Левая рука тьмы - Ле Гуин Урсула Кребер (книги бесплатно .txt) 📗
— Обратитесь ко мне, Терем. Назовите меня по имени. — Я верил, что теперь у него получится, связь между нами установилась или, как говорили эксперты, фазы совпали, хотя, конечно, он еще не имел представления, как по своей воле преодолевать этот барьер. Если бы я был Слушающим, я бы услышал, как и о чем он думает.
— Нет, — сказал он. — Никогда. Не сейчас…
Но никакой шок, никакие потрясения и ужас уже не могли остановить надолго этот ненасытный стремительный мозг. После того, как он снова притушил свет, я внезапно ощутил, как, спотыкаясь, он пытается добраться до меня:
«Дженри…» — даже в мыслях он не мог правильно произнести звук «л» правильно.
Я сразу же ответил. В темноте он сделал слабое испуганное движение, которое потом сменилось покоем удовлетворения.
— Больше не надо, больше не надо, — громко сказал он.
И немного погодя мы наконец заснули.
Ему было нелегко, он трудно осваивал это. И дело было не в том, что ему не хватало одаренности или он с трудом осваивал новое искусство, но оно сильно волновало его, и воспринимал он свой новый дар без благодарности. Он быстро научился преодолевать барьеры, но я не был уверен, что он считается с ними. Возможно, все мы вели себя таким образом, когда первый Учитель пришел с Рокканона столетия назад, чтобы научить нас «Последнему Искусству»; геттениане в своей замкнутости воспринимают телепатическую речь, как насилие над их совершенством, как пробоину, которую они с трудом воспринимают. Возможно, дело было в индивидуальном характере Эстравена, для которого и откровенность и сдержанность играли важную роль: каждое слово, сказанное им, поднималось из темных глубин. Мой голос, обращавшийся к нему, он воспринимал как голос мертвеца, как голос его брата. Я не знал, что, кроме любви и смерти, лежало между ним и братом, но я знал, что каждый раз, когда я обращался к нему, что-то в нем вздрагивало и отдергивалось, словно я касался раны. Да, внутренняя телепатическая близость, установившаяся между нами, в самом деле сближала нас, но ни легче, ни свободнее нам не стало, ибо с ней пришел не свет (на что я надеялся), а понимание бездонности тьмы.
День за днем мы ползли к востоку по ледяной равнине. Середина нашего путешествия, которая, по нашим расчетам, должна была прийтись на тридцать пятый день, Одорни месяца Аннера, застала нас довольно далеко от той точки пространства, в которой мы должны были оказаться. По счетчику расстояния мы в самом деле прошли четыреста миль, но по сути, лишь три четверти этого расстояния действительно представляло собой продвижение к цели, так что мы могли оценивать, сколько нам еще осталось, лишь очень грубо, очень приблизительно. Уходили дни, мили, припасы, пока мы неустанно боролись со Льдом. Мили пространства, лежавшего перед нами, Эстравена беспокоили куда меньше, чем меня.
— Сани становятся легче, — сказал он. — Ближе к концу они станут совсем легкими, да и кроме того, если понадобится, мы уменьшим порции. Пока мы едим очень хорошо, вы же знаете.
Я подумал, что он иронизирует, но мне следовало бы знать его лучше.
На сороковой день пути после двух успешных переходов нас застал снегопад с молниями. В течение этих долгих часов, пока мы, как одурманенные, валялись в палатке, Эстравен спал почти без перерывов и ничего не ел, хотя время от времени просыпаясь, пил орш или подслащенную воду. Он настаивал, чтобы я ел, хотя бы полпорции.
— У вас нет опыта голодовок, — сказал он.
Я был раздосадован.
— Откуда у вас, Лорда Домена, премьер-министра…
— Дженли, мы настолько привыкли к лишениям, что являемся специалистами в этом деле. Меня учили голодать, еще когда я был ребенком в доме в Эстре, а затем в Хандарре, в Крепости Ротхерер. Это верно, я почти разучился этой науке в Эренранге, но в Мишноре мне пришлось снова овладевать ею… Пожалуйста, друг мой, делайте, как я вам говорю, и я знаю, что делаю.
Он знал — так же, как и я.
