Бегство охотника - Мартин Джордж Р.Р. (прочитать книгу .txt) 📗
Рамон испустил протяжный вздох и осмотрел свои раны. Порез на боку выглядел серьезно, но не настолько, чтобы беспокоиться за легкое. Что ж, хорошо. Ногу, как он обнаружил, тоже порезали. Он вспомнил: да, было что-то такое в самом начале драки. Деталей он уже не помнил. Рана кровоточила, но не угрожала ничем серьезным. Заживет.
Он ощущал, как выветривается из крови адреналин. Руки тряслись, тошнота усилилась. Он удивился, поняв, что плачет, и еще больше удивился тому, что причина этих слез крылась не в усталости, не в страхе и даже не в нервной разрядке после жестокого поединка. Из всех охвативших его чувств преобладала скорбь. Он горевал по своему двойнику, по человеку, которым был некогда он сам. Его брат, нет, больше, чем брат, умер — и умер потому, что он сам убил его.
Возможно, это было обречено завершиться вот так; в колонии не нашлось бы места для них обоих. Выходит, или он, или двойник не мог не умереть. Помнится, ему снилось, как он уплывает, как становится другим человеком. Сны, мечты. А теперь они уплыли прочь, как уплыло тело убитого им человека. Он Рамон Эспехо. Он всегда был Рамоном Эспехо. Он никогда не мечтал по-настоящему стать кем-нибудь другим.
Он медленно размотал с руки мокрый халат. Боль усиливалась. Больше болел бок, и он мог зажать рану халатом — возможно, это уняло бы кровотечение. Он плохо соображал, стоит ли предварительно намочить халат или нет. Интересно, далеко ли он еще от Прыжка Скрипача и медицинской помощи? И что, спросил он у себя, обнаружат врачи при осмотре? Не оставили ли Маннек со товарищи на нем каких-то еще сюрпризов?
Даже несмотря на горечь, на неопределенность и боль, какая-то часть Рамонова сознания, должно быть, ожидала-таки нападения. Какое-то мельчайшее движение на самой периферии зрения… Сахаил копьем метнулся к нему. Он не размышлял. Клинок просто оказался там, где ему полагалось оказаться, в то мгновение, когда ему полагалось там оказаться. Изготовленная человеческими руками сталь вонзилась в инопланетную плоть в паре дюймов ниже того места, где торчавшие проводки обозначали голову. Сердцебиение у Рамона не ускорилось. Он даже не вздрогнул. Он просто слишком устал для этого.
Сахаил испустил долгий, высокий свист. Кончик ножа, вспоровший тело этой штуки, чуть потемнел от электрического разряда. Сахаил бился, как змея, дергая Рамона из стороны в сторону. Он вонзил клинок в корягу, пригвоздив к ней и сахаил. Плоть рядом с клинком посветлела и отчаянно пульсировала. Проводки и слизистая мембрана, враставшая некогда в шею Рамона, обмякли как неживые.
— Если ты вернешься к своим, — начал Рамон и тут же забыл, что хотел сказать. Тело его казалось ему тяжелым, как топляк, лежащее на дне бревно. Только через несколько вдохов-выдохов он вспомнил: — Я сделал для Маннека его работу, но я Рамон Эспехо, а не чья-то там дрессированная собачка. Вернешься, так им и передай. И ты, и все остальные ваши могут оттрахать сами себя, ясно?
Если сахаил и понял его, виду он не подал. Рамон кивнул и, выругавшись, выдернул нож и столкнул змееподобное тело с плота. Оно погрузилось в воду; только голова виднелась еще на поверхности — сначала отчетливо, потом, по мере того как пелена дождя скрывала ее, все более расплывчато, пока не исчезла в сумерках. Рамон посидел немного. Дождь хлестал его по спине и плечам. Его привел в себя удар грома.
— Прости, чудище, — сказал он реке. — Просто… так вышло.
Слишком много еще предстояло сделать. Во-первых, привести себя хоть в какое-то подобие порядка. Он замерз. Он серьезно ранен и терял кровь. Он утратил весло, а вместе с веслом и ту небольшую возможность контролировать сплав, которая имелась раньше. Они так и не набрали дров, да и развести огонь ему было нечем, хотя ему понадобится согреться и просушиться, когда пройдет гроза. Мысли его почему-то вернулись к водопаду и тому странному умиротворению, что снизошло на него, когда он сидел на застрявшем на камне плоту. Оттуда они перетекли к сну, в котором он был Маннеком, и к перелету с Земли на энианском корабле. Ощущение было сродни тому, какое испытываешь, вспоминая некогда знакомое, но давно забытое лицо. Когда он сообразил, что уснул, и заставил себя открыть глаза, дождь уже прошел, а облака расцвечивались закатом в зеленый и золотой цвета. Где-то высоко над ним перекликалась стая хлопышей.
