Слишком много привидений - Забирко Виталий Сергеевич (серия книг txt) 📗
— Пробовали. Результат тот же, что при ловле солнечных зайчиков… Если желаете, могу показать видеосъемку наших попыток
Я долго пытался понять, о чем говорили доктор с седовласым, но ни в какие разумные рамки их диалог не вписывался и реалистическому объяснению не поддавался. Сплошная чертовщина. Выходило, что после поражения шаровой молнией я был парализован, но в то же время продолжал жить нормальной человеческой жизнью, не подозревая о своем серьезном увечье. Мало того — являлся обладателем сверхъестественных способностей, и меня окружали бесплотные, но одновременно и материальные твари. «Оживающая» змея, какой-то крабоид «размером со сковородку», рыжая одноглазая обезьяна, «хватающая пули»… И уж совсем ни в какие ворота не лезли «изотопный взрыв» и «отличающиеся от человеческих» глаза седовласого. Сплошной бред. Напрасно я приписывал своему сознанию качества идеального магнитофона. Такой диалог мог родиться только в больном воображении травмированного мозга и не имел никакого отношения к действительности. За исключением того, что я в самом деле не помнил, как жил с мая по август. Хотя, пожалуй, под вопросом правдоподобности оставались и «нечеловеческие» глаза седовласого. Почему-то, когда я, не мигая, смотрел в зеркальные стекла его очков, меня охватывала непонятная апатия и сонливость, словно под действием гипноза. Ничего «нечеловеческого» в гипнозе нет, зато больное сознание во время сна могло трансформировать реальные события в сюрреалистические.
«Меньше надо читать фантастики, — подвел я итог аналитическому разбору услышанного разговора. — Тогда бы никакие пришельцы не мерещились…»
Проспал я до полудня, когда снова явилась медсестра-манекен и разбудила меня. Сделала уколы, накормила с ложечки творожистой массой, а на десерт — ломтиками арбуза. Когда она ушла, дверь открылась, и коренастый узбек в тюбетейке и спортивном костюме вкатил в комнату инвалидное кресло.
При виде кресла на велосипедных колесах я чуть не расплакался. С тех пор как пришел в сознание и неделю пластом лежал в постели между четырьмя стенами, комната успела настолько опостылеть, что нестерпимо хотелось на волю. Имей я голос, волком бы завыл. Окно регулярно открывали, свежий воздух постоянно циркулировал в комнате, но этого было мало. Страстно хотелось на простор, пусть даже в инвалидном кресле и с чужой помощью. Никогда не страдал клаустрофобией, но, неподвижно пролежав неделю в постели, понял, насколько страшна боязнь замкнутого пространства и как угнетает она рассудок. До слез. А слезливым я стал сверх всякой меры.
Узбек молча (наверное, приехал из нищей Средней Азии в полунищую Россию на заработки и по-русски знал только «моя твоя не понимай») подошел ко мне, легко, как перышко, поднял с койки, усадил в кресло и повез на прогулку. Проехав по широкому коридору с многочисленными закрытыми дверями, мы свернули за угол и, спустившись по пандусу, неожиданно оказались в тропическом лесу под громадным сферическим куполом с крупными застекленными ячейками. Здесь было влажно и жарко, но экзотическая флора выглядела на удивление ухоженно. Раскидистые деревья с тонкими, причудливо изогнутыми стволами стояли свободно, свешивающиеся с веток лианы не душили растения, травянистый покров земли был разбит на участки, и возле каждого растения на колышке, вбитом в землю, была прикреплена табличка.
«Триходиадема звездчатая», «Филодендрон двуперистолистый», «Монстера привлекательная»… — читал я надписи на табличках, пока узбек катил кресло по выложенной плитами дорожке вдоль периметра купола. В центре, у высокого дерева с пышной кроной больших, кожистых, темно-зеленых листьев, стояла стремянка, с которой женщина в синем рабочем халате обстоятельно обирала с дерева небольшие, похожие на вишню плоды и складывала их в лукошко.
