Человек с железного острова - Свиридов Алексей Викторович (бесплатные версии книг TXT) 📗
Ход приводит в выработку с низким потолком и столбом-подпоркой посередине. Я долго брожу по ней, пока не уясняю, что и как. Добывали здесь пронзительно-желтый мрамор, целик весь из него, а когда запас истощился, начали искать дальше. Мрамор рубили на плиты и вытаскивали наружу, и по следам волокуш вполне можно держать нужное направление. Пол то с остатками желтизны, то просто из серого камня, и на нем в качестве мусора валяются множество очень для меня ценных вещей. Например, недогоревший факел – я его поджигаю плевком, а потом наконец гашу зажигалку, в ней теперь только три полновесных заряда осталось. В свете факела обнаруживается кожаный передник, который буквально рассыпается в прах, когда я его пытаюсь взять, сломанное кайло на трухлявой рукоятке, и совсем еще крепкий, хотя и немного драный полуплащ-полухалат с шестью разрезами от низу и до чуть пониже пояса. Здесь холодно и сыро, и я, немного поколебавшись, натягиваю на себя эту одежду. На рукаве оказывается рисунок, больше всего похожий на молодой месяц с трещиной на вогнутой стороне, а на спине, как я раньше посмотрел – круг, в нем склон горы с пещерой в нем – так я пиктограмму понял – и надпись всеобщими буквами «УСМУН КОНРИ». Забавно будет, если это значит что-нибудь вроде «стрелять без предупреждения». Но хватит заниматься маскарадом – пора на волю, я не сомневаюсь, что широкий ход выведет меня под небо. В одной руке у меня кайло, на случай, если выход заколочен, в другой факел, он чадит и имеет явное намерение погаснуть, но пока держится. Магистральная дорога идет прямо, пересекает еще одну разработку, с двумя столбами, и ведет дальше, в гору. На стенах в дырках торчат огарки, но они такая гниль, что их поджечь никак не удается – они здесь, видимо, со времен работ торчат, а вот мой факел валялся сравнительно недолго.
Мне везет – пока мой светильник не погас окончательно, я успеваю добраться до очередного забоя, из которого два хода ведет, и выяснить по форме борозд на полу, откуда и куда таскали продукцию. Факел тухнет, огонек только краснеет в темноте, и оказывается, что мне повезло двукратно – в выбранном ходе виднеется свет. Закинув кирку на плечо, я почти бегу туда и наконец выхожу из тоннеля через арку из могучих бревен, поддерживающую отколовшиеся куски свода. От арки открывается вид на красивую горную долину, она то в пятнах травы, а то просто голый камень. И там, и сям виднеются постройки, кучки домишке, длинные черные сараи – все это уходит влево-вниз и вправо-вверх. Вечереющее небо, первые звездочки на нем – ох, хорошо! Я ведь даже не знаю, сколько времени под землей провел – дней пять или больше? И воздух-то здесь какой хороший – хотя нет. Гарью какой-то потягивает неприятной, и этот запах несколько охлаждает мои восторги, вновь вспоминаю, что надо соображать, ориентироваться, прятаться и вообще продолжать путь домой.
От арки вниз по склону горы ведет дорога, прямая и крутая, она насыпана из крупных кусков в основании, хорошо утрамбованного гравия и в самом верхнем слое – длинные плиты, как рельсы. В конце насыпи – большая крыша на столбах без стен, рядом груды желто-серой крошки – наверное, там работали каменотесы. Ничего не придумав, я иду наудачу к этой крыше, и когда прохожу мимо, сзади раздается голос:
– Эй, Усмун! Зачем ты волокешь с собой эту тяжесть?
Оборачиваюсь – стоит в таком же идиотском халате, как мой, мужичонка низкорослый, волосы курчавые и белые, а общее выражение лица неприятное. Я, сам не ожидая от себя такой прыти, отвечаю:
– Да вот, кайло сломал, может, починю?
– Дешевле новое купить, брось. – И я бросаю инструмент прямо под ноги. То ли я и вправду на этого Усмуна похож как на брата родного, то ли что еще, но мужичонка особого удивления не высказывает, хотя нет, глядит хитро. Головой покачал и говорит:
– Да, видать, верно говорили, а ты не верил.
– Что?
– Да ты же теперь на себя не похож ни чуточки, даже росту другого стал. Ядин, помнишь, как раз и говорил про это: «Кто увидит сияющий зал, тот вернется иным или не вернется вовсе». Теперь тебе трудновато будет, трудновато…
Мужичонка придвигается вплотную и шепотом, дыша вроде насоса, спрашивает:
– Но ты их принес? За один я тебя скрою, а за два, за три такое сделаю! Ты еще не знаешь, что я могу!
