Ночь молодого месяца (сборник) - Дмитрук Андрей Всеволодович (лучшие книги TXT) 📗
На подъеме седловины Серж подобрал бумажный кулек и тут же с досадой бросил, поскольку бумага тоже оказалась вымокшей.
Вернувшись с охапкой сухих стеблей и решив использовать для растопки пакеты из-под еды, он вспомнил: кулек был Ирин, в нем принесли из дому сахарное печенье. Кулек лежал вдалеке от ночлега, значит… Пустой кулек — значит, печенье…
Отшвырнув хворост, он бросился обратно к измятой бумажонке, получившей теперь такое пугающее значение. Трава и клевер вокруг были вмяты в землю конскими копытами.
Он умолк окончательно и стал смотреть на меня с такой мольбой, с таким ожиданием, что я смешался и тут же выдумал некое достаточно связное объяснение. Дескать, и у меня бывают роскошные сюжетные сны, я даже некоторые записал, а может, это и не сон вовсе, а какая-нибудь «наследственная информация», пробужденная подходящей обстановкой, — есть такие гипотезы…
Белую лошадь, пущенную пастись в ночное, Серж, конечно, кормил, а все последующие события — «сам понимаешь»…
Он не ждал другого ответа. Поблагодарил, пожал мне руку, и мы пошли есть мороженое, причем Серж по моей просьбе вспоминал все новые предметные подробности, но делал это уже почти спокойно. Кажется, я убедил его больше, чем себя. Во мне что-то ныло, будто я намеренно соврал…
Что я еще могу сказать?
К сну на городище мы с Сержем возвращались неоднократно. В конце концов он посвятил и Иру.
Выслушав, она сказала именно то, чего мы от нее и ожидали: «Ах, серый ты, серый волчище, чего же ты меня не разбудил, когда кормил этого красавца? Может быть, мы бы с тобой вдвоем туда попали!» По поводу молоденькой «царицы», игравшей такую роль в видениях мужа, Ира заметила с нарочитой небрежностью: «С детства на коне — значит, ноги у нее были колесом!» Но после всех этих кокетливых пустячков был пущен в ход отточенный интеллект Ирины. Она сказала, что, мол, давно задумывается о слоистой, в общем динамичной и сложной структуре времени. Что анизотропность времени для нее под сомнением; но в классическую уэллсовскую машину она не верит и во все идущие от нее парадоксы вроде убийства собственного прапрапрадеда тоже. Вероятно, существует некий перенос информации, когда субстрат, находящийся в прошлом, кодируется сведениями из будущего. Короче говоря, наш современник может попасть в прошлое, только временно поселив свое сознание в теле одного из предков, а затем «перезаписав» его обратно с новым грузом памяти…
Позже я сообразил, что все рассуждения Иры — только дань ее любви к порядку и завершенности. Пусть ее с Сержем гнездо обширно, пусть оно вмещает и прошлое и будущее, но гнездо должно быть защищено со всех сторон. Никаких тревожных нерешенных вопросов. Ясность.
Мне гипотеза Ирины кажется, в общем, правильной, однако очень неполной, отражающей одну какую-то грань истины… Ведь мы сами, вещество, из которого мы состоим, — это ведь в конечном итоге и есть упорядоченное пространство-время… И потому нельзя путешествовать во времени, как уэллсовский герой, а можно только существовать либо в одних координатах, либо в других душой и телом…
Наверное, чтобы разобраться в истории на городище, мало нашей формальной логики. Это задачка из учебника XXIII столетия.
А самого Сержа все эти премудрости мало волновали. Он вспоминал радость в глазах, сверкнувшую навстречу спасителю. Он терзался своей никчемностью и жаждал…
Жаждал исправить промах.
Создать иную ситуацию, иной узор ткани времени.
И он пропал бесследно в погожий сентябрьский день, выехав утром из дому. На нем была гимнастерка и полевая сумка через плечо. И наверное, сахар в сумке. Ира подняла на ноги весь город, уголовный розыск сбился с ног — тщетно!..
А наш институт — не без моих усердных хлопот в верхах — наконец-то провел вскрытие злополучного городища почти по всей его площади.
Мы нашли остатки деревянных истуканов со следами оранжевой охры. Мы нашли захоронение у края детинца: скелет молодой, небольшого роста женщины, чернолощеный кувшин и черпак в изголовье, длинный узкий меч, несколько витых браслетов и бронзовые бусы с сердоликовой подвеской. У женщины рассечено темя.