«Псидиум прибрежный», — прочитал я табличку под деревом. — Неужели его плоды едят? И что это за больница такая, где разводят тропические растения?»
Тем временем коляска выкатилась в широкие стеклянные двери, и я очутился в хорошо спланированном декоративном парке под открытым небом. В парке было свежо, прохладно; над кронами деревьев гулял шальной ветер, трепал листву, сбрасывая на лицо морось недавнего дождя; по небу мчались низкие рваные облака. Объезжая большие лужи, коляска катилась по асфальтовой дорожке, а я с изумлением читал надписи на табличках под деревьями: «Ель Глена», «Тополь бальзамический», «Дзельква граболистная», «Сикомора»… Это никак не могло быть больничным парком. Где же я нахожусь, и почему?!
Дорожка привела на берег большого озера, и я наконец понял, куда меня занесла судьба. Сильный ветер рябил поверхность озера, от низких облаков вода казалась свинцовой, но я все равно узнал местность, несмотря на то что прежде видел эту панораму только с противоположного берега. По ту сторону километрового водораздела в Павловой роще раскинулся дачный поселок, а по эту — Ботанический сад. Странное место для больницы, однако, если учесть, что шаровая молния ударила меня именно в элитном поселке, можно предположить, что в Ботаническом саду организован оздоровительный комплекс для власть имущих, и меня поместили сюда по протекции господина Популенкова. Но с чем связана такая благотворительность? Господин Популенков не производил впечатления филантропа. Отнюдь.
Узбек остановил коляску у кромки воды, отошел в сторону, присел на корточки и закурил.
До рези в левом глазу я вглядывался в далекие особняки на противоположном берегу, пытаясь разглядеть среди них виллу господина Популенкова. И, кажется, разглядел. Даже представил, как в комнате на втором этаже, где я монтировал компьютерную систему, сидит отпрыск Популенковых, этакая уменьшенная копия рыхлого папаши, и гоняет на дорогостоящем оборудовании самые низкопробные аркадные игры, молотя солдат противника в мясной фарш из виртуального лазерного оружия. А сам господин Популенков сидит со своей дражайшей половиной на веранде и потягивает коньячок… Картинка из цикла «современный буржуй в семейном кругу» получилась что надо, но в нее почему-то не верилось. К тому же из фантасмагорического разговора доктора с седовласым выходило, что старший Популенков погиб, хотя достоверность подобных сведений тоже была под вопросом. Но как раз этим сведениям хотелось верить.
Краем глаза я заметил, что к узбеку подошла женщина в синем халате с лукошком и о чем-то заговорила. Повернуть голову я не мог, и, как ни напрягал слух, расслышать что-нибудь не удавалось. Мешали порывы ветра и частые всплески мелких волн, накатывавшихся на песчаный берег.
Узбек взял женщину под локоть, подвел к коляске.
— Хотите попробовать плоды псидиума? — спросила она. Лицо у женщины было доброе, карие глаза смотрели на меня с состраданием.
— Он парализован и ответить не может, — неожиданно без какого-либо акцента сказал узбек. — Положите ягоду ему в рот. Захочет — съест, не захочет — вытолкнет языком.
Ошибся я. Никакой он не нищий полуграмотный азиат, подрабатывающий санитаром ради куска хлеба. И даже не санитар, скорее охранник.
Женщина взяла из лукошка темно-вишневую ягоду, приоткрыла мне губы и протолкнула ее между зубов. Ягода была мягкая, таяла во рту и имела вкус земляники.
От беспомощности и унизительного положения на глаза навернулись слезы.
Узбек внимательно посмотрел мне в лицо, его губы презрительно дернулись.
— Мужчины никогда не плачут, — произнес он с восточным апломбом. — Ни при каких обстоятельствах.
Его слова ударили хлеще пощечины. Слезы мгновенно высохли, зубы сцепились так, что заболели скулы. Счастье узбека, что не он совал мне ягоду в рот. Откусил бы палец… И вдруг я осознал, что в ярости впервые сумел стиснуть зубы. Силы возвращались!
— Так-то лучше, — с кривой усмешкой процедил узбек, оценив мою реакцию.
