Вторжение из ада - Петухов Юрий Дмитриевич (читаем книги онлайн бесплатно без регистрации TXT) 📗
веков. Он не признавал наживы на наркотиках, спиртных напитках, торговле женскими и детскими телами, органами, он не терпел подлости и грязи, мерзости и продажничества. Даже если он и брал с какой-нибудь сволочи «грязными» деньгами, он «отмывал» их, как не «отмывали» нигде и никто уже столетиями, он через подставных лиц строил школы и приюты, открывал театры, в которых не было голых и потных свивающихся в клубки тел, непонятные для подавляющего большинства поверхностных жителей театры с какой-то непонятной «классикой» полукаменного века – Чехов, Шекспир, Островский… Среди гнуси и мерзости он выстраивал лечебницы, лечил, выхаживал и выпихивал в жизнь сирых и обездоленных, тут же калеча, кроша в капусту, безжалостно давя направо и налево сытых, наглых, сильных… Преступный мир не любил Гута Хлодрика, ибо он все делал не «по закону». Он делал по совести – такому же реликту как и он сам, давно вымершему и непонятному здравому человеку, забытому. Его не любили, но его и боялись. Гут был одним из самых матерых и рисковых десантниковсмертников, он входил в десятку отборных сорвиголов, покорявших в одиночку целые миры, громивших планетарную оборону и звездные флоты иных цивилизаций.
Гуг-Игунфельд не мог жить без риска, без боя, без схваток и прорывов, без лихих налетов и вечной драки… драки за правду, за справедливость, за обиженных. И он никогда бы не ушел из Дальнего Поиска, не ушел бы из «черного шлема», но его списали! его выбросили за борт его собственной жизни! А он не смирился, он нашел свои путь. Правда, поговаривали, что Гут, как и большинство списанных десантников, сошел с ума, сверзился, потому и вытворяет невесть что, колобродит и дурит. Его ооялись и по этой причине, даже тем, для кого преступление это профессия, проще иметь дело с живущими по профессиональным законам, чем с сумасбродами, готовыми пристрелить тебя на месте за какую-нибудь грошевую пятилетнюю соплячку, проданную на Зайгезею. Но была и еще одна причина, по которой даже самые влиятельные трансгалактические мафиозные картели со всем штатом головорезов и программистов обходили Буйного стороной: десантный корпус, а это шестьсот тысяч человекообразных машин смерти со своим кодексом дружоы и товарищества, никогда не давал никого из «братков» в обиду, будь он хоть списанный, хоть вписанный. Даже четверти этого корпуса с лихвой хватило бы на то, что&ы разорвать любой синдикат пополам, вытрясти все наворованное заодно с его черной душонкой и тысячами трупов.
Сигурд помялся и задал вполне законный вопрос.
– А если сигнал будет через десять минут?!
– Тогда мы все покойники, – невозмутимо ответил Гут. Ему было плевать на Креженя в прямом и переносном смыслах. Крежень ничего не знал о деле… так, если только в самом общем виде. Но Крежень мог и в общем виде намекнуть на готовящиеся акции Синдикату. И тогда они и впрямь покойники – Синдикат работает быстро и четко. Гут не боялся Синдиката, он готов был объявить войну всему миру, не то что какой-то межсистемнои гангстерской сети. Пусть только сунутся! Другое мучило Гуга – неспокойно у него было на дуще. Еще совсем недавно они заливали горе с Дилом Бронксом на его сказочной космической станции, их обоих дубасила и подвешивала для протрезвления очаровательная крошка, казалось, душа в душу слились… и вот, на тебе.
Вдрызг разругались! В себе-то Гут не сомневался, он свернет хилые шеи европейским плутократам, вывернет наизнанку старуху-Европу! Но ежели Дил оплошает, Штаты задавят Старый Свет, задавят вместе с Гугом и всем его лихим воинством подземелий. Эх, Дил, Дил.
Перед неминуемой кончиной, перед смертушкои предстоящей им бы всем побрататься, покаяться друг перед дружкой, поплакаться… а они зубищами скрежещут брат на брата. Хорошо еще Иван не видал. Где-то он теперь горе мыкает? И дождешься ли от него сигнала? Гут уже принял решение, для себя, молча, втихаря – не будет сигнала до загаданного дня – он сам даст сигнал, сам начнет! И тогда держись! Парни дрожат от нетерпения, рвутся в бой, их только спусти с поводка – каждый понял, смекнул, что не на грошовое дело пойдет, а на одноединственное, фартовое, каких судьба за жизнь больше не дает, струсил – отпал, решился – иди до конца. Это как наркотик. Гут по себе знал. Но ждать и догонять – хуже нету. Нервы не железные, не из колючей проволоки, их на лебедку жизни много не намотаешь.