Мы шли четыре последующих дня по очень сильному морозу, температура никогда не поднималась выше –25 градусов, а затем с востока снова налетел шторм и молнии опять заполыхали нам в лицо. После порыва ветра через две минуты повалил такой густой снег, что я не видел Эстравена в шести футах от меня. Я повернулся спиной к нему и саням, и режущему, липкому, забивающему дыхание снегу, чтобы перевести дух, а когда через минуту повернулся обратно, никого уже не было. Исчезли и сани. Не осталось ничего. Я сделал несколько шагов в ту сторону, где они только что были, и огляделся. Крикнув, я не услышал свой собственный голос. Я оглох и чувствовал себя совершенно одиноким в пространстве, заполненном лишь снегом. Меня охватила паника, и я кинулся вперед, отчаянно вызывая про себя Эстравена:
«Терем!»
И тут же я нащупал его рукой, стоящего на коленях, и он мне сказал:
— Идите сюда, вот тут палатка.
Я сделал это и, успокоившись, никогда больше не вспоминал ту минуту, когда ударился в панику.
Молнии били два дня. Нами было потеряно уже пять дней и должно было быть еще больше. Ниммер и Аннер — месяцы, известные самыми сильными бурями.
— Мы начинаем крепко отставать, не так ли? — спросил я как-то вечером, отмерив наши порции гичи-мичи и бросив их в горячую воду.
Он посмотрел на меня. Его твердое широкоскулое лицо осунулось, и скулы обтянулись, глаза провалились, а губы, изломанные в скорбной гримасе, потрескались и обветрились. Бог знает, на кого был похож я, если он выглядел подобным образом. Он улыбнулся.
— Если повезет, мы все сделаем, а без удачи у нас ничего не получится.
Именно это он и говорил с самого начала. Отвечая на мое беспокойство, мое ощущение, что мы вступаем в последнюю отчаянную игру и так далее. Тогда я не представлял, насколько его слова реалистичны. Даже сейчас я думал — конечно, нам повезет после того, как мы так тяжело работали…
Лед не знал, как нам было тяжело. Да и с чего ему знать? Его это не волновало.
— И куда ведет нас ваша удача, Терем? — спросил я наконец.
Он не улыбнулся в ответ на мои слова. И ничего не ответил. Лишь помолчав, он сказал:
— Насколько я представляю, вниз.
Вниз для нас означало движение к югу, в мир, простиравшийся под ледяным плато, в мир, где есть земля, люди, дороги, города, все то, что невозможно было себе представить реально существующим.
— Вы должны знать, что в тот день, когда я покидал Мишнор, я переправил Королю послание относительно вас. Я поведал ему то, что мне рассказал Шуссгис — что вас выслали на Ферму Пулефен. В то время я еще не представлял себе совершенно ясно, что мне придется делать, и действовал под влиянием импульсов. Потом я все обдумал. И вот что должно произойти: Король увидит возможность сыграть на своем шифтгретторе. Тибе будет протестовать против этого, но в Аргавене, должно быть, уже растет легкая усталость от Тибе, и он может не обратить внимания на его совет. Он будет интересоваться: где Посланец, гость Кархида? — Мишнор соврет: к нашему величайшему сожалению, осенью он умер от лихорадки. — В таком случае, каким же образом мы получили информацию от нашего посольства, что он находится на Ферме Пулефен? — Его там нет, можете сами убедиться. — Да, да, его, конечно, там нет, мы принимаем на веру слова Сотрапезников Оргорейна… Но через несколько недель после обмена этими посланиями Посланец объявляется в Северном Кархиде, сбежав с Фермы Пулефен. Переполох в Мишноре, ликование в Эренранге. Сотрапезники, пойманные на вранье, теряют лицо. Дженри, для Короля Аргавена, вы станете самым драгоценным существом, долгожданным братом по Очагу. На какое-то время. При первой же возможности, которая вам представится, вы должны вызвать ваш корабль. Доставьте своих людей в Кархид и приступайте к своей миссии сразу же, прежде чем у Аргавена будет время увидеть в вас возможного врага, прежде чем Тибе или кто-то другой из его советчиков снова не напугают Короля, играя на его сумасшествии. Если он заключит с вами сделку, он будет соблюдать ее условия. Нарушить их значило бы нанести удар по своему шифтгреттору. Короли из рода Хардж держат свои обещания. Но вы должны действовать как можно скорее и побыстрее опустить корабль.
