Октябрьская страна (The October Country), 1955 - Брэдбери Рэй Дуглас (лучшие бесплатные книги TXT) 📗
– Хэлло… – лениво ответило эхо – все выше, выше – и пропало.
Он вошел в комнату.
– Пожалуйста, не обижайте меня, – прошептал он глядя вверх.
Эдвин начал подниматься по лестнице, с каждым шагом ожидая заслуженной кары. Глаза у него были закрыты, как у кающегося грешника. Он шел все быстрее и быстрее, винтовые перила, казалось, сами вели его. Неожиданно ступеньки кончились, и он оказался в открытой, залитой солнцем, башенке. Эдвин открыл глаза и тут же зажмурился. Никогда, никогда он не видел еще так много солнца! Он ухватился за металлические перила и несколько мгновений стоял с закрытыми глазами под лучами утреннего солнца. Наконец он осмелился и осторожно открыл глаза.
В первый раз он находился над лесным барьером, окружавшим дом со всех сторон. Сверху этот барьер оказался неширокой полоской, а дальше, насколько хватало глаз, открывалась удивительная картина – зеленая равнина, перерезанная серыми лентами, по которым ползли какие-то жуки. А другая половина мира была голубой и бесконечной. Вдали торчали какие-то предметы, похожие на пальцы. Но чудовищ, как у Пикассо и Дали, нигде не было видно. Затем Эдвин увидел красно-бело-голубые палатки, развевавшиеся на высоких шестах.
Вдруг у него закружилась голова, он почувствовал себя больным, совсем больным. Ведь он прошел через запретную дверь, да еще поднялся по лестнице. "Ты ослепнешь! – он прижал руки к глазам. – Ты не должен был увидеть это, не должен, не должен". Он упал на колени, распростерся на полу, сжавшись в комочек. Еще мгновение, и слепота поразит его!
Пять минут спустя он стоял у окна на Высокогорье и наблюдал знакомую картину. Он снова видел орешник, вязь, каменную стену и этот лес, который он считал бесконечной стеной и за которой ничего не должно быть, кроме кошмара небытия, тумана, дождя и вечной ночи. Теперь он точно знал, что Вселенная не кончается этим миром Низменности и Возвышенностей.
Он снова потрогал ручку запретной двери. Заперто. А правда ли, что он поднимался наверх? Уж не пригрезился ли ему этот бесконечный полузеленый-полуголубой мир? Эдвин затрепетал. Господь, владевший этим чудесным миром! Может быть он и сейчас глядит на него. Эдвин провел ладонью по похолодевшему лицу:
– Я еще вижу, спасибо тебе. Я еще могу видеть.
В девять тридцать, с опозданием на полчаса, он постучался в дверь класса. Учительница ждала его в своем длинном сером платье с капюшоном, закрывавшем лицо. На ней, как обычно, были очки в серебряной оправе и серые перчатки.
– Ты опоздал сегодня.
За ее спиной пламя камина ярко играло на блестящих корешках книг, стоявших на стеллажах. Стеллажи шли вдоль всех стен класса, а камин был такой большой, что Эдвин мог вступить в него не наклоняя головы.
Дверь класса закрылась, стало тихо и тепло. В классе стоял письменный стол, у которого когда-то сидел Господь. Он ходил по этому ковру, набивая свою трубку дорогим табаком, хмуро выглядывал из этого огромного окна с цветными стеклами. В комнате еще носились запахи табака, каучука, кожи и серебряных монет. Здесь голос учительницы звучал медленно и торжественно, когда она рассказывала о Господе, о старых временах, когда Мир еще создавался Волей и Трудом Господа, когда он из проекта на бумаге превращался в строение из бревен и досок. Отпечатки пальцев Господа еще сохранились на нескольких отточенных карандашах, которые лежат в коробке, закрытой стеклом. Их нельзя трогать, можно только смотреть, пока отпечатки не исчезнут, как растаявшие снежинки.
Здесь в этом классе, мягко льющийся голос Учительницы рассказывал Эдвину, что ожидается от него и его тела. Он должен расти и унаследовать черты, запахи, голос Господа. Когда-нибудь он сам станет Господом, и ничто не должно помешать этому. Ни небо, ни деревья, ни То, что находится за деревьями.
Он задумался, и очертания Учительницы расплылись у него перед глазами.
– Почему ты опоздал, Эдвин?
– Я не знаю.
– Я тебя еще раз спрашиваю, почему ты опоздал?
