Льды возвращаются - Казанцев Александр Петрович (хорошие книги бесплатные полностью TXT) 📗
Буров закончил и сел.
Ученые шептались, выражая неодобрение.
Снова поднялся Ладнов и развел руками.
– Неслыханно! – сказал он. – Непостижимо! На месте руководителей «SOS» я провозгласил бы Бурова пророком наряду с пресловутым Самуэлем. Сергей Андреевич слишком увлекается гипотезами. Гипотеза – вещь хорошая, но ей можно доверять не больше, чем когда-то доверяли прогнозам погоды. Пусть гипотеза помогает искать, но чему способствует сейчас новая буровская гипотеза? Она помогает не объективному научному выводу, не здравой оценке очередной гангстерской авантюры, а разжиганию всемирной паники. Здесь уже пахнет политикой. А в вопросах политики позвольте нам руководствоваться прежде всего политическим чутьем и выводами математики, если хотите, а уж никак не воображением. Кому выгодны страхи «SOS»? Капиталистам. Чего хотят добиться своими угрозами гангстеры «SOS»?.. Реставрации капитализма в странах коммунистического лагеря. Не выйдет, товарищ Буров! Не удастся вам сеять панику, лить воду на мельницу авантюристов из «SOS»... Впрочем, к чему излишние споры, простым голосованием можно скорее выявить общественное мнение ученых по этому вопросу. Гипотеза Бурова слишком невероятна, чтобы ее поддержало большинство.
Буров встал, упрямо, по-бычьи, опустив голову.
– Научные истины не устанавливаются голосованием, – начал он. – Методом голосования пришлось бы отвергнуть все идеи Ломоносова, идеи Пуанкаре, проекты Циолковского. Отмахиваясь от проблемы, вы хотите закрыть ее, но она от этого не перестанет существовать. Мой подход, напротив, заставляет рассмотреть проблему, пусть даже с сомнительной стороны, но изучить. Я зову к деятельности и к бдительности. Вы – к высокомерной беспечности.
– Это уже слишком! – не выдержал Овесян. – Сергей Андреевич высказал, признаюсь, любопытную, но очень спорную гипотезу. Мы внимательно выслушали, и никто ни в чем его не обвинял. Почему же вы, Сергей Андреевич, кстати, пренебрегая математической логикой, обвиняете своих коллег?
– Потому что их может обвинить народ, к которому я обращусь через печать.
– Так!.. Теперь вы угрожаете! Вы кто? Ученый или спекулянт на научных сенсациях? Вы хотите научного спора? Пожалуйста, пишите вот на этой доске формулы, показывайте в таблицах результаты ваших опытов, говорите с теми, кто в состоянии понять вас и должным образом оценить ваши выводы, а не обращайтесь к людям честным, но неподготовленным. Научные споры должны решаться только учеными. Народ должен знать результат спора, а не участвовать в его процессе.
– Гамбургский счет в науке? – презрительно бросил Буров.
– Что вы хотите этим сказать? – взъерошил рукой свои седые, словно наэлектризованные сейчас волосы Овесян.
– В былые времена существовали профессиональные борцы, которые за деньги боролись перед публикой. Но настоящая борьба происходила раз в год в Гамбурге при закрытых дверях. Там на ковре однозначно решались подлинные споры, а потом публике демонстрировались уже готовые результаты схваток. Не к такому ли гамбургскому ковру для научных схваток вы призываете?
– Неуместное сравнение, – отрезал Овесян. – Призывая к закрытым научным спорам, я не предлагаю потом демонстрировать на «ковре общей печати» ловкие приемы дискуссии. Я считаю, что в общей печати должны публиковаться только результаты, к которым пришли спорившие ученые.
– Ученые редко приходят в споре к общим результатам, – упорствовал Буров. – Великий физик Макс Планк говорил, что новые идеи никогда не принимаются. Они или умирают сами, или вымирают их противники.
– Теперь он уже готов нас похоронить во имя торжества своих ничем не доказанных идей!.. Нет, я действительно вынужден прибегнуть к голосованию. Есть желающие поддержать мнение Бурова? Нет?.. Таким образом, большинство ученых института, основываясь на математическом анализе, отвергает авантюристические угрозы «SOS»... Однако, поскольку есть диаметрально противоположное мнение Бурова, о нем следует доложить Академии наук.
Ученые расходились, с подчеркнутой вежливостью раскланиваясь с Буровым.