В нескольких шагах к востоку была вскрыта могила рослого мужчины с панцирными чешуями на ребрах. Рядом лежал военный топор…
Я думаю, что гнедой конь в конце концов пробился сквозь копья, и улыбка «царицы» получила ободряющий ответ. Что Серж нашел в себе мужество искупить вину хотя бы тем, что погиб рядом с возлюбленной кузнеца. (Как знать, не со своей ли настоящей возлюбленной?..)
Иногда мне представляется странная картина.
Летом, в ночь молодого месяца, когда колдовской сон сковывает села на равнине, и светлые пруды, и кудрявый древний вал, — отлогим склоном, по колено в разнотравье, поднимаются к могилам «царицы» и кузнеца два коня — белый и гнедой. Они затевают игру на широкой седловине холма, кусая друг друга и звеня удилами.
А когда начинают блекнуть звезды и холод нарождающегося утра касается чутких спин, они скачут рядом по хребту гряды, и навстречу им раскрывает объятия рассвет.
Улыбка капитана Дарванга
Кхен Дарванг притянул штурвал к себе — нежно и твердо, как будто держал за плечи женщину. Исчез расчерченный на полосы и квадраты простор предгорий, стекло уперлось в облачный потолок. Форсаж!
Пилот привычно вообразил, как, мигом отстав от бомбардировщика, где-то валятся на равнину отголоски чудовищного рева. Зябкая дрожь пробегает по рыжим кистям спелого риса. А люди? Люди заняты жатвой. Соломенная труха сыплется на их потные спины, метелки-колосья дружно падают под серпом. Разве что самые юные жнецы глянут вверх из-под ладоней и солидно, по-мужски, заспорят: какой марки самолет?..
…Кхен, чуткий, как кошка, знал заранее, что приближается некий перелом. Слишком уж нервной, тревожной была жизнь в последние три… нет, пожалуй, в пять лет. Образцовый, единственный в своем роде королевский стратегический полк словно лихорадка трясла. Тревога, международные маневры, маневры с флотом, боевая тревога, сигнал атомного нападения, «готовность номер один», «дается отсчет до времени ноль»… Офицеры зачастую и спали в кабинах; пару-тройку слабых отправили во «дворец нирваны», [1] или, проще говоря, в сумасшедший дом.
Однако в близкую грозу Кхен не верил. Перед ней бывает тяжкое затишье. А будни полка напоминали агонию…
Однажды, через полчаса после завтрака, репродукторы разнесли команду общего построения на плацу. Команда как команда — значит, будут зачитывать распоряжение свыше. И все-таки Кхен был готов поклясться, что у дежурного, майора Линг Прао, какой-то глухой, растерянный голос. А поскольку летчик занимался в это время любимым делом — вместе с механиком искал призрачные неполадки в недрах машины, — то дурное свое предчувствие перенес на самолет. Словно надлежало расстаться…
Парнишка-механик, из пастушеского племени хак, еще плохо знавший капитана Дарванга, забыл о спешности сбора и торчал буквально столбом, глядя, как маленький, орехово-смуглый летчик прижимается щекой к необъятному боку бомбоносца, молитвенно шепчет что-то и гладит броню. Но сейчас же прорезь левого капитанского глаза скосилась на новичка и будто выстрелила в него язвящим шепотом: Кхен посулил парню неделю неувольнения…
Что ж! Предчувствия сбылись. Полковник не расхаживал, как обычно перед строем, а говорил, вернее, кричал, поднимаясь на носки и показывая всем белый лист бумаги. Словно без листа ему бы не поверили. И еще полковник оглядывался, как на свидетелей, на двоих совершенно штатских блондинов-европейцев, что стояли у края плаца, привалясь задами к своему черному «вольво».
Действительно, поверить было трудненько. Оказывается, пока Кхен выскребал тарелку в столовой, самые большие люди мира подписали некий сказочный документ. И теперь день этот, скверный, сухой и ветреный, следует запомнить и рассказывать о нем детям и внукам. Как гадко скрипела пыль на зубах, и ветер мотал рыжую листву за оградой, и тощий кухонный пес, которому все старания поваров не могли придать холеного вида, бесстыдно вылизывался под тягачом. И о блондинах придется рассказывать — до чего свойски курили они возле своего «вольво», здоровенные бородачи в свободной парусине, и пепел стряхивали на священный бетон плаца; и полковник, вместо того чтобы одернуть их, оглядывался с беспомощным видом: «Помогите, подскажите…»
