Наша старая добрая фантастика. Цена бессмертия (антология) - Днепров Анатолий (читать книги без .txt) 📗
— Странно, — повторил Павлов, глядя на фотографию. — Я что-то не помню, чтобы ты сидел.
— Я действительно не садился, — сказал Сибирин. — У меня нет такой привычки. Это ты сидишь. Я вот он, стою.
— Я? — сказал Павлов. — У меня тоже нет такой привычки. Кроме того, неужели ты не видишь, что это не мое лицо?
— За скафандрами плохо видно, — сказал Сибирин. — Но на мое оно еще меньше похоже.
— Ты прав, — растерянно сказал Павлов.
Он смотрел на фотографию. Тот, кто стоял, был не он. А сидящий не был Сибириным. И у них обоих нет привычки сидеть на камнях под Картинной Галереей. Это были другие люди.
Рейсфедер изображает действительность — когда это действительность — абсолютно точно. Ошибок он никогда не делает.
Но другие люди не появлялись на планете уже четыре недели. Ни на самой Бете, ни даже в ее окрестностях.
— Послушай, — сказал Павлов. — У тебя есть портрет Вершинина?
— Где-то есть. Зачем он тебе понадобился?
— Тащи его сюда, — сказал Павлов.
Он смотрел на репродукцию наскального изображения. Как мало мы знаем о животных, думал он. Даже о тех, с которыми сталкиваемся ежедневно. Что мы знаем об их органах чувств? Сибирин сказал, что у рейсфедера нет микроскопа. А вдруг ему и не нужен микроскоп? Вдруг он может видеть микроорганизмы так же отчетливо, как мы видим себе подобных?..
— Вот тебе Вершинин, — сказал Сибирин. — А вот его штурман Серов. Я захватил его на всякий случай.
Павлов смотрел на фотографии. Он слышал дыхание Сибирина, который разглядывал их через его плечо. Ошибки быть не могло.
— Да, — сказал Сибирин после непродолжительного молчания. — Именно такое рациональное использование я и имел в виду. Но... Я понимаю, что сверху ему виднее. Что он мог увидеть их оттуда, незаметных для нас, если они приземлились за скалами. Но почему мы тогда не слышали, как они садились?..
Павлов ответил не сразу. Так уж мы устроены, думал он. Мы невольно приписываем животным человеческие мотивы поведения, наши мысли и наши чувства. И то, что некоторые змеи реагируют на тысячные доли градуса, а птицы ориентируются по магнитному полю, ничему не может нас научить. Мы судим о животных слишком поверхностно. И часто ошибаемся.
— Иди готовь орбилет, — сказал он. — А я пошлю радиограмму на Базу. Мы летим на Бетон.
Он посмотрел вверх. В синем прозрачном небе парил узкий серп спутника, огромная каменная пустыня, воспринимаемая человеческим глазом как маленькое бледное облачко с четкими очертаниями.
На блестящем свежей смолой рисунке, похожем на черно-белую фотографию, снятую в необычном — вид сверху — ракурсе, четверо стояли, обнявшись, на каменной осыпи рядом с искалеченным космолетом и смотрели в зенит, задрав головы.
Рейсфедер, поставив последнюю клейкую точку, отполз под верхний карниз Картинной Галереи и стал ждать, когда летающие существа, которых он так хорошо изобразил, придут в гости к своим отражениям.
1972 г.
Виктор Колупаев
НАСТРОЙЩИК РОЯЛЕЙ
Его звали просто настройщиком роялей. Никто не знал, сколько ему лет, но все предполагали, что не менее ста; а ребятишки были уверены, что ему вся тысяча, такой он был сухой, сморщенный и старый.
Он появлялся в чьей-нибудь квартире часов в десять утра с небольшим чемоданчиком в руке и долго не мог отдышаться, даже если надо было подниматься всего на второй этаж. Его сразу же приглашали пройти в комнату, предлагали стул, заботливо спрашивали, не налить ли чаю, потому что настройщики на вес золота, ведь инструментов нынче стало много, чуть ли не в каждой квартире, а настройщиков нет.
И вот он сидит в чисто прибранной комнате, делая частые неглубокие вдохи, покорно дожидаясь, когда сердце перейдет с галопа на неторопливый шаг, и молчит. Он не произносит ни слова. И седенькой старушке, которая до сих пор с опаской обходит пианино, приходится говорить. Она знает, что раз пришел настройщик роялей, значит надо говорить об инструменте. Она с радостью поговорила бы о чем-нибудь другом, например, о погоде, о том, что в прошлом году грибов «просто пропасть сколько было», о том, что последнее время сильная ломота в ногах, но положение обязывает говорить только о пианино.