– Одна… одна из дверей, запертых, была открыта…
Он увидел, что Учительница вздрогнула, опускаясь в большое кресло с подлокотниками. Ее голос стал каким-то подавленным. Точно такой же был однажды у него самого, когда он плакал, испугавшись ночного кошмара.
– Какая дверь? Где? Она же должна быть заперта!
Дверь около портретов Дали-Пикассо, – сказал он в страхе; они с Учительницей всегда были друзьями. Неужели все кончилось? Он все испортил?
– Я поднимался по лестнице. Я должен был, должен! Простите меня, простите! Не говорите, пожалуйста, маме!
Она растерянно посмотрела на него; в стеклах его очков поблескивали языки пламени от камина.
– И что ты там видел? – пробормотала она.
– Большое голубое пространство!
– А еще?
– Еще зеленое, и даже какие-то ленты, и по ним ползут жуки. Но я был там совсем не долго. Клянусь вам, клянусь!
– Зеленое пространство, да, ленты и маленькие жуки, да, да, – от ее голоса стало еще страшнее. Он шагнул к ней и хотел взять ее за руку, но она отняла руку и подняла ее к своей груди. – Я сразу спустился, я закрыл дверь, я больше не буду, никогда-никогда! – отчаянно плакал он.
Ее голос был таким тихим, что он едва мог разобрать слова.
– Но ты уже видел, и захочешь увидеть еще и теперь всегда будешь интересоваться этим.
Она раскачивалась взад-вперед. Внезапно она повернула к нему свое лицо:
– А какое оно, то, что ты видел?
– Оно очень большое – я очень испугался.
– Да, да, большое, огромное, Эдвин. И так же похоже на наш Мир. Большое, огромное, неопределенное. О, зачем ты это сделал? Ты же знаешь, что это плохо!
Воцарилась тишина, прерываемое потрескиванием дров в камине. Она ждала его ответа, и так как он молчал, проговорила, едва двигая губами:
– Это все из-за Матери?
– Я не знаю!
– Она все время кричит, ворчит на тебя, ничего не позволяет, а тебе хочется побыть одному, да? Ну, скажи мне!
– Да! Да! – закричал он, захлебываясь от рыданий.
– И ты убежал, потому что она захватила все твое время, все твои мысли? – ее голос был печальным и растерянным. – Ну, скажи…
Он вытирал кулачками слезы: – Да!
Он кусал себя за пальцы, за руки: – Да!
Это было нехорошо – признавать такие вещи, но сейчас ему не нужно было их говорить. Она сама все сказала, и ему оставалось только соглашаться, кивать головой, громко всхлипывать.
Учительница как-то сразу постарела и сгорбилась. Она медленно поднялась, подошла к столу и что-то написала на листке бумаги.
– Передай это Матери; здесь сказано, что у тебя каждый день должно быть два свободных часа. Проводи их, где хочешь. Но только не снаружи. Ты меня слышишь?
– Да, – он вытер лицо. – Но…
– Что?
– А Мама обманывала меня о том, что происходит снаружи, и об этих чудовищах?
– Посмотри на меня, – сказала она. – Я твой друг, и никогда тебя не била, как это иногда приходится делать твоей Матери. Мы обе здесь для того, чтобы помочь тебе во всем разобраться и вырастить тебя так, чтобы с тобой не случилось того же, что с Господом.
Она поднялась и нечаянно оказалась ярко освещенной пламенем из камина. На лице ее прорезались мелкие морщины. Эдвин замер.
– Огонь! – прошептал он.
Учительница неловко отвернулась.
– Огонь, – Эдвин перевел взгляд с пламени на ее лицо, которое уже исчезло в складках капюшона.
– Ваше лицо, – глухо сказал Эдвин. – Вы так похожи на мою Маму!
Она быстро повернулась к книгам и сняла одну с полки. Затем она произнесла своим высоким монотонным голосом, глядя на книги:
– Женщины все похожи друг на друга, ты же знаешь! Забудь об этом! Иди сюда, – она протянула ему книгу. – Читай дневник! Первую главу.
Эдвин взял книгу и даже не почувствовал ее веса. Языки пламени вспыхивали и исчезали в дымоходе. Эдвин начал читать, а Учительница откинулась назад, удобно устроившись в кресле. И чем дальше он читал, тем спокойнее становилось ее лицо. Она начала кивать в такт его чтению, и ее голова в капюшоне напоминала торжественно раскачивающийся язык колокола. Эдвин машинально читал и думал о книгах, стоявших на стеллажах. Некоторые страницы на них были вырезаны, некоторые зачеркнуты. Некоторые книги были совсем заклеены, а другие были плотно перевязаны клейкой лентой и стояли, как собаки в намордниках.