– Ребятишки дно подняли? – спросил он у Сигурда.
– Угу, – отозвался тот односложно.
– Совести у этого дерьма нету, толковать не о чем. Но пусть передадут всем: по свистку работать, весь хабар ихний – после гона на три дня гулеванье в полную масть, легавые вмешиваться не будут. Но ежели кто из гнилых наверх выползет, хоть в одну дыру, накажу по закону. Так и скажи. Но до свистка, чтоб тихо!
– Нам бы на подмогу… – начал было Сигурд.
Но Гут осек его сразу.
– Грязь грязью замочится… а мы на чистое дело идем. На святое дело, мой мальчик! Иван верно толковал, наши души загубленные, но Господу один раскаявшийся грешник дороже ста праведников, мы, своими руками спасем души миллиардов, даже если руки наши станут багряными от крови этих нелюдей… мне горько говорить все это тебе, мой мальчик, но кто ж знал, что именно на наш с тобой век выпадет конец света?!
Иван открыл глаза. Он был бодр, свеж и здоров – ровно настолько, насколько мог быть бодр, свеж и здоров Правитель, точнее, его уродливое тело. Трех минут хватило. Можно продолжать. Еще двое-трое суток кряду. Аквариум пуст. Тут не должно быть чужих глаз и чужих щупалец. Тут, в сердце России, вообще не должно быть чужих. Давно позабытая поговорка: «рыба гниет с головы».
Верно, значит, и чистить ее надо с головы. А голова здесь.
Гниль. Вырождение. Патология. Гниль. Дегенерация! Все было известно еще тысячелетия назад. И рецепты были…
И все оставалось по-прежнему. Опять гниль. Опять надо чистить. Чистильщик всегда не по нраву многим. Многим выродкам. Многим заблуждающимся. Многим одураченным. Многим недругам. Многим! Но это их личное дело. Хирург не спрашивает у раковой опухоли, нравится ли ей, когда ее вырезают или нет, он просто берет нож и вычищает гниль. И хватит, хватит философствований.
Пора за дело браться.
Иван-Правитель встал с дивана.
И тут же чуть не повалился на него обратно.
Панель вылетела с треском и грохотом. Зарядом из бронебоя вышибло непрошибаемое стекло, разметало по комнате кресла и креслица, диванчики и стулья… На пороге, точнее, в проеме стоял багрянолицый, избитый до полной неузнаваемости бывший министр обороны. Его огромная туша покачивалась, с трудом удерживаясь на ногах. Костюм был изодран в клочья, в здоровенные рваные дыры проглядывала шерстистая кудлатая грудь. Это был не человек, это было взбесившееся животное, раненный кабан, поднявшийся на две конечности.
Но где начальник охраны?! Почему этот гад вооружен?! Ах, Света, Света! Оставила в кабинете бронебой!
Какая непростительная ошибка! Из-за таких вот мелочей рушатся грандиозные планы, обращаются в пыль-иесвершившиеся великие свершения. Проклятье! Иван понимал, что он не успеет сбить с ног этого кабана, что тот опередит его… ствол бронебоя медленно поворачивался от окна к дивану.
Кровавый след тянулся по паркету за министром. Но прежде, чем он истечет кровью, он успеет нажать спусковой крюк, это яснее ясного. Нет, не спешит! Глаз не видно, только узкие, запекшиеся щелочки… он торжествует!
он видит перед собою немощного, слабого, болезненного старца, и он торжествует свою победу, он смакует этот миг! Ивана передернуло. Так глупо влипнуть, так глупо, когда все так хорошо шло, надо же!
– Ну что, сука?! – прохрипел министр. – Хотел один остаться? Выслуживаешься?!
Иван молчал. Шли секунды. И каждая могла стать последней в его жизни. Но он не ошибся – министр обороны, этот бывший министр, предатель, подонок, мерзавец, ничтожество выдавал себя с головой – он работал на них, как работал сам Правитель, как работал тот, кому надлежало блюсти безопасность государства и народа.
