Полная переделка - Юрьев Зиновий Юрьевич (книги бесплатно полные версии TXT) 📗
— Мистер Каллахэн, я хотел бы поговорить с вами, — тихонько сказал черноволосый. Он продолжал улыбаться, но глаза у него были холодные. И неподвижные. — Наедине, — добавил незнакомец. — У вас такая очаровательная супруга и такой симпатичный парнишка… Не стоит мешать им нашими разговорами.
— Я не… — Каллахэн хотел было сказать, что не имеет чести быть знакомым с посетителем, он уже и фразу составил в уме: «Простите, но я не имею чести…», но что-то в глазах Фалькони удержало его. — Пройдемте в мою комнату.
Слова «моя комната» были небольшим преувеличением, потому что своей комнаты у Майкла Каллахэна не было. Вся его квартира состояла из двух комнат: спальня, в которой они спали с Этель, и гостиная, в которой спал на диване Джерри.
Фалькони сел на стул, а Каллахэн опустился на кровать. Он вдруг почувствовал, что устал. Целый день на ногах, всю смену. Сорок семь шагов в одну сторону, сорок семь обратно. Иногда туда получалось сорок шесть, а обратно сорок восемь, но в среднем длина коридора его сектора на третьем этаже составляла сорок семь шагов. Пять лет он считал свои шаги. Немало.
— Мистер Каллахэн, — тихонько спросил Фалькони, — сколько вы получаете в тюрьме?
— А в какой степени… — пробормотал Каллахэн, но снова не закончил фразы из-за холодного и внимательного взгляда гостя.
— Восемь? Девять тысяч в год?
Каллахэн молча кивнул. Девять двести в год. Это за его-то работу. Девять двести — разве это деньги? Высчитываешь, сколько пива можешь позволить себе выпить в неделю. Голова пухнет. Отец, глава семейства.
— Мистер Каллахэн, я хочу предложить вам десять тысяч НД.
— Десять тысяч? — Цифра была так велика, что он переспросил еще раз: — Десять тысяч? — Господи, больше его годового дохода.
— Совершенно верно, — кивнул Фалькони.
— Десять тысяч НД мне?
— Вам. Но я, наверное, не совсем ясно выразился. Десять тысяч только сейчас — вот деньги, а вторые десять тысяч после…
Господи, какие две толстенькие, аккуратно заклеенные бумажной ленточкой пачечки. Сиреневые купюры по двадцать НД. Это значит — по пятьсот купюр в пачке. Или это в двух пачках десять тысяч? Тогда по двести пятьдесят в пачке.
Каллахэн видел не только сиреневые бумажки с бородатым лицом. Это была квартира из трех комнат. И у него, Майкла Каллахэна, впервые за тридцать шесть лет жизни будет своя комната. И портсигар, как у Шилдса, который играет, когда открываешь его. И шуба у Этель. Он скажет так небрежно, мимоходом: «Да, Этель, тебе не пора купить новую шубу? А то ты мне не очень нравишься в старой». Она грустно улыбнется. Бедная Этель, немного у нее радостей. «Давай встретимся в пять, нет, лучше в полпятого, и пойдем посмотрим тебе новое пальто. Не очень дорогое, что-нибудь за триста—четыреста НД». Она поймет, что он не шутит, и крикнет: «О Майкл!..»
Он поднял голову и посмотрел па Фалькони. Тот понимающе кивнул.
— И что же я должен сделать? — спросил Каллахэн.
— О, ничего особенного. Завтра во время своего дежурства вы зайдете в камеру, где сидит Льюк Поуст. Он ведь в соседнем секторе?
— Да, — прошептал Каллахэн. Он уже знал, что будет жить по-прежнему в двухкомнатной квартире, что Этель придется еще пару лет проходить в старом пальто и что он так и не узнает, сколько же купюр в такой пачке.
— Когда у него суд? Как будто скоро?
— Через неделю.
— Прекрасно. Вы знаете, между прочим, в чем он обвиняется?
— Кажется, убийство.
— Три. Три трупика висят на нем. Довольно тяжелый груз. Далеко с ним не уплывешь. Смертная на сто процентов. Льюк, насколько я его знаю, выберет, конечно, переделку. Но пока что он гот Льюк Поуст, который мать готов продать в публичный дом за сотню НД.
— Я не… — Каллахэн хотел сказать, что говорить им, к сожалению, не о чем, он даже фразу уже составил в уме: «К сожалению, говорить нам…», но снова замолчал. Гипнотизер он, что ли, этот чернявый?
— Вы войдете в камеру Льюка и скажете, что Фрэнк Фалькони передает ему привет.
— И… и за это…
— Не совсем. Вы скажете ему, что Фрэнк Фалькони положит в банк на его имя пятнадцать тысяч НД. Вы объясните ему, что для этого ему нужно сделать очень немногое — всадить вовремя прогулки нож в живот некоему Язону Рондолу, который тоже ожидает суда. Не забудьте только сказать Льюку, что на его приговоре это никак не отразится. А то ведь он порядочная дубина, и ему надо хорошенько вбить в голову, что три ли убийства, четыре или пятнадцать — приговор тот же самый — смерть. Или переделка, конечно.
— Нет, нет, нет, — замахал руками Каллахэн. Он хотел сказать, что никогда не пойдет на преступление, что не за того его принимают, что он никогда не нарушит свой долг, что его, наконец, будут за это судить, а ему это вовсе не улыбается. Что все это, наконец, глупость, потому что и Поуст и Рондол сидят не в его секторе, а в соседнем, дежурит днем во время прогулки не он, а Шилдс. Тот самый Шилдс, у которого портсигар играет, когда его открываешь. Японский. Он хотел все это сказать, но Фалькони не слушал его, а продолжал:
— Если Льюк согласится — а он наверняка согласится, — вы передадите ему вот этот нож. — Фалькони достал из внутреннею кармана пиджака маленький нож.
— Нет. — скатал Каллахэн, — это невозможно. — Во рту у нею пересохло, и хотелось пить.
— Почему же? — терпеливо спросил Фалькони.
— Да хотя бы потому, что я не могу войти в камеру соседнего сектора. Там днем дежурит Шилдс. А потом, если б даже я мог, выяснилось бы, что нож передал я… — Каллахэн заметил, что ему почему-то удобнее и легче говорить с Фалькони о технических деталях, чем о долге.
Фалькони посмотрел на него и терпеливо улыбнулся.
— Вы обижаете нас, мистер Каллахэн…
Нас, подумал Каллахэн. Не меня, а нас.
— …Вы нас считаете совсем глупцами, — он укоризненно покачал головой. — Дело в том, что, если Льюк получит от вас нож, он потом покажет на допросе, что нож передал ему мистер Шилдс…
— А Шилдс? Он что, молчать будет? — Каллахэн старался говорить иронично, но голос звучал испуганно.
— Да, мистер Каллахэн.
— Почему?
— Ах, мистер Каллахэн, но первому впечатлению я бы не сказал, что вы такой шутник. Ну, скажите сами, в каком случае люди молчат?