К Сергею Андреевичу подошла Веселова-Росова и ласково попросила зайти к ней. Буров, словно проснувшись, поднялся и пошел следом за Марией Сергеевной. В коридоре научные сотрудники поспешно сторонились, уступая им дорогу.
Буров ни на кого не глядел.
– Сергей Андреевич, голубчик, – мягко сказала Веселова-Росова, усадив Бурова на диван и сев с ним рядом. – Ведь мы все вас любим. Вы напрасно заняли такую донкихотскую позицию. Надо уважать чужое мнение, прислушиваться к нему.
– А разве мое мнение уважают?
– Ну вот, вы опять!.. Не надо так. – Мария Сергеевна погладила Бурова по рукаву. – Я хочу отговорить вас от попытки вынести научный спор по нерешенной проблеме на суд неподготовленных читателей.
– Мария Сергеевна! В какое время мы живем? Это на Западе люди интересуются светской и уголовной хроникой. У нас – наукой!.. Научные проблемы близки людям со школьных лет. И есть проблемы, которые надо решать не в тиши кабинетов, а опираясь на опыт и инициативу народа. Например, проблемы биологические, проблемы сельского хозяйства, естествознания, проблемы, нуждающиеся в массовом наблюдении, в постановке масштабных опытов. Нет! Переход к коммунистическому обществу характерен не изоляцией от народа секты жрецов науки, а привлечением к проблемам науки народа, признанием его высокого интеллектуального уровня. Со временем расцвет науки станет у нас таким, что почти каждый человек сможет делать в нее свой вклад, будет ученым.
– Ах, Сергей Андреевич, это же утопия! Нам не надо столько ученых!.. Когда-нибудь... через тысячу лет... Ведь мы пока что достигли лишь всеобщего среднего образования.
– Те, кто получает это среднее образование, самые интеллигентные, самые восприимчивые люди. Они еще не отвлечены повседневными заботами жизни, они еще пытливы, горячи, неравнодушны, каждый из них может стать солдатом науки.
– Но зачем же дезориентировать их? Вот вы были против голосования среди ученых. Так ведь общее голосование неспециалистов еще бессмысленнее! Поймите, что вы, объективно говоря, удовлетворяете, сами того не подозревая, довольно низменную жажду сенсаций. Вместо уголовной – научная...
– Значит, молчать во всех случаях, когда наука не сказала еще последнего слова? Мы не знаем точно происхождения солнечной системы – следовательно, молчать о тех точках зрения, которые выдвигают ученые, споря друг с другом? Значит, молчать, скрывать от народа, скажем, значение нуклеиновых кислот, управляющих развитием всех частей организма, поскольку вчерашние ученые отрицали кибернетическое начало жизни? Значит, молчать о теориях рака, поскольку их несколько и нет единой? Значит, передать науку в храмы, переименовать профессоров в жрецов, перейти им на тайный жреческий язык, латынь или санскрит, скрывать в темноте научных капищ живую мысль от людей? Подумайте только, к чему вы призываете! Ведь, по-вашему, теорию относительности нельзя было публиковать, потому что существовали ее противники. А ведь теория в свое время стала пробным камнем идеологии! Папа римский не боялся оперировать научной гипотезой, провозглашая ее как откровение перед сотнями миллионов католиков! А вы? Вы отвергаете воинствующий стиль, цепляетесь за научное единогласие, которое означало бы застой в науке и торможение прогресса.
Веселова-Росова зажала уши.
– Довольно, довольно, Сергей Андреевич! Я не хочу с вами ссориться. Вы способный экспериментатор, но...
– Способный экспериментатор! – с горечью перебил ее Буров. – Всяк сверчок знай свой шесток. Разрешите уйти?
Мария Сергеевна встала. Она задержала руку Бурова, когда он прощался:
– Мы еще поговорим с вами, Сергей Андреевич. Я ведь очень ценю вас.
Буров вежливо склонил голову, поцеловал ее руку.
Когда дверь за ним закрылась, Мария Сергеевна тотчас подошла к телефону, набрала номер.
– Леночка, это вы? Ну вот... вас сейчас нельзя волновать, вы в отпуске, а я назойливо лезу с просьбами. Только на вас вся надежда... – И она заговорила тихим убежденным тоном. – Я ведь женщина, Леночка, – закончила она. – Я знаю, какое вы можете оказать на него влияние.