Молчу, и мой друг разочарованно продолжает:
– Но дорога-то хоть верная? Дорогу покажешь?
Я уже догадываюсь, о чем речь, отвечаю:
– Да, все расскажу, и дорогу тоже. Вот, смотри – это чтобы ты поверил!
Откидываю одну из лент халата и показываю эльфийский кинжал. Мужичонка испуганно охает и озирается по сторонам.
– Ладно, пошли, – бормочет он, – у меня и поговорим. Я кое-что предпринял, чтоб уши моих стен были глухи, можно не бояться.
Мы идем дальше, я стараюсь держаться как бы сам по себе дорогу знающим, но в то же время зорко слежу за спутником, чтобы не пропустить, когда он направление изменит. Идем мы теперь по обочине мощеной теми же плитами дороги, а ведет нас она к скоплению одинаковых маленьких домиков рядом с большим черным строением под односкатной крышей. В один из домишек мы и заходим, хозяин сажает меня за стол и выставляет угощение – хлеб, зеленая лепешка и пиво, от которого тянет явной горчизной. Все в глазах моих плывет, так и кинулся бы, но нет уж. Не надо мне разубеждать приятеля, что я действительно тот мародер Усмун Конри, за которого он меня принимает.
Никогда не думал я, что стольких трудов стоит изображать даже не сытого, а просто не очень голодного человека. Два дня, наверное, ничего в брюхе не было, да и до того отнюдь по пирам не ходил, а приходится теперь нехотя лепешку вкушать, травяным вкусом наслаждаться, хлеб аккуратно отламывать, пиво прихлебывать маленькими глотками. Мужичонка, благодетель мой, терпеливо ждет, и когда я, по его разумению, наедаюсь, резко смахивает все со стола и достает кусок желтоватой бумаги, у коего вид такой, словно бумагу выстирали, высушили, но гладить не стали. Обгорелой щепочкой рисую схему ходов и попутно объясняю, почему ничего не принес – мол, там от воды пар злой, я вот немного подышал и обликом сменился. Хозяин все выслушивает, но продолжает молчать, что мне сейчас совсем не в корысть. Надо разузнавать поскорее, кто я такой, что за местность и прочее, прочее, прочее. Поэтому, покопавшись в складках халата и остатках старой одежды, я достаю и с лихим видом ставлю на стол баклажку с пойлом, что свалило не шибко светлой памяти Пахана.
– Трофей, – говорю. – Покрепче пива-то будет.
Благодетель молчит, а я гадаю – может, этот пресловутый Усмун слова такого не знал? Или сухой закон тут, свято соблюдаемый?
Но все проще. Мужичонка просто обалдел от радости и удивления, он вытаскивает новую зеленую лепешку в закуску, и через полчаса мы уже не просто подельщики, а не-разлей-вода-друзья. Муторное дело – набирать полный рот противной смеси пива с этим самогоном, а потом детской струйкой сливать за пазуху. Иначе нельзя, с голодухи я по швам только так разлезусь, вон, софляжник уже потихоньку сползает со скамейки на пол, непрерывно при этом трепля языком, а мне ведь надо в этом мутном потоке, так сказать, жемчужины смысла отыскивать.
Мало толку от трепа. Только и удалось узнать, что эта земля и есть тот самый Токрикан, что в этой долине горный да рудный люд проживает, а в других местах еще кто-то есть, и в эти места мне предстоит укрыться. Друга здесь, кажется, не очень уважают, хотя и побаиваются, да и есть ли он вообще, может, это так, голову дурят всякие. И еще «скоро будет все совсем не так, и тогда я тебя, Усмун, не забуду. Уж я Твердый Свет взять сумею, пусть темные его боятся, вон вчера сколько опять вынесли, никто увидеть не умел, а я умею, и вообще я самый…» – и так далее по принципу «себя не похвалишь – никто не похвалит». Потом следует попытка рассказать какую-то историю, начав с конца, и наконец благодетель засыпает мирным сном щекою на столе. Спи, спи, а я пока пошарю в твоей клетушке – но результаты невеликие. Лавка, два грубых табурета, стол, подобие комода, из которого я добываю еще полкруга хлеба и последнюю лепешку. Ничего интересного больше нет, и принявши средней непотребности позу, я укладываюсь рядом.
