Дзен-пушка - Бейли Баррингтон Дж. (книги хорошего качества .TXT) 📗
Животный интеллект, прежде непредсказуемый, зависел теперь только от нужного соотношения генов — и даже людям иногда вживляли адпланты, чтобы переделать интеллект с чистого листа.
В одном, впрочем, старые биотисты и современные диадемисты сходились: ни человеческие гены, ни искусственный интеллект нельзя даровать существам вне класса млекопитающих. Всеземельная биота — просто эвфемизм для всеземельной маммалии.
Де Кого продолжал настаивать на своем.
— Торт, пожалуйста, не уходи от ответа.
Насименту передернул плечами.
— Торт, пожалуйста, ответь. Ты знаешь законы. Млекопитающие обладают эмоциональной чувствительностью — их можно цивилизовать. Но разумная рептилия или раптор? Они лишены чувств! Такое существо навеки останется дикарем, ужасом для окружающих! — Официально такие существа разумными не считались, как высока ни была бы их интеллектуальная мощь.
Насименту захихикал.
— О да, вынужден признать, что разумная змея — крайне неприятный и нецивилизованный субъект, ее и личностью-то вряд ли можно назвать. Но, управляя таким музеем, нужно действовать последовательно, ты понимаешь меня?
— Значит, это правда, — вздохнул де Кого.
Насименту улыбнулся и погрузился в воспоминания:
— Адплантация так несложна, что ее даже к примитивным классам, например, членистоногим, применять можно. Должен признать также, что я и этим развлекался. Борис был моим любимцем. Паук-волк.
— Разум на службе паука? — изумился де Кого. — Но какой в том смысл? У паука нет настоящего сознания — он же просто поведенческий автомат!
— Ну, мне скучно стало. Поэтому я отредактировал его гены так, чтобы он рос — и вырос до размеров пони. К сожалению, членистоногое таких размеров даже встать не способно, если его не модифицировать, так что я снабдил его искусственным эндоскелетом. Ах, какая жалость, что тебе нельзя его показать… но да, боюсь, что эксперимент где-то пошел не так, ну он и сбежал, негодник эдакий. И сумел забраться довольно далеко отсюда. Слышал, что он посеял опустошение во всем Коларском округе, прежде чем его наконец не уничтожили!
Насименту издал визгливый смешок.
— Ты спятил, — прошептал де Кого. Потом откашлялся. — Торт, ты знаешь, что я здесь с официальной инспекцией. Я уже пытался тебе объяснить: ты слишком далеко зашел. На сей раз…
— Это древнее учреждение, — перебил его Насименту, — а ваши имперские идиотские законы — преходящи. Мы не связаны ими. Мы действуем в более широкой перспективе.
— Ими связаны все, Торт. — Де Кого замолчал, видя, что привлечь внимание собеседника не удается. Насименту склонился к оставленной роботами шахматной доске и с улыбкой взирал на партию. Потом протянул руку к фигурам и переставил несколько.
— Бедняга Морщун все время проигрывает, — объяснил он. — Надеюсь, я ему немножко помог. Так о чем бишь мы? А, да! Законы и правила. Понимаешь ли, старый друг мой, это не Диадема, это сектор Эскории, имперские эдикты здесь в лучшем случае принимают во внимание. Ты же серьезный человек. Ты знаешь, что… — Насименту ткнул пальцем в потолок, — в соответствии с последними новостями, у нас тут восстание. Империя, скорее всего, вынуждена будет убраться отсюда.
— Даже если и так — ты что, думаешь, повстанцы позволят региону скатиться в анархию?
— Ну, они ж не биотисты, разве нет? — сердито бросил Торт.
— Я так не думаю.
— Отлично. Да кому мы интересны? Занятное дело, как изменилось значение слова Земля. В наши дни этот корень используют главным образом биологически, в сочетаниях вроде всеземельная биота. Но ведь это имя планеты. Этой планеты, Лопо. Это ведь Земля, ты не забыл?
— Угу, — рассеянно откликнулся де Кого. Ему только сейчас пришло на ум. Ему раньше казалось, что Земля на самом деле — два разных слова, слившихся в омоним. — И какое это имеет?..