Надо раздобыть весло. Что-нибудь, с помощью чего можно править плотом на случай, если впереди обнаружатся еще перекаты или водопады. Впрочем, он бы услышал их шум, а двойник так и так задолжал ему вахту. Пусть pendejo поработает, позаботится об их безопасности. Это будет ублюдку хорошей платой за то, что он чуть не взорвал Рамона там, в лесу. Он завернулся в листву, оставшуюся от рухнувшего шалаша, и только тут заметил просчет в своих планах, но к этому времени ему было уже слишком уютно, чтобы беспокоиться, мертв его двойник или нет.
Дни проходили в лихорадке. Реальность путалась с бредом, прошлое с будущим. Рамон вспоминал события, никогда в жизни не происходившие, — например, как он летал воробьем над крышами Мехико-сити, зажав в зубах чешуйку от обшивки юйнеа. Или Елену, ревевшую как ребенок из-за его смерти, а потом трахавшуюся с Мартином Касаусом на его могиле. Или как он продирается сквозь заросли с прилепленным на лоб плотом. Или Маннека и того, бледного, в яме, устроивших для него вечеринку — слава Рамону Эспехо, монстру из монстров! — на которой оба щеголяли в дурацких колпаках и дули в тещины языки. Сознание дергалось, раздваивалось и лепилось заново, как пузырьки в водовороте. В редкие моменты просветления он пил холодную, чистую речную воду и как мог ухаживал за ранами. Порез на ребрах уже затягивался, зато царапина на ноге неприятно воспалилась. Он подумал, не вскрыть ли рану на случай, если в нее попало какое-то инородное тело — щепка, или клочок ткани, или бог знает что еще, — не дававшее ему выздороветь, но где-то в бреду он потерял нож — наверное, упустил в воду сквозь щель в настиле, так что делать операцию было больше нечем. Один раз, очнувшись ближе к вечеру, он почувствовал себя почти хорошо, и ему подумалось, что неплохо бы наловить рыбы. Однако попытка доползти до края плота, чтобы напиться, полностью лишила его сил.
Как-то ночью в небе над ним повисла Маленькая Девочка, но лицо у луны оказалось Еленино, и смотрело оно на него сверху вниз неодобрительно. Говорила я тебе, чупакабра тебя слопает! — говорила луна.
В другую ночь — или это была та же самая, только позже? — он увидел La Llorona, Плачущую Женщину. Она шла по берегу, светясь в темноте, заламывая руки и оплакивая всех своих утерянных детей.
В другой раз он застрял на мели и провел большую часть дня, прикидывая, как бы ему в своем ослабленном состоянии стащить плот на глубину, пока до него не дошло, что он одет — в шорты и полевую куртку, — а значит, все это ему снится. Он проснулся и обнаружил, что плот как ни в чем не бывало плывет посередине широкой, спокойной реки.
Больше всего его раздражали доносившиеся из воды голоса. Маннека, двойника, европейца, Лианны. Даже находясь в сознании, он слышал их в журчании и плеске воды — они были слышны, как разговор в соседней комнате, и он почти мог разобрать слова. Один раз ему показалось, будто он слышит двойника, визжащего: «Madre de Dios, помоги мне! Спаси меня! Господи Иисусе, я не хочу умирать!»
Хуже всего было, когда он слышал смех Маннека.
Какая-то небольшая часть сознания почти все время оставалась начеку и понимала все это. И галлюцинации, и сводящую с ума жажду, и распухшую, покрасневшую ногу. Рамон попал в беду и ничего не мог поделать, чтобы спастись. Мысли его были слишком расстроены даже для того, чтобы сложить хотя бы коротенькую молитву.
Дважды он ощущал, как сознание уплывает от него, угрожая не вернуться. Оба раза ему удалось очнуться, остановив смерть на расстоянии меньшем, чем то, что отделяло плот от берега. В конце концов Рамон Эспехо — крутой сукин сын, а он и был тем самым Рамоном Эспехо. И все же, если бы это случилось в третий раз — а этого не могло не случиться, — он сомневался в том, что ему удастся выкарабкаться.