— Вот, купили эту роялю. Говорят, дочка пусть учится играть. Ей и было-то три года, а уже деньги копить начали. Теперь-то, говорят, в кредит купить можно. Ну да ведь не знаешь, что завтра будет. Купили, и хорошо. Слава богу, Танюша уже второй класс кончает. И играет. Придет со школы и за нее, значит, за пианину эту. Понимает уже все. И по нотам разбирается.
Старушка смолкла, ожидая, что заговорит настройщик роялей, но тот не произнес ни слова. И когда молчание стало слишком затягиваться, снова заговорила:
— С матерью, с дочкой, значит, моей, они по вечерам сидят. Бренчат, бренчат. Хорошо получается. Особенно эти... этюды. И отец тоже сядет где-нибудь в уголок и слушает. Молчит и слушает. А потом расцелует обеих, а сам чуть не плачет. Их-то ведь ничему не учили... Время такое было.
Настройщик слушал и иногда молча кивал головой, чему-то улыбаясь.
— Вот я и говорю, — снова начала старушка. — Инструмент, он порядку требует, присмотру. Настроить там или еще чего. Я сейчас... — и она поспешно ушла в спальню, покопалась там с минуту, вернулась назад и поставила на столик рядом с пианино масленку от швейной машины.
Настройщик по-прежнему молчал, загадочно улыбаясь. Старушка озабоченно огляделась вокруг. Может, еще молоток нужен? Спросить, что ли?
— Так, значит, Танюша в час придет? — вдруг звонким мальчишеским голосом спросил настройщик, так что старушка чуть не ойкнула от удивления. Ведь она ему об этом ничего не говорила...
— В час... в час...
— Ну так я в час и зайду! — весело и громко сказал настройщик.
— Как же, — забеспокоилась старушка. — А посмотреть хоть? Может, ремонт какой ему... Да и тише сейчас. Никто не мешает.
— А мне никто не мешает! Как же я без Танечки буду его настраивать?! Ничего не выйдет! Совершенно ничего!
— Ну, ну, — оторопело сказала старушка. — Молоток-то у нас есть, вы не беспокойтесь.
— А я пока пошел дальше, — сказал настройщик, взял свой чемоданчик и вышел из квартиры.
На лестничной площадке он немного постоял и решительно позвонил в соседнюю дверь.
Его встретила высокая полная женщина в тяжелом, расшитом павлинами халате, в замшевых туфлях с загнутыми вверх носками и с огромной бронзовой брошью на груди.
— Вам кого? — деловито и громко осведомилась она.
— Я настройщик, — тихим усталым голосом отрекомендовался старик.
— А! Наконец-то. Проходите. Терпенья уже от соседей не стало. Ноги об коврик вытрите. Снимать-то ботинки все равно не будете. Проходите вот сюда. Садитесь на этот стул. Пианино у нас чешское. Тыщу триста рублей вбухали. А оно и играть-то не играет.
Настройщик поставил чемоданчик на пол и осторожно опустился на стул, словно тот мог не выдержать его иссохшее тело.
Хозяйка квартиры подошла к пианино, открыла крышку и стукнула пятерней по клавишам:
— Слышите! Оно и не играет совсем.
Настройщик повернулся к инструменту одним ухом, словно прислушиваясь.
Женщина еще раз стукнула пальцами по клавишам и извлекла из инструмента какой-то сумасшедший аккорд.
Настройщик все так же молча продолжал сидеть на своем стуле.
— Что же вы? — загремела хозяйка. — Пришли, так работайте. Или вам тоже стаканчик водки надо? Нет уж! Приходили тут батареи промывать, так сначала им водки надо. А после них ремонту на тридцатку пришлось делать. Водки не дам и чаю сразу не дам. Сделаете, а потом чаи гоняйте... Что же вы сидите?
— Кто у вас на нем играет-то? — осторожно спросил настройщик.
— Я играю. А вообще-то для Коленьки купили. А вам-то что до этого?
— Нужно, — твердо ответил настройщик.
— Коленька, — позвала женщина. — Иди сюда. Уроки потом сделаешь.