— Любое, — весело ответил Насименту. — Это исходный мир, глухомань еще та. Сюда никто не суется, никому до нас нет дела, ну и с какой бы стати повстанцам?.. Что до правительства, которое, по твоим утверждениям, ты здесь представляешь, то оно не более дееспособно, чем сама Диадема, а значит, я тут вправе делать, грубо говоря, что хочу. Поэтому перестань на меня наезжать, Лопо!
С этими словами Насименту вскочил и направился к выходу из комнаты, избавив себя от общества надоедливого гостя.
Слова куратора глубоко потрясли Паута. Он впал в ужас и совсем не утешился заступничеством незнакомца: Паут понимал, что чужие мнения Насименту не указ. Его единственным шансом было, сколь он представлял себе, надеяться, что куратор снова отвлечется и забудет о нем.
Когда де Кого снова пришел его проведать, позже, вечером того же дня, Паута опять охватил ужас, смешанный с удивлением. Инспектор смерил его взглядом, и в бледно-голубых глазах ученого проступило сочувствие.
— Бедная полуобезьяна, — пробормотал он. — Ни матери, ни отца — какую ужасную замену их предложил тебе Торт! Попытайся его простить. Думаю, он уже давно рехнулся. Ну, а я по крайней мере сделаю что-нибудь для облегчения твоих страданий.
Подойдя к стене, он отодвинул панель, которой Паут прежде никогда не замечал. Световой сигнал на потолке выключился.
— Выходи. Ты свободен.
Паут боязливо съежился. Он не поверил словам де Кого, приняв их за какой-то трюк. Глядя на несчастное создание, де Кого вдруг вспомнил еще один эксперимент Насименту, птицечеловека. Лишенное дара речи и языковых способностей, существо это выражало свои мысли единственным способом: игрой на саксофоне сопрано. Птицечеловек играл, как ангел, по любому поводу, извлекая взамен предложений напевы и великолепные каскады нот, а слова заменял аккордами и арпеджио. Насименту утверждал, что это сложная форма птичьих песен, а музыкант явился экспериментом по созданию гибрида человека с черным дроздом, опыта незаконного, но необычайно интересного. Де Кого смутило отсутствие всяких внешних признаков химеры (хотя птицечеловек был довольно нескладен), и он вскоре выяснил правду. На самом деле птицечеловек представлял собой обычного, выращенного Насименту путем гормональной акселерации, а дара речи лишился потому, что ему систематически отказывали во всех возможностях научиться языку. В музыке же, напротив, натаскивали интенсивно, сделав ее единственным дозволенным для него средством общения. Насименту даже погружал подраставшее дитя в криосон между уроками музыки, исключая все немелодические стимуляторы. Куратор счел эксперимент неслыханно успешным: речевой центр, расположенный в левом полушарии головного мозга, сделался практически необучаем, и единственным каналом восприятия у птицечеловека осталось правое, отвечающее за интуитивные способности, в том числе музыкальные.
Де Кого возмутился, что перворангового гражданина удерживают фактически в тюрьме, и приказал освободить несчастного. Наверное, тот так и бродит себе где-нибудь по Земле, увечный менестрель, способный озвучить самые сложные и утонченные эмоции, но ни единого факта.
В этом случае инспектор уговорить Насименту не рассчитывал: не в том настроении был безумный ученый, чтобы отпускать Паута.
Он поманил обезьяна.
— Я твой друг. Я дам тебе свободу.
Паут вспомнил, как де Кого обращался к нему прежде. Очень осторожно, в приливе надежды, Паут позволил вывести себя из закутка. Он миновал то место, где раньше располагались невидимые прутья. И не почувствовал боли.
Он стоял на другом участке пола!
Его сердце заколотилось. Как долго!
— Накинь это, — мягко обратился к нему де Кого, протягивая нечто вроде желтого комбинезона с нагрудным слюнявчиком и короткие штаны. Паут вцепился в одежду. Неловко, следуя указаниям де Кого, застегнул ее на себе. Потом осторожно развернулся, поглядывая из стороны в сторону, все еще в раболепной позе, но размышляя, что делать. Ему хотелось причинить спасителю боль, как-нибудь покалечить или даже убить, но он был слишком слаб для атаки и боялся нападать.
