Феникс - Ягупова Светлана Владимировна (читать хорошую книгу .txt) 📗
Искусство на Эсперейе было безымянным. Возможно, потому, что почти каждый что-нибудь сочинял, рисовал, лепил, украшая собственный быт и жизнь окружающих. В их компании Ирик писал стихи, Пиола великолепно танцевала, Элинка увлекалась живописью.
— Все-таки почему искусство анонимно? — поинтересовался Радов у Пиолы. — Ведь не всегда так было. Что же случилось?
— Оно постепенно теряло имена, — объяснила она. — По мере того, как становилось все более массовым.
— Но как же без образцов, столпов, на которых шло бы равнение? И как можно следить за художественными течениями, не оперируя именами?
— А зачем следить?
— Чтобы двигать искусство вперёд.
— Но зачем его двигать? — Она рассмеялась, и Радов понял, что сморозил глупость.
— Это все равно, как если бы ты сказал, что надо двигать любовь. Кстати, чем ты занимаешься в последнее время?
Радов огорчился, что она не узнала о его деле, о том, что сейчас его увлекло, захватило моделирование подводных лодок, смахивающих на глубинных рыб. Кое-кто считал это увлечение детской забавой, да и он с удовольствием вернулся бы к медицине, но та почти полностью переключилась на репликацию, к чему до поры до времени его не допускали. Одна надежда на Лера. Поскорее бы возвращался Таир Дегарт — так хочется приобщиться к таинственному и святому делу.
За спиной Радова сидели Ирик с Элинкой. В их разговоре мелькнуло незнакомое ему слово аурана . Боясь прослыть и вовсе невеждой, не спросил, что это такое. И все же любопытство одолело, на ближайшем привале он подкатил с этим вопросом к Добу, но тот буркнул, что об этом лучше не рассуждать, это нужно пережить, как особое состояние организма. Нужна ситуация, а она может не сложиться.
Вероятно, речь шла о биополях. Радов физически ощущал их, когда компанию обуревали какие-либо чувства. При спорах с Добом он отскакивал от него так, как если бы тот был заряжён электричеством. Зато с каким удовольствием купался в нежном излучении Элинки и сложном, многообразном поле Пиолы! Биополе Нисы, стоило подойти к ней на шаг, успокаивало и утешало в минуты ностальгии по прошлому. У Пита можно было подзарядиться неистощимым двигательным рефлексом, у Ирика — глубокой сосредоточенностью, и когда он намеренно подключался к его полю, предметы обретали как бы ещё одно измерение, все вокруг воспринималось с оттенками, объёмно и с философским настроем.
Однажды он поинтересовался у Пиолы, каково ощущение от его поля. Блеснув глазами, она сказала:
— Надеюсь, ты не считаешь себя пустым местом? Твоё поле довольно сложное: податливое, гибкое и в то же время капризное. Такое противоречие привлекает.
На седьмой день путешествия случилось то, чего с нетерпением ожидали все и что, оказывается, могло и не произойти. А предшествовало этому событие, которое чуть было не стоило Радову сильной боли.
Неподалёку от горного селения, напоминающего земную деревеньку где-нибудь в Кападокии с её домами, вырезанными в скалах из розового туфа, находился заповедник, рядом с которым они решили сделать привал. Заповедник славился редкой породой когда — то давно выведенных животных, так называемых сурнулов. В путеводителе Радов видел фотографию этого зверя, и тот очень впечатлил его. Издали — общим планом — средней величины лошадка, но морда… Нечто лицеобразное, и сразу вспоминались мифические кентавры.
Остановились в полукилометре от заповедника, на берегу тихой речки, неподалёку от гористого леска.
В одном из южных городов Пиоле кто-то подарил забавного пумпа с двумя голубыми пятнышками на серебристой шёрстке, и он то и дело требовал ласки своим переливчатым, застенчивым смехом, таким не подходящим его взбалмошной натуре. Все по очереди теребили Аха, бегали с ним наперегонки, купались в речке, с упоением дыша настоянным на травах воздухом.
К вечеру высыпали крупные звезды.
— Вон там Земля, — указала Пиола на восточную часть неба, и все смолкли. На плечо Радова легла чья-то рука, он обернулся — рядом стоял Доб, взглядом разделяя его печаль. Радов предложил разжечь костёр, как это делали их предки, и сварить для пумпа уху. Но оказалось, что и этот зверёк питается искусственными пилюлями. Тем не менее Элинка с Питом ловко разложили уже собранный валежник — как все репликанты, они обожали костры.
Пиола вдруг спохватилась, что пумп куда-то исчез.
— Он может заблудиться или попасть под копыта сурнулов, — встревожилась она и, ахая, побежала куда-то в ночь. Радов поспешил следом, тоже громко зовя Аха, но паршивец не появлялся. Белое платье Пиолы мелькало перед ним, притягивая и маня, и он быстро шёл за ней с неожиданным туманом в голове, едва сдерживаясь, чтобы не броситься догнать её, обнять, ощутить её грациозную тонкость и тепло не только зрением. Внезапно она остановилась, шагнула в сторону, и в руках её заблестел пушистый клубок.
— Ты негодник, Ах! — отчитывала она повизгивающего в лукавом смехе пумпа. Радов подошёл, срывающимся голосом предложил понести зверька. Пиола мельком взглянула па него, и. пока пумп переходил из её рук к Радову, он не выдержал, сунул пушистый комок в прихваченную им матерчатую сумку, а другой рукой неловко обнял Пиолу.
— Нет, — твёрдо сказала она, освобождаясь. — То, что ты имеешь в виду, может быть и без присутствия души. Я же сейчас хочу не этого, иначе никогда…
— К черту! К черту! — Он перебил её на полуслове. — О чем ты толкуешь? Есть небо, есть звезды, есть ты и я — чего ещё?
Пиола резко отвернулась от него, и он услышал чёткий конский топот.
— Сурнул! — вскрикнула она и заметалась в отчаянии, выхватив у Радова сумку с пумпом.
Они находились посреди широкого луга, укрыться было некуда, а добежать до леса не успели. Топот приближался. Радов вспомнил рассказы о том, что сурнулы любят заигрывать с людьми, до смерти пугая их своими лицемордами, и, крикнув Пиоле: «Падай в траву!», ринулся наперерез вылетевшему из темноты конскому силуэту.
Увидев человека, сурнул резко умерил галоп, перешёл на мелкую рысь и, приблизившись, остановился.
— Не смотри в его морду! — крикнула из травы Пиола, и, развернувшись, сурнул пошёл на её голос.
