические посылки сегодняшнего опыта восходят к известному уравнению Платонова, который… которое в свою очередь представляло собой попытку… гениальную попытку выразить закон асимметрии материи. Феликс продолжил работу Платонова, математически обосновал теорию перехода энергия-время, иначе говоря — теорию расслоения времени, которая… которое…
— Нам это известно, — раздался голос Грекова. — Более или менее известно, хотя не во всем понятно. Перейди, пожалуйста, к экспериментальной части.
— Хорошо. — Осинцев прокашлялся, голос его окреп, он перестал путаться в словах. — Вот этот пояс, — он ткнул указкой в массивное белое сооружение, — установка энергоприемника. Это, — он указал на тускло мерцающее кольцо высотой примерно в метр, расположенное внутри белого барьера, — концентратор, состоящий из зеркальных инверторов…
— Наше колечко, — шепнул я Боргу.
— Должен заметить, — продолжал Осинцев, — что принципиальную схему концентратора, его форму подсказал нам конструктор Борг. Один из первых вариантов такого кольца был установлен на корабле Дружинина накануне его известного прыжка за пределы Системы.
Сзади раздались осторожные шаги. Я оглянулся и увидел Леона, прошмыгнувшего к свободному креслу. Ну конечно: нельзя, чтобы что-нибудь происходило без него. Сел, вытянул шею, на лице прямо-таки написано: «Какие фокусы сегодня будут показывать?»
— Итак, приступаем к эксперименту, — звонко объявил Осинцев и снова сделал знак кому-то из сотрудников.
Мне показалось вначале, что экран потемнел. Потом, однако, я увидел, что тьма сгущается в центре павильона, в середине кольца. Да и не тьма это была, собственно, а скорее… не знаю, как объяснить, но возникло ощущение, что я вижу пустоту, ну, такую полную, абсолютную, какой не бывает даже в открытом космосе. Странное это было ощущение.
— В режиме, — негромко сказал сотрудник, сидевший у пульта управления.
— Опускай, — скомандовал Осинцев.
Теперь сверху медленно начал опускаться трос, к которому была подвешена небольшая прозрачная коробка, в ней чернел какой-то предмет.
— Создан переходный канал или, иначе, энергетическая граница перехода, — пояснял Осинцев, — и мы опускаем в эту зону кинокамеру. Обыкновенную панорамную камеру «Кондор».
Трос висел неподвижно, коробка с камерой стояла на полу в центре павильона, в пустоте или как ещё можно было это назвать. И вдруг они исчезли — и коробка и камера. Трос, все так же натянутый, висел, не шелохнувшись, будто незаметно обрубленный, а их не стало. Не провалились, не растворились в воздухе, а именно исчезли в неуловимый для глаза миг.
Стояла мёртвая тишина. Осинцев словно бы забыл о своей роли руководителя эксперимента, он всем корпусом подался к экрану и смотрел не мигая, и все смотрели на экран, на то место, где секунду назад была коробка с камерой. Ещё не отдавая себе отчёта в том, что же, собственно, произошло, я мельком оглядел притихшие ряды. Кажется, только Феликс не смотрел на чудо, свершившееся на наших глазах. Он сидел, опустив голову.
Осинцев спохватился.
— Ну вот! — воскликнул он и повторил несколько спокойней:
— Ну вот. Переход энергия-время произошёл. Как видите, объём, занятый коробкой с кинокамерой, свободен, в него можно поместить любой другой предмет.
— А где же камера? — раздался высокий, скрипучий голос Нгау.
— Она здесь же, — быстро ответил Осинцев. — Она здесь, только не сейчас. Раньше — понимаете? Она может быть на час раньше, и на год, и на тысячи лет — в данном случае это не имеет значения, потому что расслоённое время — это не то время, которое было и зафиксировано историей. У расслоённого времени свой отсчёт…
